Кащей

Койлин, спокойно стоящий под ветвями деревьев, с петлёй, словно на шее у него было ожерелье из раковин, презрительно бросил:

– Всё правильно. И то, что я вывел на вас отряд солдат, и то, что я бежал из замка,

убив при этом солдата. Можете поступать, как хотите, мне всё равно.

– Повесить мерзавца! – послышалась возгласы из толпы.

– Нет, подождите! – Предводитель разбойничьей шайки, подняв руку, вышел вперёд.– Повесить мы его всегда успеем. А вам всем – при этом он обернулся к толпе, – смотрю, не терпится увидеть его в петле. Я же скажу вот что: Возможно, этот парень заслуживает пеньковый галстук, как и каждый из нас, – при этих словах толпа притихла, – но я вижу, что это отважный и честный малый, несмотря на его возраст. Если вы всё же решите вздёрнуть его, что ж! Пусть будет по-вашему! Но когда на вашей шее тоже будет болтаться петля, можете считать её мщением за этого парня! Пускай выходит тот, кто хочет повесить мальчишку, только что выпустившего из губ мамкину титьку!

Разбойники безмолвствовали. Никто не спешил изъявлять желание быть палачом. Койлин и Нив так же молчали, стоя рядом, словно родные братья.

– Ну, что, нет желающих? – Атаман шайки подошёл к Койлину, и, сняв с него петлю, подал этот страшный кусок верёвки тому, кто на ней недавно болтался.

– Возьми её на память. Когда задумаешь что-нибудь неладное, она напомнит тебе о том, что здесь произошло.

Предводитель отошёл от Койлина, рассматривая его, слово художник, решающий, как выгодней изобразить натурщика. Налюбовавшись Койлином, он вновь обратился к нему.

– Тебе предстоит решить, будешь ли ты с нами. Ты знаешь, где мы укрылись, так что живым отпустить тебя мы вряд ли сможем.

– Я согласен, – не раздумывая, отвечал чудом уцелевший мальчишка.

– Ну, тогда ты будешь нашим братом, и даже больше, чем братом. Ты будешь нашим кровником, поскольку мы проливаем кровь.

– Согласен и на это.

– Можете расходится,–зычным голосом возвестил атаман. – Представление закончено!

Толпа разбойников направилась к Койлину, оглядывая его и похлопывая по плечу.

– Верните мне мой нож! И лук! – обратился он атаману.

– Умеешь ли ты владеть своим оружием? Может быть, тебя сначала научится варить кашу? Что ты можешь? Покажи своё искусство!

– Давай, давай, малец! – загалдели разбойники, протягивая ему лук с колчаном стрел.

Койлин не торопясь, выбрал стрелу, осмотрел лук, побывавший в чужих руках, и присел на пень, стоящий неподалёку.

– Что, струсил? – Один из разбойников направил на него натянутый лук. Койлин насмешливо смотрел на него.

– Ну, что же ты? – Разбойник всё сильнее натягивал лук.

– Ты хочешь убить меня?

– Да, потому что ты трус!

– Тогда я знаю, как поступить. И пусть мне никто не ставит это в вину.

Он легко вскинул лук, и, не вставая с пня, всадил стрелу прямо в глаз своему противнику. Раздался изумленный возглас. Толпа оцепенела. «Nemo me impune Uicessit!»

– Повесить его! – снова зазвучало в толпе.

Койлина снова окружили и обезоружили.

– Ты странный парень, – подойдя к нему, заметил атаман. – Как же ты смог столько прожить в замке, если даже у разбойников не продержался один день! Однако, ради справедливости, скажу, что Олаф сам напросился, и получил, что хотел. Но что мне с тобой делать?

Атаман задумался, сложив руки на груди и глядя на угрюмо молчащего Койлина.

Так и не приняв решения, он приказал бросить убийцу в тюрьму, представлявшую глубокую, в два человеческих роста яму. Приставив к нему двух разбойников, он оставил Койлина до утра, чтобы окончательно решить его судьбу.

Нив на этот раз смолчал. Да и что он мог сказать? Вокруг его нового знакомого, словно по мановению руки, появлялись трупы, а ведь Койлин был всего-навсего мальчишка. И всё же Нив решил во что бы то ни стало освободить пленника, которого сам привёл в стойбище разбойников.

