Поветрие

– Нет, извините, там моя спальня…

– Ну, так что ж?

– Девицам не годится входить в спальню молодого человека.

– Скажите, пожалуйста! А той целомудренной Диане, что уже спрятана у вас там, годилось войти?

Кровь хлынула в голову Ластова.

– Тише! Прошу вас. Пожалуй, расслышит.

– Ага! Признались. Я этого только и добивалась. Можете успокоиться.

Студентка воротилась на прежнее место.

– Помните ли вы, Лев Ильич, как, будучи в последний раз у нас, вы ратовали за святость брачных уз?

– Ну-с?

– А что сказать про проповедника, который не держится собственных правил?

– Я, кажется, ни одним поступком не изменил до сих пор своим принципам.

– Да? Ну, а если эта… женщина надоест вам, вы ведь воспользуетесь первым случаем, чтобы отделаться от нее?

Ластову разговор был заметно неприятен. Нетерпеливо потопывая ногою, он с суровостью посмотрел на говорящую.

– Вы ошибаетесь, – сказал он, – я никогда не расстанусь с нею.

– Что такое? – болезненно усмехнулась Наденька. – Вы хотите весь век свой сгубить на невоспитанную, необразованную горничную?!

– Люби кататься, люби и саночки возить, – иронически пояснила Бреднева.

– Именно, – подтвердил учитель. – Но вы, Надежда Николаевна, назвали ее невоспитанной, необразованной горничной. Горничной была она – против этого, конечно, слова нельзя сказать, хотя я и не вижу еще ничего предосудительного, бесчестного в профессии горничной. По-моему, она даже куда почетнее профессии большей части наших русских барышень – профессии дармоедок. Что же до воспитанности, до образования особы, о которой у нас идет речь, то я могу сказать только одно: что дай Бог, чтобы все вы, наши «воспитанные», «образованные» девицы, были на столько же развиты и умственно и душевно, имели столько же женского такта, как она – «простая горничная».

Нечего говорить, что после таких любезностей со стороны хозяина, подруги наши недолго усидели у него.

– Я и забыла, – сказала, приподнимаясь, Наденька, – что сегодня сходка у Чекмарева. Ты, Дуня, остаешься? Ведь ты уже не ездишь на сходки?

– Не езжу, но это, во всяком случае, не резон мне оставаться! Извините, Лев Ильич, что обеспокоили.

– Сделайте одолжение.

Он обождал, пока барышни накинули на себя в прихожей мантильи и, увидев, что ни одна из них не протягивает ему на прощанье руки, с холодною формальностью раскланялся с ними.

Когда он затем входил назад в кабинет, навстречу ему бросилась Мари и со слезами обвила его руками.

– Милый, хороший ты мой! Он приласкал ее.

– Не плачь, дорогая моя, не стоят они того. Ты все слышала?

– Слышала… Спасибо тебе, голубчик!

Она сквозь слезы улыбнулась. Потом с беспокойством выглянула в окошко.

– Ах, Лева, уж смерклось, а сегодня праздник: много пьяных. Догнать бы тебе девиц, проводить до извозчика?

– Но, Машенька…

– Прошу тебя, друг мой, – перебила она его, – зачем зло воздавать тем же? Сделай это для меня, успокой меня.

Поцеловав ее в знак послушания, Ластов взял шляпу, сорвал в прихожей с гвоздя пальто и пустился в погоню за ушедшими.

Сбежав на улицу, он осмотрелся: направо в отдалении мелькало еще светло-ситцевое платье Бредневой, налево, за углом улицы, скрывалась высокая фигура Наденьки. Подумав с секунду, он взял налево.

Когда он поравнялся со студенткой, та оглянулась на него большими глазами, но молча прибавила только шагу.

– Я хочу проводить вас до извозчика, – сказал Ластов.

– Могли бы и не делать себе труда.

– Мари просила меня.

– Поздравляю!

– С чем?

– С башмаком, под которым успели уже очутиться. Учитель не счел нужным отвечать.

Днем был ливень, и в неровностях панели кое-где стояли еще небольшие лужи. Ластов посмотрел на обувь девушки.

– Вы, кажется, без калош?

– Да, без. Так же, как и вы, бес, леший! Оба замолчали.

– У вас, Лев Ильич, – заговорила тут Наденька, – как у средневекового рыцаря, есть, разумеется, альбом?

– Есть.

– Что же вы не попросили нас начертать вам прощальную элегию?

– Потому что вы отказались бы.

– Нет, я имела даже наготове что написать вам. Хотите, я вам скажу теперь на словах?

– Как вам угодно.

– А! Ну, так и ненужно, – обиделась девушка. Он пожал плечами.