Петербургский день

– Во, во. Петля на ше?, я теб? скажу.

– Да, плохiя времена для пом?щиковъ. А впрочемъ, сколько слышно, на дворянскiй вопросъ обращено большое вниманiе. Какъ хотите, а в?дь первое сословiе въ имперiи.

– Ш-ш, ш-ш, миленькiй, брось. Политику эту брось. Мы политикой не занимаемся. Какой тамъ вопросъ? Не наше д?ло. Мы, вотъ, прi?хали, прошеньице подадимъ… а можетъ быть, что-нибудь и очистится.

– Душевно желаю вамъ усп?ха.

– Спасибо, миленькiй. А у меня, кром? того, и еще есть д?ло, большое, крупное д?ло. И вышло оно, надо теб? сказать, совершенно случайно. Артельщикъ научилъ.

– Какой артельщикь?

– А у меня въ деревн? мужикъ живетъ, Акимъ – тотъ самый, котораго графъ Толстой въ своей пьес? вывелъ. Такъ вотъ, у него младшiй братъ у васъ въ Петербург? въ артельщикахъ состоитъ, въ банк? какомъ-то служитъ. Умный, шельма, мужикъ, министерская голова. Отъ него Акимъ и про банки все узналъ. Ну, прi?зжалъ онъ нын?шнимъ л?томъ въ деревню, въ побывку. Разговорился я съ нимъ разъ, другой – вижу, оборотливаго ума челов?къ. Въ Ясную Поляну съ братомъ ходилъ, только не понравился графу: газетчикъ, говорить, какой-то, а не народный челов?къ. Зашла у насъ съ нимъ р?чь и о хозяйств?. У меня, Ваня, ты знаешь, не родится ничего, хоть брось. Десятый годъ неурожаи идутъ. А артельщикъ – Маремьяномъ его зовутъ – и говоритъ: вамъ другаго средства н?тъ, кром? какъ искусственное удобренiе и паровые плуги. Понимаешь, куда хватилъ! У насъ и не слыхалъ никто, какiе такiе паровые плуги. Это точно, говорю, хорошо было-бы къ искусственному удобренiю обратиться, да в?дь какихъ денегъ надо для этого. У меня не клинъ какой нибудь, а безъ малаго три тысячи десятинъ. А Маремьянъ мн? и говорить: пустое самое д?ло деньги достать, я это могу вамъ пальцемъ оборудовать.

– Что-жъ онъ, украсть въ банк? хочетъ, что-ли? – изумился Иванъ Александровичъ.

– Н?тъ, зач?мъ украсть, – возразилъ дядюшка. – Онъ, я теб? скажу, почище штучку придумалъ. Я зат?мъ, собственно, и прi?халъ. Акцiонерное общество мы учреждаемъ. Уставъ теперь разсматривается. Такъ и называется: «первое акцiонерное общество эксплуатацiи искусственнаго удобренiя». Какова шельма, а? словечко-то какое подпустилъ: эксплуатацiя.

– Н-да, – задумчиво и н?сколько завистливо протянулъ Иванъ Александровичъ. – Этакъ вы, скоро, при большихъ деньгахъ будете.

– Никто какъ Богъ, голубчикъ Ваня; – можетъ быть, и будемъ.

– Тогда и объ отсрочк? въ дворянскомъ банк? кланяться не станете.

– Ну, н?тъ, почему-же? На милость отказа н?тъ. А кланяться мы всегда готовы. Ласковый теленокъ, Ваня, двухъ матокъ сосетъ.

На столъ поставили посеребренную кастрюльку съ ухой. Воловановъ-старшiй принялся ?сть съ жадностью, причмокивая и присвистывая.

– Кушай, Ваня, кушай побольше; это в?дь наша родная ушица, не разсупе какой-нибудь н?мецкiй. – А что, кстати – вдругъ неожиданно спросилъ онъ – н?мочекъ этихъ разныхъ гд?-бы У васъ посмотр?ть? П?вичекъ, или плясунiй какихъ-нибудь? В?дь я, милочка моя, изъ медв?жьяго угла прi?халъ, мн? встряхнуться надо. Я, какъ ?халъ, именно даже на тебя и расчитывалъ. Ты в?дь вс?хъ тутъ, поди, знаешь? Э? Шельмецъ ты этакiй петербургскiй, сусликъ столичный!

