Миллион в воздухе

– Эдвин и Альберт, – Кларисса задумчиво прищурилась. – Какие, однако, затейливые имена у моих внуков! В мои времена предпочитали простоту.

– Это особенно видно по вашему имени, мадам, – вкрадчиво заметила Амалия.

Что-то такое прозвучало в ее тоне, совершенно спокойном, что Мэй даже чуточку испугалась. Но тут, как никогда кстати, вмешался Бланшар и велел слугам подавать на стол.

То ли благодаря превосходной еде, то ли по какой другой причине, но разговор вскоре вернулся в нормальное русло. Кристиан рассказал о готовящихся гонках, а Бланшар вспомнил некий пикантный случай из времен империи, в котором оказался замешан герцог де Морни, сводный брат императора.

– Вы читали Альфонса Доде[15 - Французский писатель, самая знаменитая его книга – роман «Сафо» о любви к куртизанке.], сударыня? – обратился он к Амалии. – Это чудовищно неблагодарный человек, просто невероятно! Он был, знаете ли, всего лишь бедным поэтом. И однажды императрица Евгения прочитала его стихи и пожелала узнать об авторе, а когда ей сказали, что он беден, попросила подыскать ему какое-нибудь место. Так он стал секретарем герцога де Морни, то есть одним из секретарей. Впоследствии господин Доде совершенно пасквильным образом вывел герцога, своего благодетеля, в своих романах. Случай, о котором я говорю, тоже описан в одной из книг, но на самом деле все было совершенно иначе. Если хотите знать…

И Бланшар с упоением поведал свою версию одного из увлечений герцога, в котором были замешаны некая м-ль О., а также виконтесса Д.

«Боже мой, – думала Кларисса, – как же он их любит, эти старые времена, которые никогда не вернутся, и всех этих негодяев, которые давно уже стали землей! А ведь я еще помню, как он ругал их, когда они были еще живы, и кричал, что правительство во Франции никуда не годится, и эта империя во много раз хуже той[16 - То есть Вторая империя (Наполеона III) хуже империи его дяди, Наполеона Великого.]. Неужели и я произвожу впечатление старухи, которая только и знает, что болтать о прошлом?»

И она мягко, но решительно прервала Бланшара, который мог вспоминать о делах минувших дней часами.

– У меня такое впечатление, как будто я снова в Англии, – сказала она внучке, поглядывая на ее простое серое платье, отделанное лишь тоненькой полоской безыскусной вышивки. – Английская одежда – это нечто, созданное людьми без фантазии для людей, лишенных чувства стиля. Я уж не говорю о шляпках, их вообще умеют носить только во Франции. А ведь хорошая шляпка в нашем мире куда важнее честной репутации. Репутацию еще могут простить, но скверную шляпку – никогда! – Она покосилась на Амалию, но тут уж найти повод для придирок было гораздо труднее. – Ваше платье великолепно, госпожа баронесса. Это Редферн?

– Лаферьер, – учтиво ответила Амалия. – А ваше, кажется, от Руффа?[17 - Знаменитые модельеры той эпохи.]

Кларисса засмеялась.

– Похоже, мы обе с вами неравнодушны к моде, – заявила она. – Лично я счастлива, что дожила до этого времени, когда мода стала настолько хороша. Я ведь помню еще кринолины, госпожа баронесса. Эти огромные юбки, неповоротливые, как киты…

– А я грущу по кринолинам, – вздохнул адвокат. – Императрица Евгения…

– Я не спорю, на картинах они смотрелись прекрасно, – перебила его Кларисса. – Но носить их было то еще приключение.

– А после кринолинов были турнюры с валиками сзади, – напомнил Кристиан, улыбаясь. – Они вам тоже не нравились?

