Волшебный стакан, или Пушкин и Кошкин. Петербургские бывалые и небывалые истории

И осень там глядишь наступила, а следом и зима. И сидели всю долгую зиму у печки и бросали в печку дощечки, Пушкин да Кошкин, друзья – не разлей вода.

Путешествие

Жили Пушкин да Кошкин и не то чтобы и тужили, а так разве что скучали порой, да пришло им раз на ум путешествовать. Пушкин и говорит:

– Давай, брат Кошкин, купим лодку и уплывем в Ирландию, Голландию, Германию или Испанию, или может еще и того дальше – в самую самую Индию.

– Нет, – говорит Кошкин, – если уж покупать, то лучше коня. Лодка – что, просто деревянный предмет, а коня можно и в карету и в телегу запречь. А можно и так – верхом скакать хоть на охоту, хоть на войну.

– С кем же ты воевать-то собрался? – Пушкин спрашивает, – Уж не с Васькой ли соседским?

– Мало ли, – отвечает Кошкин, – француз или германец опять вдруг наступит, у них в Европах-то тесно, вот они к нам вечно и лезут. Ну, а на коне оно дело скорое, хоть направо, хоть налево езжай… А вода вещество волнистое, хлипкое. Как опрокинет лодью-то, так и поплывешь прямо к русалкам на дно. Да и рыбины больно матерые бывают, метра два три. Дрыганет этакая хвостом и все судно почитай пополам…

– Бабкины сказки, – Пушкин говорит, – таких и рыб-то сроду не бывает.

– А вот и бывают! – сердится Кошкин.

– Может и бывают, – соглашается Пушкин, – да только не у нас.

– А вот и у нас! А вот и у нас! – уже выходит из себя Кошкин.

– Да нет, брат, быть того не может! – сердится и Пушкин.

– А вот и может! А вот и может! – И так они тут расспорятся, что и про лодку, и про коня и про путешествие совсем забудут.

– Тебе бы, Кошкин, только противоречить! – возмущается Пушкин, – Это ведь уже просто смешно. Поглядеть на тебя, так ты просто сплошной тиран. Все только по твоему и быть должно.

– А я вот возьму чемодан и уйду в лес жить! – заключает тут спор Кошкин на свой манер, – Или лучше в горы. И живи себе тут тогда один, без меня и без муз.

– Да у тебя и чемодана-то нет, – смеется Пушкин.

– А вот и есть! – возражает Кошкин.

– Да где же? – интересуется Пушкин.

– А под кроватью.

– Ну и ну, – удивляется Пушкин, – до сих пор что-то никаких чемоданов под кроватью не замечал.

– Потому что он невидимый, – объясняет Кошкин, – и только одни лишь искушенные мудрецы его и видеть могут.

– А я значит неискушенный! – уже возмущается Пушкин.

– Да видать не очень, коли чемодана не видишь.

И так спорят и спорят они до самого позднего вечера пока совсем не устанут. А потом чайку попьют и успокоятся. А там уж и спать пора.

Пушкин и царь

Пушкин уж просто страсть, как любил наряжаться. Нарядится бывало Наполеоном, испанцем, цыганом, турком, папой римским, а то и просто Чичиковым и ходит себе этак-то по Невскому целый день.

А однажды нарядился Кошкиным. Кошкин проснулся, думает, что зеркало пред ним, а это Пушкин наклонился над кроватью да еще и посмеивается в точности, как Кошкин, просто тебе оборотень совсем зеркальный да и говорит:

– Вставай Кошкин, чай пить пора.

Кошкин просто диву давался, вроде и Пушкин, а все равно – как бы и Кошкин.

А как-то решил Пушкин себя царем нарядить, а Кошкина собачкой. Так и вышли они на Невский прогуляться, все равно как дамы с собачками гуляют. А народ-то им тут прямо в ноги падает – дамы и господа поклонами да реверансами просто так и заваливают. Не каждый ведь день увидишь, как царь с собачкой-то прогуливается. Гуляли себе гуляли хотели уж назад, домой поворачивать, а тут навстречу вдруг настоящий царь с настоящей собачкой выступает. Ну и потеха! И бывает же такое!

