Бунтующий Яппи

– Жопу, – повторил Илья, сотрясаясь от хохота, и выдавил из себя. – Мы все трое такие, блин, придурки!

– Точно, – согласился Замша.

– Вот, к примеру, – отсмеявшись, обратился ко мне Илья и вновь посерьёзнел, – ты знаешь о том, что русские купцы сначала вообще векселями не пользовались? У них были такие долговые зарубки, которые по сути значили не больше, чем честное слово. Дела у нас всегда велись на доверии! А почему? Да потому что русский человек никогда не хотел никого обмануть и на этом обогатиться. Для русского богатство не было самоцелью. Он добро хотел сделать ближнему. А сейчас посмотри, что с нами сделали эти предпринимательские отношения! Найди попробуй хоть одного человека, который бы думал о благе России. Каждый о себе думает и о том, как бы карман потуже набить, блин! Вот в чём фикус.

– Люди любых национальностей во все времена одинаковы и всегда хотят только двух вещей: власти и денег, – возразил я. – Верить в обратное и воображать, что в прошлом русские были ангелами, а теперь их испортила западная идеология – наивное заблуждение!

– По себе не надо судить, – отрезал Илья.

– Ну хорошо, русофил, хоть один пример приведи из прошлого? – попросил тогда я.

– Да вот, пожалуйста… – Илья перестал жевать пельмени и развёл руками. – Целая куча есть подтверждений. Ты не хуже меня знаешь, что был такой русский князь Лев Сергеевич Голицын, который в Крыму занимался виноделием, и он, если бы захотел, мог бы целое состояние сколотить на одном только вине, блин! Но он не эту цель преследовал. Он русский народ хотел отучить от пьянства. Привить русским вкус к хорошему вину. Вот! Не богатство, а благородная цель. Это, я считаю, по-дворянски. И, я тебе скажу, он не только о богатых думал, но и о бедных. Поэтому вино своё продавал дешевле себестоимости раз в десять! В итоге, понятно, наделал кучу долгов и разорился. А был у него какой-то конкурент, который вино разводил свекольным соком, – так тот, конечно, разбогател. Или вот ещё там же, в Крыму, был доктор какой-то, князь Вяземский, который купил дом, купил участок земли и открыл клинику, чтобы людей лечить, да ещё и лечил-то большую часть пациентов чуть ли не бесплатно. И так всегда. Русские люди или разоряются, блин, или в лучшем случае еле сводят концы с концами, но уж сверхприбылей не имеют – это точно. Чтобы сверхприбыли иметь, надо красть или людям говно втюхивать по цене золота. Вот так, блин.

Замше принесли коровий язык. Илью чуть не вывернуло наизнанку, внезапно он поднял вверх указательный палец и произнёс, обращаясь ко мне:

– О! Кстати! Вот тебе и ещё один пример! Ты деда моей жены знаешь?

– Ну, знаю.

– Знаешь, что он был директором известного на всю Россию завода «УЗБО»?

– Знаю.

– Так вот! – продолжил Илья. – Кристальнейшей души человек и до мозга костей русский, даром что коммунист! Радел только за то, чтобы завод процветал. Ничего ему не надо было: ни денег, ни акций. Главное – завод. Главное, так сказать, дать стране угля. Тоже, конечно, своего рода сдвиг, но сдвиг хороший, в правильную сторону. От такого сдвига только польза. При этом он всем помогал. Нам вот с женой квартиру купил. И что же? В девяносто девятом пришли «бурмашевцы» и просто воспользовались тем, что он в своё время, когда была приватизация, что-то там неправильно сделал с документами, русские люди ведь всегда за делом не обращают внимания на всякие канцелярские крючки, им главное суть, а не форма. И вот эти упыри правдами и неправдами захватывают завод, а деда скидывают с директорской должности. У меня аж говно закипает, как вспомню! Потом проходит всего около пяти лет, и завод в полной жопе. Всё разворовано. Вот вам и капитализм, и демократия в действии!

– Ну так ведь «бурмашевцы» -то, – возразил я, – все до одного русские, это же славянская преступная группировка, у них ни одного хачика нет!

