Жена фабриканта. Том 2

– Подайте, люди добрые, на пропитание…

Петр Кузьмич остановился, как вкопанный, переменившись в лице. От матери не укрылось его состояние.

– Что такое, друг мой? Не случилось ли чего? Деньги дать? Сейчас, погоди… На-ка вот, милушка, возьми двугривенный, да подай ты этому охломону, – засуетилась она. Достала из кошелька монетку и передала сыну.

– Уж не твой ли знакомый? – встревожено расспрашивала Александра Васильевна, когда нищий от них отошел, а сами они уже усаживались в сани.

– Нет, маменька, что вы! Этот лицом только маленько похож, а так не он, – успокоил ее Петр.

– Да кто он-то? – еще больше растревожилась Александра Васильевна. У нее от намеков сына на каких-то незнакомых товарищей голова кругом пошла. – Ох, смотри, Петр! Ты от матери лучше ничего не утаивай! А то ведь вляпаешься, да поздно будет…

Их сани заворачивали за угол, Петр оглянулся и отыскал глазами Жардецкого. Тот смотрел вслед. Заметив, кивнул и многозначительно постучал варежкой по запястью, напоминая про сданные в ломбард часы.

Спустя еще неделю на выходе из той же церкви они вновь повстречали его. Заметив купчиху с сыном, Жардецкий осклабился и поспешил перегородить им путь, хватая за рукав.

– Что за манер людей хватать? – сердито воскликнула Александра Васильевна. Тот посторонился, но идущему следом за матерью Петру дорогу не уступил. Обернулся вслед и с наглой ухмылкой сказал:

– Зря брезгуете, госпожа хорошая. От тюрьмы и от сумы не следует зарекаться. Я, смею заметить, раньше служил писарем в канцелярии, да видите, как обнищал… Не судите, да не судимы будете, – назидательно заключил он и выразительно поглядел на стоящего рядом с матерью Петра.

– Да уж не мне ли угрожаешь, сума переметная? Ступай прочь, пока не позвали квартального, – воскликнула, сильно осерчав, Александра Васильевна, для которой странные переглядывания ее сына и нищего не остались незамеченными.

Жардецкий, не обращая никакого внимания на ее грозные слова, остался демонстративно и развязно стоять перед Петрушей, не отрывая от него своего наглого взора. Александра Васильевна переполошилась еще больше и уже начала оглядываться в поисках городового.

Петр согласно кивнул. Жардецкий многообещающе хмыкнул и отошел в сторону.

Всю дорогу до дома Александра Васильевна не могла успокоиться. Расспрашивала сына, кто это был. Но тот угрюмо молчал. Рассердившись на него, мать чуть не плюнула и обиженно замолчала. Приехав домой, вызвала к себе Архипа. Посовещавшись, оба пришли к выводу, что Петр с нищим явно знаком. И чем-то обязан.

– Как пить, деньги должен своим дружкам, – вынесла Александра Васильевна свой вердикт.

Через два дня Петр снова встретил Жардецкого, тот стоял напротив его дома.

– Что вам нужно, Святослав Иванович? – нервно спросил Петр, подходя к приятелю.

– Думаешь, сбежал и тебе долг простили? Нет. Никто не простил. На тебе висят еще пятьсот рублей за часы и сто за мой испорченный фрак. Не отдашь до пасхи, заявлю на тебя в полицию, что ты меня обворовал, – пригрозил Жардецкий.

Тогда Петр и решился на кражу денег и векселей у матери, о которой сейчас вспоминал с содроганием. Дождавшись, когда матушка после масленицы уедет с Гаврилой Андреевичем в Тулу по наследственному делу своего умершего брата, он молотком разбил дубовый сейф в ее комнате и вытащил оттуда все хранившиеся там деньги и ценные бумаги, после чего поспешно скрылся из дома.

Он долго и безудержно пьянствовал, пропивая сворованные деньги, живя на квартире Жардецкого в маленькой комнатушке, смежной с одной из комнат. В этой же квартире окружающие его приятели не только кутили, но и проворачивали свои грязные делишки с подделками подписей на векселях.

А в середине лета произошло событие, окончательно лишившее его надежды на возвращение к прежней жизни.

10

– Петр, проснись! Да проснись же ты, ехать пора, – с силой тряс за плечо спящего Петра Ухтомцева Жардецкий. Ладонь на правой руке у Святослава Ивановича была перевязана. Он уже ничем не напоминал оборванного и грязного нищего, который перегораживал дорогу Александре Васильевне возле церкви.

Отставному штабс-ротмистру Святославу Ивановичу Жардецкому недавно исполнилось тридцать семь лет. Это был мужчина плотного телосложения, с крупным белым лицом, выступающим массивным твердым подбородком, прямым длинным носом, светлыми бакенбардами и сведенными к переносице глазами.

– В такую рань? Куда? – страдальческим охрипшим голосом пробормотал Петр. Он открыл мутные глаза и вгляделся в нависающее над ним цветущее здоровьем лицо приятеля.