Когда лес погрузился в ночную тьму, Нив вышел из землянки, и крадучись направился к едва мерцавшему костру. Как он и предполагал, оба тюремщика сладко спали, закутавшись в лохмотья.

Нив, наклонившись над ямой, бросил туда кусочек земли.

– Это я, – шепотом произнёс он, услышав тихий ответ, и затем конец верёвки, той самой, которая совсем недавно болталась на шее Койлина, был выброшен из ямы. Человек никогда не знает, что его спасёт, а что погубит! Вскоре во тьме Нив различив голову узника, показавшегося над ямой, и помог ему выбраться.

– Беги! – прошептал Нив.

Хлопнув по плечу товарища, Койлин растворился в темноте леса.

Глава 7

Положение беглеца было почти безнадежным. С одной стороны, он был разыскиваем слугами барона де Во, с другой – разбойники могли выследить его. Голод толкал его к людям, но опасность быть схваченным гнала его от людей. В замке он не раз слышал разговоры от том, что на побережье, которое находится не так далеко, есть гавани, где в матросы набирают людей, не интересуясь их прошлым. Требовались только крепкие руки, и смышленая голова. Но как пробраться к побережью, он не знал.

Он продолжал брести наугад, ориентируясь по солнцу, казалось, его скитаниям не будет конца. Если бы на нём не было грубой кожаной куртки, его одежда окончательно бы пришла в негодность, а попытки добыть себе пищу без лука были бесплодны.

Ночью, сидя у костра, он почувствовал, что дальше идти не может. Безразличие овладело Койлином, но страшный оскал смерти не пугал его. Глаза смыкались, и словно во сне, перед ним маячил крошечный огонёк. Койлин немного приоткрыл глаза – огонёк не исчез.

Откуда в глуши леса могут быть ночные огни? – Наверное, мне это кажется, – подумал он, прикрыв веки, однако в его душе зародилась надежда. Собрав силы, он поднялся со своего неуютного ложа, и медленно побрёл по направлению огонька, который, казалось, то приближался к нему, то стремительно удалялся; но он шёл и шёл, потеряв счёт времени…

Когда Койлин очнулся, он увидел над собой потолок; повернув голову, он заметил крошечное, подслеповатое оконце. Он лежал на охапке сена, покрытой шкурой, в небольшой хижине. На лбу у него лежала влажная тряпица, пахнущим травами, рядом, на лавке, стоял горшок.

Койлин попытался встать, но тут же бессильно опустился на свою убогую лежанку, забывшись тревожным сном. Когда он снова открыл глаза, был уже вечер, и в окно, затянутое бычьим пузырём, едва пробивался тусклый свет луны. На скамейке возле него сидел худой старик с большой окладистой бородой, лохматыми бровями, и длинными прядями седых волос, падающих ему на плечи. Несмотря на худобу, плечи его были ещё широки, и видимо, он был высок ростом. На шее старика висела костяная пластинка. Облик странного старца дополнял шрам, идущий через всю левую щёку, и скрываясь в бороде. Старик внимательно наблюдал за Койлином из-под нависших бровей. Слабый свет лучины бросал на стену причудливую тень старика, похожую на большую птицу.

Заметив, что Койлин пошевелился, он положил свою жилистую руку на его плечо.

– Лежи, парень, тебе рано вставать! – проговорил он хриплым, надтреснутым голосом. Койлин замер, внимательно следя за стариком. Он не произносил ни слова, стараясь понять, где он. Он хорошо помнил, что, убив солдата, сбежал из замка, попал к разбойникам, убил одного из них, и снова сбежал, плутал по лесу; далее затем память отказывала ему. Между тем вечер уступил место глухой ночи, окутавшей лес, и только крики ночных птиц, да зловещий вой раздавались в темноте.

Старик достал из печи горшок, наполнил из него глиняную чашку, и протянул её Койлину.

– Пей! – проговорил он.

Приподнявшись, больной сделал несколько глотков, и, обессиленный, откинулся на убогое ложе.

– Ты чуть не умер с голода, но это ничего. Поправишься, и снова станешь крепким парнем. Ты ведь был крепким парнем? – обратился старик Койлину.

Наверно, был, – подумал Койлин, – если убил уже двух человек, не считая тех, кто пал от его стрел, когда он защищал замок. Однако он ничего не сказал, лишь со слабой улыбкой кивнул старику.