Сотник Лонгин

Вечером пришел отец семейства – Валерий Мессала Корвин. Начался званый обед, на котором присутствовало несколько сенаторов и богатых всадников, известных ростовщиков, ссужавших деньги под огромные проценты. В пиршественной зале, окруженной колоннадой, было несколько столов и множество обеденных лож, на которых возлежали одни мужчины. Женщины, как и дети, по древнему обычаю, сидели на скамьях. Среди гостей был и жених Валерии, который пожирал ее ненасытным взглядом, однако она не глядела на него. И даже не потому, что он был некрасив и лысоват. В этот миг у нее перед глазами стояла сцена кощунственного соития в гроте, и лицо женщины, которую она, конечно же, узнала. Мать с беспокойством поглядела на дочь:

– Валерия, ты ни к чему не притронулась! Что с тобой? Почему ты такая бледная? Ты не здорова?

– Нет, – слабо улыбнулась Валерия. – Все в порядке. Я не голодна. С вашего позволения, мама, я пойду в свою комнату.

Так и не взглянув в сторону жениха, Валерия покинула триклиний и вышла в атриум, где прежде за шитьем скрашивала долгие зимние вечера. Она остановилась возле крохотного водоема, посвященного домашним ларам, и замерла на месте, потому что в этот миг в атриум вошла та, которую она видела в гроте… Сама Юлия, дочь Кесаря Августа и жена Тиберия, собственной персоны.

Одетая в дорогую шелковую столу матрона, успевшая привести себя в порядок, протянула оторопевшей девушке ее щенка и, улыбаясь, ласково проговорила:

– Я гуляла в саду и вдруг услышала звонкий лай. Это прелестное создание буквально прыгнуло мне в руки. Мне не составило большого труда выяснить, чей он.

Девушка растерянно приняла щенка и не нашлась, что ответить нежданной гостье. В это время в атриум вышла мать Валерии и, с фальшивой радостью поприветствовав Юлию, тотчас начала перед нею заискивать и приглашать ее к столу:

– Сама дочь божественного Кесаря почтила нас своим визитом. Может ли быть большее счастье для хозяйки дома?! Словно солнце выглянуло из-за туч. Словно богиня сошла с Олимпа…

Юлия, выслушивая похвалы, улыбалась, но отвечала отказом на приглашение и уже на выходе обратилась вдруг к Валерии:

– Милая, я бы хотела видеть тебя завтра вечером у себя. Непременно приходи. Завтра буду тебя ждать…

– Она придет. Она придет, – отвечала за дочь мать Валерии.

Неделю спустя

Ночная мгла опустилась на Город, в котором жизнь не замирает ни на мгновенье. В тусклом свете фонарей, наполненных маслом, мелькали причудливые тени. Двое неизвестных в военных плащах с капюшонами быстрой твердой поступью шли той ночью по узким темным улочкам, оглашаемым скрипом многочисленных телег, которые двигались по мостовым, мешая спать городским рабочим, находящим приют в тесных грязных доходных домах – инсулах. Дешевая проститутка, промышлявшая вблизи таверны, выбежала из-за угла и подступила к ним, предлагая свои услуги. Но рослый мужчина грубо оттолкнул ее в сторону, так что эта женщина растянулась посреди мостовой и, плача, послала вослед ему неприличные ругательства. Они дошли до конца улицы и остановились напротив трехэтажной инсулы, которая ничем не выделялась из массы прочих домов со сдаваемыми в наем квартирами.

– Это здесь, – сказал рослый мужчина своему спутнику. Тот только кивнул. Они нырнули во дворик, где бил крошечный фонтан, и поднялись по деревянной лестнице, которая привела их прямиком на третий этаж этого доходного дома. Рослый человек трижды стукнул в запертую дверь. Вскоре сквозь трещины в двери просочился тусклый свет, а с той стороны раздался грубый мужской голос:

– Кто?

– Открывай. Свои.

– Пароль?

– «Священное мщение».

Створка двери скрипнула и приоткрылась. Показались бритое лицо и большой нос с горбинкой молодого человека, который посветил перед собой лампой и проговорил изменившимся голосом:

– А, это ты, Берингар! Кто твой спутник?

– Это мой телохранитель, – криво усмехнулся германец.