– Всё правильно, они русские, – согласился он. – Но капитализм – явление западное и для русского – сущий яд! Русский человек скотом при капитализме становится. Вот в чём фикус!

Неожиданно Илья ткнул пальцем в Замшу и завершил пафосный монолог словами:

– А вот он, обрати внимание, на «бурмашевцев», между прочим, работает!

Замша растерянно заморгал:

– А что мне делать?.. – Пряча глаза, он разглядывал свою тарелку. – Кушать-то всем хочется! Думаете, мне приятно, что ли, всяким уродам помогать? Мои мозги эксплуатируют бандиты, которые закончили максимум спортфак! Это в лучшем случае, а в худшем ПТУ.

– Ладно, не отмазывайся, – махнул рукой Илья.

– А что там такое конкретно произошло? – осторожно вмешался я.

– Да всё очень просто, – объяснил Замша. – При бывшем директоре, при Танькином деде, был заключён договор на шестьдесят «лепёх», по которому завод должен был поставить на север какое-то там оборудование, хрен его знает какое, при условии пятидесятипроцентной предоплаты. Предоплату получили, стали делать, но не сделали, потому что на завод зашёл Гурдюмов и его бандиты. Так что теперь за заводом висит должок на тридцать миллионов и неустойка. А это пахнет банкротством и очередным переделом.

– Повторите нам ещё по такой же, – сказал Илья подошедшей официантке.

– А вы не думали никогда, – оглядел я своих приятелей, – о том, чтобы ситуацией воспользоваться в своих целях?

– Это как? – живо заинтересовался Замша.

– Ну, я пока не знаю. Но положение дел в целом благоприятное: ты работаешь на новое руководство, Илья знает бывшего директора, а у моего депутата в приёмной лежит сейчас вот такая гора обращений от миноритарных акционеров завода с просьбой разобраться и наказать виноватых, в связи с чем в скором времени планируется собрание избирателей. Чувствуете схему?

Компаньоны пожали плечами, и Замша спросил:

– То есть, конкретных предложений нет?

– Пока нет.

– Ну, так что тогда, – вздохнул он.

Я хлопнул его по плечу:

– Да ты не парься пока, дружище! Не может это всё не сложиться! Надо только набраться терпения и подождать. Пройдёт время, и схема созреет!

– Да, действительно, поживём – увидим, – согласился Илья.

О любви
(средиземноморская кухня)

Есть в нашем городе чудесный рыбный ресторанчик на берегу вонючей речки Исети. Называется он «Порт Стэнли». Все официанты там – сербы, одетые моряками – замечательно любезны. Обслуживая вас, они поют и танцуют, умудряясь при этом не уронить огромные блюда, которые носят по несколько штук сразу, разместив их на руке от запястья до локтя. Кажется, что весь интерьер, все корабельные снасти, столы и стулья тоже танцуют вместе с официантами под весёлым морским ветром. Танцуют даже рыбы, креветки, омары, устрицы и осьминоги, наполовину засыпанные кубиками льда. Хозяин заведения, приветливый горбоносый Дядька Средиземномор, вежливо усадит вас за стол и пожелает приятного вечера.

В «Порт Стэнли» я решил пригласить Елену. И не пожалел, когда долговязый, но очень ловкий официант с крохотным кустиком волос под нижней губой принёс нам запечённую в соли рыбу. Несколькими сильными ударами ложки он разбил толстую буровато-жёлтую соляную скорлупу и принялся аккуратно перекладывать нежнейшие филейные ломтики нам в тарелки.

– Прямо волшебство какое-то, – улыбаясь, заметил я, глядя то на официанта, то на Елену.

– Волшебство? – удивился официант. – Что такой волшебство? Я не знать этого слов.

– Волшебство – это, – я неопределённо поводил в воздухе руками, – это… чудо.

– А, чудо! – подхватил он. – Чудо я знать, что такое! Чудо. Нет, ничего чудесного. Просто рыба берёт ровно столько соль, сколько ей надо.

