Убийца из прошлого

Подобным фиаско закончилась и деятельность «вороловов» в Лондоне, где некий Джонатан Уайльд «подмял» под себя весь преступный мир, грозя непокорным судом и виселицей. Сам в итоге на ней и оказался.

И лишь во Франции подобный эксперимент увенчался успехом. Эжен Франсуа Видок, бывший преступник и каторжник, в своем желании помочь правосудию был искренен, «королем воров» стать не пытался. Несколько тысяч грабителей и убийц, которых Видок знал лично, были отправлены его стараниями на гильотину и каторгу. После чего преступность в Париже резко уменьшилась, но не исчезла – на смену выбывшим из провинций приехали новые, которых Видок не знал, а познакомиться не мог – путь в криминальную среду был ему заказан. И тогда он предложил создать особое подразделение – криминальную, иначе сыскную, полицию. Власти согласились, и в 1812 году Сюрте Насиональ приступила к работе. Агенты, осведомители, сыщики, следователи, картотека с описаниями всех когда-либо попадавших в поле зрения полиции преступников, использование достижений науки при исследовании вещественных доказательств, судебно-медицинская экспертиза – все это придумано Видоком. Разработанные им методики расследования с успехом используют и поныне.

По примеру Сюрте подобные подразделения были организованы по всей Европе. Но в Российской империи сыскная полиция появилась лишь в 1866 году.

Пятница, 27 ноября 1870 года,

Санкт-Петербург

Иван Дмитриевич посмотрел в окно. Смеркалось. Хорошо, что хоть снежок выпал. От снега на улицах светлее, а обывателям спокойнее. В темноте-то мазурикам самое раздолье. Бороться с мазуриками Иван Дмитриевич умел как никто другой, потому его и назначили начальником сыскной. Да только тяжела эта служба: каждый день в столице происходят десятки краж, иногда и разбойные нападения случаются и даже убийства. А штат невелик. Вот и вертится Крутилин как белка в колесе: и тут успеть, и там не опоздать. А силы давно уже не те. Раньше и до полуночи задерживался, и по воскресеньям на службу приезжал. А теперь…

«Не уйти ли мне сегодня пораньше?» – подумал Иван Дмитриевич.

Ангелину не видел со вторника, а завтра свидеться не удастся – приглашены к Тарусовым. А до понедельника разлуку с зазнобушкой точно не выдержит.

Иван Дмитриевич дернул за сонетку, и в кабинет явился чиновник для поручений Яблочков. Служил в сыскном недавно, однако успел себя проявить.

– Сердце прихватывает, – соврал Крутилин, для убедительности прижав руку к груди.

– Сердце слева, – напомнил Яблочков.

Крутилин смутился, опустил левую руку вниз, поднял правую, но к груди не приложил, передумал:

– Устал. Домой покачу. Так что, Арсений Иванович, доклады от агентов примешь сам.

Яблочков зарделся от счастья. В первый раз доверили.

– Справишься? – как можно строже спросил Иван Дмитриевич.

– Не сомневайтесь, ваше высокоблагородие.

– Во-во, старайся, – с улыбкой сказал он. – Ни заместитель, ни помощник мне не положены. А вдруг в отпуск соберусь? Кому попало такое хозяйство не оставишь. Так что дерзай, Арсений.

Ангелина, Ангелина, счастье безбрежное. Когда бы ни приехал, хоть днем, хоть ночью, всегда рада, всегда счастьем светится, кинется на шею и целовать.

Женился Крутилин не по любви, а от усталости, невмоготу стало бобылем. Набегаешься, устанешь как собака, придешь домой, а там пустота. Ни поговорить, ни душу излить. Сваха подобрала хорошую партию – Прасковья Матвеевна была молода, красива, да и приданое ее отец (купец первой гильдии) положил порядочное. Живи да радуйся. Но почему-то не сложилось. Как были чужими, так и остались. Даже любовь к сыну Крутилиных не сблизила. Ивана Дмитриевича раздражало в Прасковье Матвеевне все: и как одевается, и как говорит, и что именно говорит. Ну какое ему дело до того, кто из ее подруг вышел замуж, а кто нет? Кого муж бьет, а у кого наоборот? Или обсуждать целый вечер, какую ткань купить на платье: малиновую или палевую?[9 - Бледно-желтую.]