– Ты нуждаешься в охране? – усомнился придверник и потребовал. – Пусть он снимет капюшон…

Юноша сказал это, скорее, для очистки совести, а потому, едва увидев бородатое лицо и длинные космы варвара, не стал присматриваться и тотчас пропустил обоих. Они прошли по длинному коридору, который привел их к новой двери, – за ней открывалось помещение, рассчитанное для каких-то торжественных случаев, где теперь собралось не менее сотни человек. Некоторые из них возлежали на ложах, иные сидели на табуретах. Но мест для всех не хватало, а потому многие стояли. Окна здесь были наглухо закрыты ставнями, а источником света служили несколько коптящих масляных ламп, которые создавали таинственную обстановку полумрака.

Прошло немного времени, и из соседней комнаты появились Юл Антоний, Семпроний Гракх и очаровательная Юлия, которая, к слову сказать, переспала со многими из собравшихся здесь мужчин, а остальным, неопытным по молодости, пообещала отдаться после успешного окончания дела. Юноши пожирали взглядом свою «богиню», и достаточно было только щелкнуть пальцем этой женщине, как они бы лежали у ее ног, словно верные преданные псы. А она за глаза называла их – «мои щенята».

Когда установилась тишина, Юл Антоний поднялся по ступеням на возвышение и, оглядев собрание, провозгласил:

– Я приветствую вас, члены тайного союза борьбы с тиранией! Вот и настал тот день, которого мы так долго ждали. Я рад сообщить вам, что все случится сегодня ночью. Гай Октавий, этот жалкий Фуриец, произошедший из худого плебейского рода, – тот, который присвоил себе кучу громких имен и титулов, – сегодня, этой ночью, будет низвергнут во мрак преисподней. И разрази меня молния Юпитера Громовержца, если его мерзкая душа обретет покой хоть когда-нибудь… Он поплатится за все! Я сам, собственными руками прикончу его, раздавлю эту гадину…

Слова оратора пришлись по вкусу всем собравшимся, которые встретили их дружными рукоплесканиями. Когда снова воцарилась тишина, Юл продолжал:

– И это сделать даже проще, чем мы думали. Третий день подряд тиран не покидает своего жалкого дворца и даже не встает с постели. Он страдает от болей в сердце, он мучается камнями в почках и мочевом пузыре… Убить его теперь легче, чем расправиться с цыпленком. И в этом нам поможет наш друг, Берингар. Начальник дворцовой стражи, который перешел на нашу сторону. Берингар, где ты? Выйди, чтобы я мог увидеть тебя, – сказал Юл, ища глазами германца.

Рослый широкоплечий мужчина вышел вперед, а вместе с ним выступил некто, облаченный в плащ с капюшоном, который скрывал его лицо.

– Я вижу, сегодня ты пришел не один. Кто твой приятель, Берингар? – улыбался Юл Антоний, но он изменился в лице, как только капюшон откинулся назад, а на пол упал рыжеволосый парик. Заговорщик мертвецки побледнел, задрожал и вмиг лишился прежней спеси, а Юлия, вскрикнув, лишилась чувств, рухнув на пол…

Перед Юлом стоял тот самый человек, которого он только что честил «жалким Фурийцем» и клялся прикончить. Да. Это был Август. Правда, исхудалый и обросший бородой, но от этого он не переставал быть всесильным владыкой мира. Что тут сделалось! Поднялась паника. Все повскакали со своих мест и бросились к выходу, но едва прозвучал гневный голос императора: «Назад!» – как они покорно вернулись и, словно древесные обезьянки перед удавом, замерли в ожидании решения своей участи. Август не сводил испепеляющего взгляда с Юла Антония:

– Ты называл меня Фурийцем. Но это мое детское прозвище. С чего вдруг мне обижаться на него? Ты называл меня тираном. Но и это я тебе прощаю, Юл. Брут и Кассий так моего отца называли, а он был поистине великий человек! Ты хвастался, что легко прикончишь меня. Так, давай. Начинай. Вот он я. Здесь, стою перед тобой.