– Мещанский стиль, – фыркнула Кларисса. – Что хорошего может быть в силуэте, в котором подчеркнута лишь одна часть тела, не бог весть какая? Я всегда считала, что Ворту[18 - Чарльз Фредерик Ворт, законодатель мод второй половины XIX века, изобретатель турнюра.] не хватало чувства меры. Я и ему самому это говорила, но он не слушал. Впрочем, он прекрасно умел обыгрывать возможности любого материала, в этом ему не откажешь. И все равно я считаю, что современная мода – лучшая, какая вообще может быть. Пакэн, Дусе, Раудниц, Лаферьер и остальные – просто удовольствие для глаз. Если в былые времена можно было годами ходить к одному кутюрье, то теперь даже не знаешь, с кого начать, настолько все хорошо. – Она перегнулась через стол к Мэй. – Пользуйтесь этим, дорогая! Время идет слишком быстро. Кто знает, что будут носить лет через десять или двадцать? Меньше всего люди ценят хорошее, когда его у них в избытке. Лично я надеюсь, что не доживу до того времени, когда в моду снова войдут какие-нибудь кошмарные кринолины.

Мэй слушала ее, бледно улыбаясь, а сама думала, что у нее денег в кошельке лишь на обратную дорогу да еще немного, что дали ей добрые Беннеты в Париже. Куда с такими финансами мечтать о Пакэне и Лаферьере?

– Между прочим, почти все дома моды имеют свои отделения в Ницце или Монако, – продолжала Кларисса. – Вам бы стоило как-нибудь туда заглянуть. Думаю, вам бы пошел нежный шелк. И цветочный рисунок, конечно. Еще какие-нибудь бабочки со стразами, правда, они сейчас разжалованы и не в моде. Да, да, дорогая, не спорьте: вы просто рождены для романтического стиля. Так и вижу, как вы в бальном платье и цветами в волосах поражаете на званом вечере в самое сердце какого-нибудь маркиза, и он делает вам предложение после первого же котильона.

Чем дальше, тем больше любезная с виду бабушка становилась похожа на серого волка. Мэй, смутившись, запротестовала. Ее вполне устраивают ее платья, и она совсем не собирается выходить замуж.

– О, – патетически воскликнула Кларисса, – неужели в Литл-Хилле живет кто-то, кто похитил сердце моей внучки? Молю небо, чтобы он только не был похож на моего бывшего мужа. Юбер! Я тебе о нем рассказывала?

– Тысячу раз, дорогая, – благодушно отозвался адвокат, накладывая себе на тарелку вторую порцию мороженого.

– Однажды я заболела воспалением легких, – сказала Кларисса, блестя глазами. – Моя жизнь висела на волоске, но я выжила, и знаете почему? Потому что у меня не было никакого желания оставлять этого мерзавца, моего мужа, вдовцом. Хватит и того, что он объявил меня мертвой везде, где только можно. Да!

Мэй положила вилку. Застенчивая девушка многое могла стерпеть, но были, были вещи, которые она спускать не собиралась.

– Между прочим, дедушка умер, – сказала она звенящим от негодования голосом. – И… и какой бы он ни был, но он был ваш муж. – Она поискала, что бы еще такого добавить, и в порыве вдохновения выпалила: – А если он был такой плохой, может быть, тогда не стоило вообще за него выходить?

На террасе повисла неловкая пауза.

– Но тогда бы вас тоже на свете не было, дорогая Маргарет, – промурлыкала Кларисса.

– Мэй, – упрямо проговорила Мэй. – Меня зовут Мэй, дорогая бабушка… Кэтрин.

Ее щеки пылали, она сама себя не узнавала, но факт оставался фактом: она дала Клариссе первый бой и, похоже, выиграла. Может быть, сказалось присутствие Амалии, которая, как отлично видела Мэй, не собиралась идти на поводу у хозяйки, а может, в робкой девушке проснулся прадедушка-вояка по материнской линии, который не боялся никого и ничего, а умер в бедности и забвении. Несколько мгновений бабушка и внучка молча смотрели друг на друга, и Амалия отметила, что Кларисса первая опустила глаза.