Лакей хлопнулъ пробкой и разлилъ въ стаканы. Воловановъ-дядя чокнулся съ племянникомъ и хлебнулъ одинъ разъ, но такъ, что на дн? стакана только брызги отъ п?ны остались.

– У насъ, душа моя, въ медв?жьемъ углу-то нашемъ, женщины въ мужскихъ сапогахъ ходятъ, вотъ что я теб? скажу, – продолжалъ Яковъ Порфирьевичъ, подставляя свой опорожненный стаканъ. – Развлеченiй никакихъ. Въ у?здномъ город? ярмарка бываетъ по осени, такъ прежде пом?щики съ?зжались, циркъ прi?зжалъ, купцы изъ Москвы разный дворянскiй товаръ привозили; можешь себ? представить, я тамъ разъ даже подзорную трубу себ? купилъ, чтобъ съ бельведера, въ усадьб?, виды обозр?вать. А теперь, кром? жестянокъ съ сардинками, да бормановскаго шоколаду, ничего н?тъ для нашего брата дворянина. Носовыхъ платковъ б?лыхъ искалъ, такъ и т?хъ н?тъ, а все синiе, съ видомъ французской эскадры подъ Кронштадтомъ; хоть не сморкайся, право. Ну, и одичаешь. Вотъ, черезъ нашъ губернскiй городъ про?зжалъ л?томъ, тамъ въ саду Шато-де-Флеръ устроили, н?мецъ силу показываетъ, вызываетъ на борьбу, и женскiй хоръ поетъ. Только рожи вс? на подборъ, и хозяйка имъ вм?сто фартучковъ вышитыя полотенца пов?сила. Он? потомъ у нея за буфетомъ прислуживаютъ, и этими самыми полотенцами посуду перетираютъ.

– И въ сапогахъ? – усм?хнулся Иванъ Александровичъ.

– Само-собою: хоръ-то венгерскимъ называется, а венгеркамъ непрем?нно полагаются сапоги. Такъ понимаешь, душа моя, какое я посл? всего этого стремленiе чувствую… Эхъ, и завидовалъ-же я теб?, Ваня, каналья этакая! Вотъ, думаю себ? тухнешь тутъ среди мужичья, дворянскаго обличья своего лишаешься, а онъ, подлецъ этакiй, по театрамъ да по ресторанамъ шляется, за актрисами да за п?вичками волочится, разсупе всякiя жретъ, которыя поваръ-французъ, каналья этакая, душистымъ перцемъ приправляетъ… Ну, Ваня, твое здоровье! Ужъ хочешь, не хочешь, а ты теперь мой чичероне: вс? злачныя м?ста долженъ мн? показать. Я тебя сегодня – ни-ни! Куда ты, туда и я. Пей, дрянь ты этакая!

И Воловановъ-старшiй налилъ себ? стаканъ, выхлебнулъ однимъ глоткомъ, налилъ еще, тоже выхлебнулъ, и потребовалъ новую бутылку.

– Я, дяденька, никогда столько не пью, – протестовалъ Иванъ Александровичъ. – Да и вамъ не хорошо: ни въ какой театръ нельзя будетъ по?хать.

– Врешь, врешь, я свою м?ру знаю. Пей, когда налито, сусликъ ты петербургскiй! – настаивалъ Воловановъ-старшiй. – Какъ это такъ нельзя въ театры? разв? пить воспрещается? Пить во всякомъ состоянiи дозволено. Разв? я не такъ говорю? В?дь мужикъ пьетъ? Ты мн? скажи: пьетъ мужикъ, или н?тъ?

– Бываетъ, что пьетъ, дяденька.

– А если мужикъ пьетъ, то какъ же это можно, чтобъ нашъ братъ, дворянинъ, не могъ пить?

И въ доказательство твердаго сознанiя своихъ гражданскихъ правъ, Яковъ Порфирьевичъ опять налилъ стаканъ и выхлебнулъ.

– Готовь еще; морозь, тверская морда! крикнулъ онъ слуг?.

Иванъ Александровичъ начиналъ смущаться. Дяденька, очевидно, легко пьян?лъ. Возиться съ нимъ было непрiятно. Но и уклониться невозможно: в?дь пожалуй, въ самомъ д?л? у челов?ка большiя деньги будутъ.

