Но собеседница ее не слушала, твердила свое:
– Очень странные диалоги, построены по принципу «дефиса», то есть слова, в прошлом или совсем не родственники или вода на киселе, соединяются черточкой и становятся вдруг самыми близкими.
– Не понимаю, – сказала Урна, потому что не следила.
– Ну как же, помните? – с превосходством начала Тамара Таракан, потому что она помнила, а Урна – нет. – «А в чем ты родился? – а с кем ты родилась, – это не мой вопрос, – и не мой».
– Все не то, – сказала Урна, – все не то. Вы, конечно, понимаете, как написано, но не понимаете, о чем. А речь идет о лете. И чтобы узнать, родственны слова или не родственны, нужно выделить у них корень, а лето – самое подходящее время для этого. Вот и все. Отсюда и диалоги, и остальное. Например, из всего немецкого словарного запаса для обращения к любимому я бы выбрала: Der Einzige und seine Eigentum, а смысл этой фразы мне не важен, потому что, подклеивая Штирнера, Сокра глухо и совершенно равнодушно прочитал название, и, может, мне только показалось, но, может, и нет, но я ответила: «И я тебя тоже люблю», и он не удивился, а значит, не показалось.
Рамкой акварели служило сиденье для унитаза, не новое, но вполне пригодное и для унитаза.
– Я об этом не подумала, – сказала Тамара Таракан.
– Глядя на вас, мне все кажется, что вам дует в голову, – сказала Урна.
– Я должна аккуратно обращаться с головой, может перегореть вольфрамовая нить.
– На вас тратят деньги мужчины? – спросила Урна. – У вас красивая грудь.
– Летом? – разволновалась Тамара Таракан.
– Она у вас круглая круглый год?
– Летом! – уже ничего не соображая, ответила та.
– А я думала, круглый год, – сказала Урна.
– Зачем ты так? – сказал Бр, когда они с Урной остались вдвоем.
– Все равно неудачно, и главное, ничего не меняет.
– А я думал, тебе приятно будет поговорить.
– А мне вот неприятно, – отрезала Урна.
– Ну что же, Урна, ты права, это ничего не меняет, и ты останешься здесь. Хочешь, ревнуй меня, хочешь, нет, но для ревности она вполне подходит, как тебе кажется?
– Что, тебя к ней, – ухмыльнулась Урна.
Бр подошел к Урне и обнял ее.
– Не надо так говорить, – сказал он, – сегодня – санитарный день и улицы пустынны, закрыты магазины, ничего не продается, и можно свободно гулять и читать вывески: санитарный день, санитарный день.
– Ну, что ты говоришь! И тут еще эта, – Урна кивнула на кукол вообще, – приходит. Все меня развлекаешь?
– Нет, Урна, мы уже живем, – сказал Бр.
Еще несколько часов подряд они сидели и чистили друг друга в полном молчании. Потом Урна покрасила ногти.
– А что, разве меня нельзя ревновать? – ни с того, ни с сего спросил Бр.
– Что ты за человек! – сказала она, забыв, что он не человек, и испугалась сказанного. Но Бр, кажется, не придал этому никакого значения, а только переспросил:
– Значит, нет?
– Кто-то, наверное, может, только не я, – ответил Урна.
– Не ты?
– Не я.
– Кажется, понял, почему! Кажется, понял, – и он хотел сказать, что именно он понял.
– Не говори! – вскрикнула Урна.
– Нет, я скажу, – сказал он.
– Не говори, – взмолилась она, – я попробую, но, может, не к ней? – попросила умоляюще.
– Другой у меня нет, – сказал Бр.
В санитарный день они вышли поздно. И на ближайшем доме Урна прочла смазливое объявление. Кто-то менял комнату восемнадцати с половиной метров в общей квартире, и даже не на первом этаже, и не на последнем. Видимо, с солидной ванной. Слово «общая» ей особенно понравилось, она повернулась к Бр и сказала:
– Давай, давай ее получим, поменяем, или как это делается.
Ей чем-то приглянулась эта квартира, вдоволь наполненная людьми.
– Нельзя, – спокойно ответил он, – мне нельзя, я должен жить там, – и он показал на церковь.
– Ты будешь счастлив со мной, – лепетала Урна, – я тебе клянусь, в этой комнате, в общей квартире, сделай это. Я что-то припоминаю, когда-то такое уже было, я хочу повторения.
– Нет, – покачал он головой.
Она еще немного попричитала и затихла.
А день был действительно чистый. Больные деревья аккуратно перевязаны. В дорогих красивых оправах плыли облака, и лужи имели правильную форму. Меланхолическая корова заела сено черемухой, и от нее запахло черемухой, глаза устали и поползли на четвереньках.
Поцелуй – нет поцелуя, поцелуй – нет поцелуя
VII
– Все очень просто, – сказал Бр, – все очень просто. Сначала тебя не было. Это простительно. Потом я узнал, что ты есть. И какая чушь, что героиня должна быть с героем, а не с автором, и я подумал, пусть лучше с автором, то есть со мной, так даже лучше, нет, курить я не буду, нет, не потому что церковь. А дальше, твой Сокра, то есть мой герой, думает, что ты с ним, и он прав. А ты со мной, налить тебе? Видишь, я не записываю «налить тебе», а на самом деле к тебе обращаюсь, так налить? Налью. И герой оказался в дураках. Ты со мной. У нас с тобой свидание. Автор сидит со своей героиней, это происходит на самом деле, – от этой мысли Бр совершенно одурел, – ты только никому не говори.
– Пьяный ты еще хуже, – отвернулась Урна.
– Урна, Урна, ты не то говоришь! Это первое свидание автора с героиней, я напился, конечно, по-свински, то есть выпил немного, я не должен был… но ты моя героиня, я твой автор, а мы сидим запросто, и я могу до тебя дотронуться, Урна!
– Отстань же, – отвернулась резко.