Публика, конечно, глядит и туда и сюда, направо да налево и вкривь и вкось и ничего понять не может. Как ни гляди, а прямо тебе параллельное зеркальное изображение выходит.

– Вот те на! Как же так, – говорят, – у нас два царя теперь оказывается, а мы-то и не знали!

Пушкина, однако, ж за настоящего, наконец, признали, он де более с царем схож, да и Кошкин вроде лучше по собачьи-то тавкает и ножку ловчее подымает, чем царский-то песик. Царь после очень сей Пушкинской метаморфозой раздражался и хотел даже Пушкина насовсем в Сибири поселить вместе с Кошкиным, конечно. Но потом все-таки подумал:

– А чего уж с Пушкина возьмешь – стихоплет-шелкоперец! Да ну их совсем чертей-пиитов!

И послал его просто в отпуск в Кишинев.

Кошкин и султан

Однажды Кошкин взял да написал письмо турецкому султану. Он и вообще любил письма писать, но только уж самым важным персонам: царю например, папе римскому или же королям – императорам разным, ну и Пушкину, конечно, потому что Пушкин, как ни крути, а гений, это уж всем известно.

– Дорогой царь Салтан, – писал Кошкин, – извиняйте, а как уж по батюшке-то, Ваше султанское величество именуется мне, однако, не знамо и не ведомо.

Сказывают, не то Селиваныч, не то Сулеманыч, да думается если поразобраться, то все одно, что Иваныч. Так что вот дорогой Салтан Иваныч, Ты живешь там, конечно, в землях теплых, плодородных, ананасы и финики каждодневно употребляешь и гуляешь под пальмами с голопузыми турецкими девами тамошними или же куришь кальян и пьешь кумыс.

А у нас тоже ничего, не плохо. Летом грибы, ягоды всякие и на сеновале, опять же, расслабляться страсть как хорошо. А зимой на санках с горки катаемся или в снежки кидаемся… Так что хватит тебе, друг любезный, султанить, приезжай-ка лучше, да отдохни у нас в краях северных.

У нас это запросто. Право слово – приезжай, я и Пушкин уж так рады будем. Попьем чайку, а то может и чего покрепче. При сем кланяюсь с надлежащим уважением.

Василиус сын Кошкин.

Свернул письмо, заключил в бутылку, пробкой заткнул да и забросил прямо в шипучую, серую невскую волну.

– Пусть плывет, – говорит, – сама уж знает куда. Она и поплыла.

Два года пожалуй прошло после, а может и три, Кошкин и про письмо и про бутылку уж и думать забыл и подумывал было отписать чего-нибудь и президенту американскому прямо в Нуль Ёрк, а тут вот однажды султан и в самом деле приезжает и прямо к Кошкину во двор вступает.

Кошкин, как раз, после обеда на диване поприкорнуть вздумал, да слышит шум вроде какой-то во дворе. Глянул в окошко – мать честная! Сам султан турецкий у ворот стоит весь в шелках да парчах и про Кошкина выспрашивает.

А вокруг него янычары в колпаках поварских своих с пиками да с ятаганами наголо стоят и султана строго охраняют. Ежли кто ему поперечит – тут же хвать за грудки и башку долой, и фамилию даже не спрашивают.

Кошкин тут из окошка прямо на сук вспорхнул и вмиг на самом верху дуба оказался, того самого что Пушкин однажды у самого лукоморья поместил.

Правда, «дуб» то сей сроду у лукоморья и не бывывал, а рос себе изначально скромно во дворе, да и был на поверку и не дубом вовсе, а всего лишь тополем. Но правда и сам-то Пушкин у лукоморья этого никогда не бывал да и Кошкин тоже.

И где это самое лукоморье-то находится, кто ж его знает! Может и приснилось оно просто Пушкину лукоморье-то это? И султат, верно, ничего про лукоморье не знает, хотя и полмиром вроде владеет, ну да вот лукоморья-то у него, видно, нет.