На самом деле чудом мне казалось то, что я ужинал с Еленой в ресторане. Ей было сорок, а мне двадцать четыре. Тягу к зрелым женщинам я открыл в себе очень рано. В пятом классе я был настолько дерзок, что позволил себе влюбиться в учительницу литературы. Я поднимался за ней следом по лестнице, и вид её круглых кремовых икр неожиданно привёл меня в неописуемое возбуждение. На уроке я нагло глядел на её мягкий круглый живот – настоящий женский живот! – на её груди под кофтой – настоящие женские груди! – на впадину между ног, едва обозначенную под тканью клетчатой юбки, и – чёрт побери! – какими смешными показались мне мои недоразвитые одноклассницы! Да на что они были годны, эти глупые маленькие представительницы женского пола с их плоскими грудками и попками размером с детский кулачок?! А потом я встретился с ней взглядом и не смог его перенести: таким холодным, насмешливым и лучистым он мне показался. Я решил для себя: когда-нибудь она должна стать моей! И это была не мечта. Это было твёрдое намерение, подлежавшее воплощению, ибо я всегда брал от жизни то, что хотел. Но что я должен был делать? Ведь мне было всего десять лет, и, следовательно, предстояло долгое ожидание! «Ну и пусть, – думал я, – любой самый длинный путь начинается с первого шага». Сначала я добился того, что она выделила меня из общей скудоумной и посредственной массы. Я стал любимчиком и – о! – я мог позволять себе такие вещи, какие никто не мог себе позволить на уроках. Я с ней спорил.

Чёрт побери, она была необыкновенно умна! Чтобы достигнуть её интеллектуального уровня, я сделал изучение литературы своим призванием. Я никогда не выкрикивал с места идиотские замечания, как делали некоторые неандертальцы, я спорил всегда по существу. И это, братцы, была колоссальная победа, потому что серьёзный спор возможен только между равными. За счёт равенства я пытался уничтожить разделявшую нас разницу в возрасте и отчасти преуспел. Конечно, разница оставалась (всё-таки шестнадцать лет – огромная пропасть), но в отношениях со мной эта пропасть стала значительно уже, чем в отношениях с другими моими одноклассниками. Параллельно я жил обычной жизнью подростка: более или менее удачно соблазнял одноклассниц, старшеклассниц, подруг троюродной сестры, соседку по подъезду, девчонку, с которой познакомился, когда ездил с отцом на курорт – всех девочек, девушек, женщин, попадавших в зону моего внимания. Собственно, успех был мне обеспечен, потому что уже тогда я внешне был чертовски привлекателен, хорошо сложен и выглядел много старше своих лет. Но я не любил соблазнённых мной женщин. Если уж говорить о любви, то единственная женщина, которую я по-настоящему любил, была моя учительница литературы, и когда её выгнали из школы, я тоже ушёл и поступил в ту специализированную гимназию, куда она устроилась на работу. «Главное – быть с ней», – думал я и не терял надежды. Её подходы к обучению отличались своеобразием: она воспитывала страсть к вольнодумству, к свободному выражению мысли. В итоге я провалился на вступительных экзаменах в институт – ещё бы! Моё сочинение «Жизненный путь Пьера Безухова» не укладывалось в прокрустово ложе образовательных стандартов. Однако я ничуть не жалел о своём провале и поступил на платное отделение.

Так случилось, что разные хлопоты, связанные с поступлением в институт, а потом и сама институтская жизнь выдернули меня из оков всепоглощающей страсти, но я продолжал сохранять в душе воспоминание о своей любви к ней.

И вот много лет спустя, уже после института, войдя в кабинет менеджера по продажам одной из контор, с которой я пытался наладить совместный бизнес, я вдруг увидел за столом Елену. Её ястребиные повадки, жёсткий взгляд и фанатическая увлечённость оккультизмом напомнили мне мою учительницу! Мы разговорились за чашкой кофе о модной онтопсихологии и об Антонио Менегетти, и я почувствовал на подсознательном уровне, что представляю для неё интерес не только как партнёр по бизнесу, но и как мужчина. «Что же такого, – решил я, – нет ведь ничего удивительного в том, что двадцатичетырёхлетний мужчина переспит с симпатизирующей ему сорокалетней женщиной, значит, и для сорокалетней женщины такая ситуация не выходит за рамки обыденности». Я заходил к ней частенько по делам и просто так поболтать и однажды пригласил поужинать вместе в «Порте Стэнли».