Юл Антоний внезапно залился горючими слезами и, пав на колени, вскричал:

– Мой бог. Мой Кесарь. Мой благодетель. Прости меня…

– А, – ухмыльнулся Август, – значит, вспомнил о том, что ты мне обязан своей никчемной жизнью! Мне и бедной сестре моей, которая, хвала богам, не познала горьких плодов своей добродетели…

– Прости меня. Прости меня, – повторял Юл Антоний, который в этот момент выглядел таким жалким и ничтожным, что на него было противно смотреть. Август состроил презрительную гримасу на своем лице и повернулся к притихшему залу:

– А вы, сенаторы, всадники… Те, которые клялись мне в верности. Те, которые называли меня Отцом Отечества! Как же вы решились пойти за этим ничтожеством? Нет. Вы не меня предали, вы Рим предали! Я бы вас простил, но что скажет на это римский народ? Люди вас растерзают…

Оратор чересчур увлекся своей речью и не видел, что происходит позади, а Юл, тем временем, поднялся с колен и, выхватив спрятанный за пазухой кинжал, занес руку, чтобы воткнуть его в спину своего врага…

Август обернулся только тогда, когда услышал грохот падения. Мертвое тело Юла лежало посреди зала, а Берингар вытирал о его белую тогу свой окровавленный кинжал… Глянув искоса на лежащую без сознания Юлию, император в сопровождении телохранителя покинул конспиративную квартиру своих врагов. И тотчас в инсулу ворвались солдаты, которые хватали заговорщиков и волокли их в Мамертинскую тюрьму. На другой день было объявлено, что Юл Антоний, мучимый угрызениями совести, покончил с собой в заключении. Юлия была осуждена за прелюбодеяние, и Август публично отрекся от дочери и сослал ее на остров Пандатерия.

Каппадокия. Вилла близ Прокопиона.

Отчаянные крики сотрясали стены дома. Они вырывались из закрытых дверей спальни, где на широком брачном ложе мучилась родами Кассандра. Казалось, ее тело закипает – столь горячей она была в эти часы, которые тянулись невероятно долго. Слезы нескончаемым потоком катились из глаз женщины. Пот струился градом по лицу ее.

Корнелия в темном траурном платье стояла в сторонке, молча наблюдая за страданиями невестки. Прибежал с поля взволнованный хозяин дома. Он ворвался в спальню и опустился на колени перед кроватью, – взял горячую влажную ладонь Кассандры, и она тотчас вцепилась в него мертвой хваткой. Ее длинные ногти впились ему в руку, но Лонгин стерпел, и вида не показал, что ему больно, – не отнял своей руки, хотя с нее уже струилась ручейками кровь…

– Родная, Филон уже поехал в город. Скоро он привезет повитуху. Скоро помощь подойдет. Все будет хорошо!– шептал Лонгин в самое ухо Кассандры. Его всего трясло словно в лихорадке. Казалось, что жар, который бушевал в ней, передавался ему и обращался в озноб.

– Гай, – откуда-то издалека донесся голос Корнелии. – Здесь не место для мужчин. Ступай в атриум.

Но Лонгин не внял ее словам и остался с женой. Наконец, появилась повитуха со своими помощниками, которые возле ложа поставили акушерское кресло с наклонной спинкой, подлокотниками и сиденьем с круглым отверстием. Попросили всех выйти за двери. Но Лонгин не уходил, да и не мог уйти, потому что кричащая Кассандра не отпускала его. Помощникам повитухи пришлось разделять их сцепленные, обильно политые кровью руки.

– Не уходи, – вдруг диким воплем вскричала Кассандра. – Я умру без тебя!

Лонгин на мгновенье встретил ее взгляд, ее совершенно безумные глаза, в которых зияла чудовищная бездна страха, но потом она снова завопила и отвела взор в сторону. Стоны вырывались из груди страдающей женщины, когда ее переносили в акушерское кресло. Лонгин с тяжелым сердцем вслед за матерью покинул спальню и прикрыл за собой створки двери. Он опустился на стул возле картибула и, поставив локти на стол, закрыл уши руками, чтобы не слышать мук любимой женщины. Но это едва ли помогло ему. Теперь к крикам Кассандры прибавился еще громкий визжащий голос повитухи, которая орала на роженицу, осыпая ее неприличными ругательствами.

– Как она смеет! – воскликнул Лонгин, порываясь разобраться с негодной старухой, но он был остановлен строгим голосом матери:

– Гай, вернись на свое место. Сядь и успокойся. Повитуха знает свое дело. Не смей мешать ей.

– Мама, – чуть не плача, пролепетал Лонгин, – ты видела ее лицо? Как она страдает, бедняжка!