Жена фабриканта. Том 2

– Ты не прав, – сказала она, догадавшись, куда он клонит.

– Прав. А знаешь, почему?

Она пожала плечами, решив дать ему возможность выговориться.

– Да потому, что давать пьяницам и бродягам деньги, значит испортить их и развратить ещё больше, – снисходительно пояснил Иван Кузьмич. И добавил поучительно: – Хорошо, если они твою помощь до дома-то донесут. А нет, так ведь в кабак побегут и там всё пропьют. Потом такой изверг вернётся к себе домой и начнёт дебоширить: посуду побьет, мебель сокрушит, не дай бог, свою жену изобьет, а если бедная увернется, то начнет ее гонять по двору. И заметь, несчастная баба, не зная имени своего «благодетеля», позволившего её извергу напиться, станет тебя на чем свет стоит проклинать. А не дала бы ты ему денег, глядишь, и вернулся бы он трезвый. А в итоге именно ты, благодетельница, и окажешься виноватой в её страданиях. Вот она, цена твоего благодеяния, – язвительно заключил он.

3

Муж глядел с видом торжествующего превосходства, и Ольга с горечью заметила:

– Ты жесток и высокомерен к этим людям. Не думай, что я не понимаю тебя. А для меня благодеяние не нуждается в оправдании. Вот ты миллионер, а так злобно рассуждаешь сейчас о бедных, потому что сам сидишь в хорошем экипаже, одет в дорогой костюм, на ногах у тебя добротные кожаные сапоги, имеешь в банке миллионы. А если бы ты оказался на их месте, на дне, то понял, как унизительно любому бедняку, и тем более нищему, просить подаяние.

Она замолчала, взволнованно переведя дыхание.

– Разжалобить меня хочешь или хочешь, чтобы я тоже стал бедным? – с сарказмом спросил он.

– Ну, зачем ты так…

– Да кто ж тебя знает, – пожал он плечами. Подумал и уверенно прибавил:

– Запомни: я никогда не окажусь на дне, хоть ты это мне и желаешь. А вот тебе я, пожалуй, урежу со следующего месяца сумму на всякие твои дамские штучки: ленты и шляпки. Избавлю, так сказать, твою совесть от тяжёлого денежного обременения. Ну что? Съела? – и довольно хохотнул.

– Как хочешь. – спокойно сказала она.

Ее невозмутимость и уверенность в собственной правоте только ещё больше разозлили его.

– Ты жалеешь людей за мой счет. Ты мне скажи, зачем Петьке моему деньги давала? Думала, не узнаю? – спросил он, пристально глядя на неё.

Она смутилась и опустила голову. Он ждал.

– Тебе Архип доложил?

– Отвечай, – снова потребовал Ухтомцев.

– Я давала ему на еду, совсем немного. Да и как не дать, когда просит, – призналась она, опять испытывая неловкость и вину.

– Ты меня, мужа своего ослушалась! За моей спиной воду мутила с братом. Знаешь ведь, что я с ним в ссоре, – голос его накалился от гнева.

– Иван, как же я могла ему не дать. Он пришел, голодный, больной…

Иван Кузьмич ещё больше распалился.

– Да он актер! Разыграл перед тобой сцену, изобразил из себя несчастного и страдальца. А ты и поверила, дура баба. Да он над тобой потешается, и надо мной. И ведь вцепился в нас как клещ и кровь пьет, деньги то с матери тянул, теперь, вот с тебя, дуры! – он замолчал.

Ольга тоже молчала, боясь неосторожным словом или оправданием ещё больше его распалить.

– Ну ладно, ты глупая баба. Но мать моя, она-то куда смотрит? Носится с ним, как курица с золотым яйцом… И ладно бы хоть прок был, а то ведь тольок пшик, – с горечью констатировал он.

– Для матери дети все любимые. А тот, кто больше других страдает, того и жальче, – сказала Ольга.

– Да… Это из-за него, балбеса и пьяницы, она по дальним обителям ходит, всё грехи его замаливает. Да только ведь ему хоть бы хны! Мать – за порог, а он и рад, что один остался и над душой никто не стоит. Знаешь, из-за чего я с ним осенью-то сцепился?

– Знаю, рассказывал, – кивнула она.

– Вот и вот. А до этого я его со службы из своей лавки выгнал знаешь, за что?

– Знаю, – Ольга грустно вздохнула.

– Деньги надумал своровать у меня из кассы, – воскликнул Ухтомцев, вновь распаляясь. Его и сейчас охватывало бешенство, как только он вспомнил тот случай.

– А ведь я тогда матери ничего об этом не сказал, пожалел её. Думал, догадается и поймет. Так он матери на меня стал тайком наговаривать, какой я плохой человек и бессердечный. А та Петьку пожалела. Меня-то что жалеть? Я на ногах крепко стою. А все равно обвинила, что я так возгордился, что уже и брату родному помогать отказываюсь и чураюсь его. Это я то? – возмутился он. Подумал и добавил:

– Ладно, я смолчал, все ее упреки стерпел. А мог рассказать… Ну, думаю, пускай лучше меня обвиняет, чем из-за этого дурака ещё больше сердце рвет. Петька ведь для неё как гнойный нарыв в душе. А я ещё раз убедился, нельзя делать добро, чтобы не получить зло. Вот и получил я от него. Как он у меня пять тысяч-то взял и не отдал, пропил. А ты говоришь – пожалей, опёку над ним оформи, мать от страданий освободи. Нет, пускай Петька сам несет свой крест. Мне его, как брата, конечно, жалко, все ж таки родная кровь. Но и нянчиться с ним до гробовой доски я не собираюсь. Каждый сам за себя. Никогда ему не прощу распутство и материны слезы, – зло скрипнул зубами Иван Кузьмич.

– Он болен, Иван, – тихо промолвила Ольга, – ты вспомни, в прошлый раз, когда я с ним говорила, он мне сказал, что хочет остановиться, а не может.

Хотя она активно защищала Петра, в глубине души не могла не признать правоту мужа и железную логику его слов.

– Такие пьяницы, как он солгут – недорого возьмут. Вот и тебе солгал, – отрезал Ухтомцев. Бросил искоса взгляд на жену:

– Что молчишь? Жалеешь пьяницу?

Ольга грустно кивнула.

– Плакать хочется от твоих слов, – промолвила с горечью.

– Так поплачь. Вот мать моя, не тебе чета, зубы сцепила и тащит. Кремень человек, не то что ты, – прищурившись, Ухтомцев смотрел на жену.

– А может нам всем миром на него навалиться? Тогда и удержим человека от погибели. Брат ведь он тебе родной. Ты вот суровый какой, твердый человек, любого под себя подстроишь и подомнёшь. Если бы поговорил с ним, может, он бы тебя послушал. А? – взволнованно спросила она.

Иван Кузьмич скептически усмехнулся, процедил сквозь зубы:

– Ещё раз узнаю, что ты за моей спиной с Петькой якшаешься, тебе не поздоровится! Ты поняла, что я сказал?

Ей ничего не оставалось, как только согласно кивнуть. Заметив, что дочери, сидящие напротив них, заерзали и начали перешептываются, спросила:

– А вы о чем там шепчетесь? Расскажите.

– Просто так, – ответила Наташа.

– Устали, наверно?

Девочки отрицательно покачали головами.

– Хорошо. Скоро уже приедем. Соскучились по дому?

Те дружно закивали.