В тот вечер мы выпили много белого домашнего вина. Она смотрела на меня потемневшими глазами, и её коленка слегка касалась под столом моей ноги. «О чём ты думаешь?» – спросила она. И я неожиданно брякнул именно то, о чём думал, будто бы был не ловеласом со стажем, а глупым неуклюжим подростком! Я хрипло вполголоса сказал: «Я хочу посмотреть, какая у тебя грудь!» – и почувствовал, что в горле у меня пересохло. «Что?!» – переспросила она и расхохоталась. «Я люблю тебя», – поспешил добавить я. Она прекратила смеяться и спросила: «Ты это серьёзно?» «Да», – отвечал я, понимая, что дальше ситуация будет развиваться непредсказуемым образом. «Ну, и что ты собираешься делать?» – в её голосе послышались испытующие нотки. «Забрать тебя к себе домой». «Ах вот так?» – её брови взлетели вверх. «Поехали», – приказал я. «Прямо сейчас?» «Да». А ты уверен, что ты этого хочешь?» «Я люблю тебя», – снова повторил я. «Мне кажется, тобой движет чистое любопытство», – с сомнением произнесла она. «Я люблю тебя», – не отступал я. Неожиданно из её груди выпорхнул резкий вздох, и зрачки, увеличившись, погасили синие глаза: «Ты хоть понимаешь, что говоришь!» «Я люблю тебя», – упрямо пробубнил я. «Это же очень серьёзно!» «Я знаю. Я люблю тебя». «А ты справишься со мной? – Она прищурилась и будто отрезвела. – Мне не нужен мужчина на одну ночь!» «Я готов». Мы встали из-за стола, держась за руки, я, не глядя, расплатился по счёту, оставив на чай в три раза больше положенного, и вышли из ресторана. В такси целовались, как безумные. Поднялись в мою квартиру на шестнадцатом этаже жилого комплекса «Аквамарин», включили в прихожей свет, и вдруг я заметил колебание в её движениях, какую-то неуверенность, какое-то детское виноватое выражение в глазах. «Идём», – я сильнее схватил её за руку и потащил в комнату. «Только не включай свет», – попросила она. Я повалил её на диван, быстро раздел и принялся целовать и шептать ласковые слова – всё как положено – как тысячу раз уже проделывал с другими женщинами. И эта ничем не отличалась от них! Она была даже хуже: скованная, не искусная в любви, она лежала и испуганно таращилась в потолок. Чёрт возьми, я не мог даже нормально кончить! Прекратив бессмысленную возню, я сходил за сигаретами, лёг рядом с ней и закурил. И тут в довершение ко всему началось самое неприятное: она повела себя как обыкновенная десятиклассница, лишившаяся девственности! Нежно прижималась ко мне и смотрела большими доверчивыми глазами, будто ждала чего-то. Докурив, я сказал ей: «Поехали, отвезём тебя домой». Она молча кивнула. Я встал, начал ходить по квартире, подбирать её и мои вещи, разбросанные по разным углам, одеваться. Она бледной тенью неотступно следовала за мной и всё смотрела, смотрела, чёрт побери! Я отвёз её домой на такси, поцеловал на прощание и обещал позвонить. По дороге домой я решил больше никогда не встречаться с ней и одновременно понял, что любовь – это сугубо подростковое невротическое расстройство, вызванное крайней формой половой неудовлетворённости в связи с недостижимостью объекта привязанности.

О родителях
(ресторан эклектической кухни «Кэф»)