– Если въ театръ хотите, такъ и пора уже, – сказалъ онъ.

– Погоди, я время знаю. В?дь я, пойми ты, изъ медв?жьяго угла прi?халъ, мн? встряхнуться надо, – возразилъ дядя. – У насъ наливка, ты почувствуй это; отъ наливки слеза прошибаетъ, грусть-тоска беретъ, а вотъ эта штучка веселитъ. Пузыришки-то эти видишь въ стакан?? Ты хлебнешь, а они все кверху, да кверху, да въ мозгу и играютъ. Эй, вы, холуи! – крикнулъ онъ во все горло, вращая головой.

– Полноте, дяденька, зд?сь никогда такъ къ прислуг? не обращаются, – зам?тилъ Иванъ Александровичъ.

– Что? прислуга? А на какого чорта я буду съ ней ст?сняться? Что она – казенная, что ли? отъ начальства зд?сь поставлена? – Тащи еще дв? бутылки, пока живъ!

Съ сос?днихъ столиковъ стали обращать на нихъ вниманiе. Старшiй буфетчикъ вышелъ изъ за стойки и медленно прошелъ мимо нихъ, оглядывая обоихъ подозрительно и недоброжелательно. Иванъ Александровичъ сид?лъ какъ на иголкахъ.

– Право, дяденька, намъ пора въ театръ, – проговорилъ онъ. – Я васъ съ п?вичками познакомлю; прехорошенькiе есть, честное слово.

– Ладно, не уйдутъ твои п?вички. Мн? Маремьянъ об?щалъ вс?хъ ихъ какъ на ладони подать. Маремьянъ… ты знаешь, что такое Маремьянъ? Это во-какая силища. Онъ со мной въ долю вошелъ. «Первое общество эксплуатацiи искусственнаго удобренiя»… слово-то какое ввернулъ! Артельщикъ, с?рый челов?къ, а вотъ дворянина на ноги поставитъ. А Акимъ, хоть и родной братъ, единоутробный, а дуракъ. Чортъ знаетъ ч?мъ, съ позволенiя сказать, занимается. Эхъ, Ваня, несправедливо судьба распоряжается. Вотъ и мы съ тобой, хоть и родня, кровная родня, а что у насъ общаго? Я большой челов?къ, душа у меня безпред?льная, а ты что такое? Сусликъ, куликъ болотный, дрянь самая посл?дняя. Ты не обижайся, Ваня, я не въ укоръ теб? говорю. Въ теб?, Ваня, кровь есть, воловановская кровь. Воловановы еще грем?ть будутъ… погоди, дай срокъ!

Иванъ Александровичъ шепнулъ лакею, чтобы поскор?е подалъ счетъ. Яковъ Порфирьевичъ положилъ об? руки на столъ и опустилъ на нихъ голову.

– Пойдемте, дяденька, я васъ домой отвезу, – сказалъ онъ. – Вы отдохнете, а завтра мы разомъ по вс?мъ театрамъ… Вы гд? остановились?

– Въ гостинниц?…

– Въ какой?

– А чортъ ее знаетъ. Не помню.

– Куда же я васъ отвезу?

– А куда хочешь. Чего присталъ? Гусь ты, я вижу.

Лакей подалъ счетъ. Воловановъ-старшiй взялъ его об?ими руками, и читая, разсм?ялся какимъ-то безсмысленнымъ см?хомъ.

– Вотъ оно, Ваня, вотъ… счетъ-то… кхи-кхи…

– Дяденька, платить надо, – сказалъ Иванъ Александровичъ почти строго.

Но Яковъ Порфирьевичъ продолжалъ верт?ть счетъ трясущимися руками и вполголоса хихикать.

– Счетъ-то, Ваня, а? Вона какъ росписали… Уточку, уточку-то малую, и ту припомнили. Кхи-кхи… Шуты они, Ваня. А у меня и денегъ никакихъ н?тъ. Вонъ оно штука-то какая… Кха!

Иванъ Александровичъ побледн?лъ; у него было съ собой рублей двадцать, и дома ничего. Буфетчикъ стоялъ подл? и пронизывалъ ихъ обоихъ взглядомъ скорпiона. Сов?ршенно неизв?стно, ч?мъ все это окончилось.