– Опять не помнишь? Надоело… Давай, поднимайся. Пока оденешься, да чаю попьешь, уже и ехать. Давай, я жду, – прибавил он и отошел от Петра с брезгливой гримасой на лице. Уселся на стул возле окна, заложив ногу на ногу.

– Голова болит, – жалобно произнес Петр, болезненно морщась и опуская ноги на пол. Комната, в которой они находились, была недорогим номером в гостинице «Крым». И повсюду в ней виднелись следы вчерашней бурной попойки: на столе стояли грязные тарелки с засохшими остатками пищи, на полу валялись разбросанные куски хлеба, колбасные шкурки и обглоданные кости. На скатерти с пятнами от красного вина лежал опрокинутый пустой графин из-под водки.

– Кажется, неплохо вчера посидели, – заискивающе протянул Петр и неуверенно посмотрел на приятеля.

– Неплохо? – насмешливо фыркнул тот и прищурился. – Ты да, неплохо погулял и много накуролесил, – с иронией прибавил Жардецкий.

– Хоть убей, не помню! И что я натворил на этот раз? – спросил Петр, приготовившись услышать про себя что-то особенно скверное, если судить по брезгливому выражению лица Жардецкого.

– Хм, да все, как обычно. Но если интересно, изволь! Вчера ты зачем-то полез с Кушнарёвым в драку, разбил ему губу, едва вас развели. За это ты зачем-то укусил меня за руку. И зеркало в коридоре разбил, видишь? – с вызовом спросил Жардецкий и демонстративно помахал перед лицом Петра правой перевязанной ладонью.

– Это я всё сделал? Я дурак, – виновато пробормотал Петр. – Прости, я не хотел. В беспамятстве был, не соображал, – торопливо объяснял он. Он глядел на лицо Святослава преданными глазами, как глядит на хозяина наделавшая лужу маленькая собачонка.

– Чего ж не понять. Мы всё понимаем про ваше беспамятство, – с иронией протянул Жардецкий, – да только рука-то у меня, понимаешь, болит! А ведь сколько я для тебя, дурака, уже сделал! Ты сам-то понимаешь? Порой говорю себе, и чего ты с ним, Святик, возишься? Ведь не ребенок, взрослый мужик. Ты был вчера отвратителен. А все потому, что перемешал водку с цимлянским. Вот и опьянел, как извозчик, – брюзжал Жардецкий, качая ногой в начищенном до блеска сапоге.

– За зеркало, поди, попросят заплатить, – неуверенно пробормотал Петр Кузьмич, думая, где раздобыть теперь денег.

– А как ты хотел? За всё надо, братец, отвечать, и за зеркало тоже, – заключил Жардецкий.

Петр взглянул на него, опустил голову и, обхватив ее руками, в отчаянии застонал. На какое-то время в комнате установилась гробовая тишина. Слышно было, как на стене тикают часы-ходики.

– Что? Совесть мучает? Это хорошо, что она тебя мучает, – ехидно заметил Жардецкий.

– Ты бы не ерничал, а лучше подсказал, где мне денег еще раздобыть?

– А то ты не знаешь… Взять тебе их без нас, братец, неоткуда. Но это дело поправимо. Что ты сидишь, как дед на завалинке? Долго мне тебя еще ждать? – ответил Жардецкий. Он вытянул вперед свою левую руку и стал пристально изучать ухоженные ногти. Не удовлетворившись осмотром, поднялся и пошел к комоду. Достал несессер с маникюрными принадлежностями, и снова грузно плюхнулся на стул.

– Куда поедем-то? – деловито спросил Петр, поправляя одежду перед зеркалом.

– У тебя, братец, память, ну чисто как решето: вчера объяснили, а сегодня ты ничего уже и не помнишь, – с укоризной отозвался Жардецкий и вздохнул.

– Не ругайся, сделай уж одолжение, ты лучше напомни, – сказал Петр.

– Ну что с тобой делать, – вздохнув, ответил Жардецкий. Выждал паузу и торжественно объявил: – К Массари, к Дмитрию Николаевичу Массари!

Петр с недоумением взглянул на него.

– Позавчера же ездили. Сегодня зачем?

– Ну что ты заладил, зачем, да зачем…Ты разве не собираешься со своими долгами расплачиваться? – задумчиво поинтересовался Жардецкий.

– Но я же весной отдал тебе и Массари векселя и ценные бумаги, аж на семнадцать тысяч рублей! Вы оба заверили меня, что долги после этого считаются погашенным, – растерянно переспросил Петр приятеля.

– А зеркало? Лошади, которые ты в начале лета купил у Фирсова? Тебе брат денег дал и мы. Забыл? А Фирсов, между прочим, недавно заходил и спрашивал. Кстати, сколько ты ему еще должен?

– Меня обвиняешь, а сам тоже как будто не помнишь… У тебя же на квартире отдавал векселя в счет доли за лошадей, – напомнил Петр.

Жардецкий расхохотался. Лицо его покраснело от удовольствия.