Моя мать, когда приезжает из Москвы, любит ужинать со мной в ресторане эклектической кухни «Кэф». Она заказывает себе французский тартар, берёт холодными белыми пальцами нож и аккуратно намазывает на тост из чёрного хлеба красные лохмотья особым образом маринованного фарша. Я благодарен ей за то, что она бросила нас с отцом, когда мне было тринадцать. Мне никто ничего не сказал: просто я пришёл домой из секции кикбоксинга, полез в холодильник и, заглянув в кастрюлю с винегретом, увидел, что на нём расцвели пышные изумрудные острова плесени. В нашей семье приготовлением пищи занимался только отец, и он всегда в точности скрупулёзно рассчитывал, чего и сколько будет съедено на завтрак, обед и ужин. Возникавшие иногда остатки неизменно комбинировались в новые блюда и тоже подавались на стол – так, чтобы, не дай бог, не пришлось их выбрасывать. У отца ничто не портилось, не протухало, не плесневело, не черствело, не становилось не годным к употреблению. Плесень на винегрете свидетельствовала в пользу глобальной катастрофы в семейных отношениях. Короче говоря, всё смешалось в доме Облонских, и я понял, что мать не просто уехала в командировку, а ушла от нас навсегда. Понятным стало и мрачное настроение отца в последнее время. Он ничего не рассказал мне, потому что я должен был сдавать вступительные экзамены в новую гимназию, и он боялся, что я их не сдам, если узнаю о случившемся. Вечером я припёр его к стенке. Сдавшись, отец отдал письмо, которое написала мне мать, а сам ушёл в спальню и глухо рыдал там так, что мне сделалось противно. Очень неприятно слушать, скажу я вам, как плачет взрослый мужчина, тем более твой отец! Я не то чтобы презирал его, но относился к нему снисходительно. Он сам вынуждал меня к этому. Длинное письмо матери в целом сводилось к следующему: «Ты сам всё поймёшь, когда вырастешь». А я и так прекрасно всё понимал: ей, красивой и амбициозной женщине, было трудно жить со слабохарактерным отцом, который предпочитал заниматься моим воспитанием и домашним хозяйством, нежели делать карьеру. Как только экономика совершила дикий скачок в сторону капитализма, мать не потерялась и сменила место работы. Шаг за шагом она пробилась в топ-менеджеры крупного коммерческого банка и стала вращаться среди таких людей, которые никогда бы не подали руки моему отцу. Отца такое положение вещей как будто вполне устраивало, и он продолжал трудиться на своей скромной должности, которая приносила просто смешной доход. Он целиком был виноват в том, что мать ушла от нас. Единственное, чего я не понимал, это, почему мать не забрала меня с собой? Не стану скрывать, я плакал в тот вечер, когда читал её письмо. Мне казалось, что теперь всё должно пойти наперекосяк, что винегрет всегда будет зарастать плесенью, хлеб черстветь, а мясо протухать. Однако уже на следующий день я взял себя в руки и стал готовиться к вступительным экзаменам.

Мои друзья так ничего и не узнали о том, что мать бросила меня и отца. Я вёл себя с ними как ни в чём не бывало и сам поражался собственной выдержке, меня даже отчасти пугало моё равнодушие, а отчасти я был им очень горд. Мой характер был твёрд и жёсток, как неспелое яблоко, в отличие от отцовского характера, который напоминал мне чуть подгнивающий сладковатый и рыхлый картофель. Позднее мать звонила мне и хотела, чтобы я переехал жить к ней в Москву, где она, оказывается, после развода с отцом вышла замуж за какого-то олигарха. Я отказался. Этот олигарх зажимал бы моё свободное развитие. Если бы его не было, я, пожалуй, и подумал бы над её предложением. А потом начались и вовсе уж смешные вещи: какие-то длинные судебные процессы, инициированные то отцом, то матерью, предметом которых было то моё место проживания, то взыскание алиментов. Меня постоянно таскали в суд, я видел там отца и мать, стоявших по разные стороны от судьи, и, когда меня спрашивали, неизменно отвечал, что хочу жить с отцом. Несколько раз ко мне приходил психолог из органов опеки и пытался клещами вытянуть из меня душу, но я ему не дался, и только упорно настаивал на своём: я люблю отца, я больше к нему привязан и хочу жить только с ним. В итоге меня оставили с отцом. Как сказал адвокат: «Исключительный для российской судебной практики случай!» И это было хорошо: слабохарактерный любящий папа нисколько не подавлял меня, я манипулировал им, как хотел, а мать жила далеко в Москве, и её влияние ограничивалось письмами-наставлениями, которые я с интересом прочитывал, но, разумеется, делал всё абсолютно по-своему. Я благодарен и матери, и отцу за то, что они позволили мне разбить диадические отношения зависимости и пробиться на свет к самостоятельности. Я не похож ни на кого из них. Я существую сам по себе.

О демократии