С Ангелиной все иначе. Понимает его будто сестра родная. Иногда так разболтаются, что и про ласки забудут. Потому уезжать от нее никогда не хочется. И сегодня тоже не хотелось – кабы не Никитушка, сын любимый, которому обещал сказку на ночь, ушел бы от Ангелины за полночь… А так пришлось распрощаться в девять.

Дверь открыла Степанида. По выражению кухаркиного лица Иван Дмитриевич понял, что дома неладно, и поспешил в гостиную.

Прасковья Матвеевна вышивала крестиком. Даже головы не подняла, когда вошел. Дурной то знак, предвестник затяжной ссоры. Что случилось?

– Иван Дмитриевич, ну наконец-то. Хотел ужо по больницам разыскивать, – произнес знакомый мужской голос.

Крутилин повернул голову. У изразцовой печки, украшавшей гостиную, грел руки Яблочков. Кой леший его принес?

– С чего вдруг? – опешил Крутилин.

– Ну как же. На сердце жаловались, потому и со службы уехали. – Арсений Иванович говорил со значением, вдобавок через слово бровь подымал. – Где ж искать, как не в больницах?

Иван Дмитриевич уже сообразил, что, не застав его дома, Яблочков стал изворачиваться, чтобы не возбудить у Прасковьи Матвеевны ненужных подозрений: вспомнил неуклюжую уловку шефа с его «больным» сердцем.

– Слышишь, Прасковьюшка, какой у меня помощник сообразительный, – подхватил игру Яблочкова Крутилин. – И вправду сердечко днем прихватило, решил было домой поехать, отлежаться. Однако в санях почувствовал себя хуже и приказал, не заезжая сюда, отвезти в Военно-сухопутный госпиталь[10 - Располагался на Выборгской стороне у Литейного моста.]. Доктора тамошние, завидев статского советника, так перепугались, что послали за профессором Богдановским. Пришлось ждать, пока тот приедет. Потому и задержался.

– И что сказал профессор? – спросила супруга.

– Настаивал на госпитализации, – продолжил врать Крутилин. – Но я отказался. Терпеть не могу больниц, сама знаешь. Сошлись с профессором на каплях.

Прасковья Матвеевна подняла голову и пробуравила Ивана Дмитриевича тяжелым взглядом, пытаясь понять, врет или нет.

Вбила себе в башку, что прелюбодеяние – самый главный грех, и хоть кол ей на голове теши… Поначалу, еще до Ангелины, Иван Дмитриевич пытался спорить:

– Ну а как же убийство, Прасковьюшка? Разве не этот грех самый тяжкий?

– Убийство убийству рознь. Вот ты, Ванюша, в прошлом году налетчика застрелил. Помнишь, рассказывал?

– Так выхода иного не было, он на меня с кинжалом бросился.

– Вот видишь. Раз жизнь свою спасал, значит, и не грех.

– Не тебе, Господу решать.

– А вот супружеской измене подобных оправданий не сыщешь. Анчутка[11 - Бес.] нарочно нас между ног щекочет, чтоб в рай не попали.

Даже ласки мужа Прасковья Матвеевна считала грехом, после них всегда истово молилась на коленях перед иконами.

То ли дело Ангелинушка. Страстная, нежная, ненасытная.

Внимательно оглядев мужа, Прасковья Матвеевна произнесла:

– Отдай рецепт Степаниде, пускай на Невский сбегает, там аптеки допоздна открыты.

– Не надо, я сам… завтра.

Отказ предъявить рецепт только укрепил Крутилину в подозрениях.

– Принеси-ка мне ножницы, Иван Дмитриевич, вон они, на столе.

Иван Дмитриевич сразу понял, что задумала обнюхать. Соблюдая осторожность, перед уходом от Ангелины он всегда брызгался французским eau de Cologneом, который специально там завел. А сегодня забыл.

Сейчас Прасковья учует тонкий, волнующий запах духов Ангелины, и тогда несдобровать.

Крутилин бросил умоляющий взгляд на Яблочкова. Что стоишь как истукан, гость незваный? Спасай, раз явился некстати.

– Давайте лучше я. – Арсений Иванович в два прыжка подскочил к столу, схватил ножницы и ринулся к Прасковье Матвеевне. – Ивану Дмитриевичу следует беречь себя, меньше двигаться.

– Это вы верно подметили, – сказала вместо «спасибо» хозяйка. – И значит, на убийство езжайте без него.