Центр жестокости и порока

Не стоит особо распространяться о личностях этих «опустившихся» на самое дно социальной жизни людей, как про таких говорят: без возрастных различий, следует только сказать, что они имеют прозвища: Вахрам (тот, что приставал к прокурорскому сыну на улице), Кабрух (усаживался на переднее пассажирское кресло) и Сморчок (тот, что устроился сзади) – и выполняют теперь задание, поставленное самым непререкаемым образом беспощадным Баруном и которое им никак нельзя было сейчас завалить. Провернув так ловко всю операцию, они привезли захваченную ими жертву – как было настоятельно указано преступным работодателем – на заброшенную усадьбу некогда существовавшего в районе градообразующей деревни колхоза, по странному стечению обстоятельств еще до конца не разграбленную, отстоящую чуть в стороне от основных жилых комплексов, окруженную лесом и являющую собой надежное убежище для подобных бомжей.

Ютились эти три омерзительных типа в сохранившейся еще с довоенного времени деревянной конторе, представляющей собой бревенчатое строение, с шиферной, потрескавшейся местами крышей и не имеющей застекленных оконных проемов; внутри имелось пять отделений, вероятнее всего используемых раньше под кабинеты, в одном из которых и обосновались эти странные личности, заклеив единственное – где целлофаном, а где попросту грязными тряпками. Внутри имелась печь, дров в лесу было с избытком, поэтому, доставив свою невольную жертву, кстати к тому времени уже полностью очнувшуюся, скованную наручниками, для верности предоставленными Баруном, а чтобы Замаров не кричал: «Да вы знаете с кем связались?! Я сын прокурора Города!» – лишенную голоса вонючим и грязным кляпом, чем-то напоминающим вышедшую из строя портянку, так называемые хозяева занялись своими делами, направленными на обогрев помещения и приготовление пищи. Наручники были надежными, но, кроме этого, чтобы больше не зацикливаться на нем вниманием, невольнику еще связали и ноги оторванными от многочисленных тряпок концами, в избытке имевшимися в округе, что не вызывало сомнений о деятельности этих непривлекательных отбросов современного общества, «бомбивших» (опустошающих) одиноко стоящие дачи и нежилые строения.

***

Прокурор, выйдя из комнаты для допросов и чувствуя небывалую тревогу и вместе с тем ярость, на ходу «бросил» дежурившему возле дверей конвоиру-охраннику: «Не убирайте его далеко, – имея в виду заключенного, – я скоро вернусь и тогда мы продолжим», сам же отправился проверять только что озвученную ему преступником информацию, взволновавшую его до самого «края» души. Не следует долго витать в догадках, что уже через час было доподлинно установлено, что бандит не блефует и имеет на руках невероятно значительный козырь, поэтому и неудивительно, что этот, до этого момента крайне принципиальный, работник правоохранительных органов был сломлен и готов к неприятному его сознанию диалогу. Он, так много повидавших на своем долгом, служебном, веку сейчас был подавлен, лицо его осунулось, как-то вмиг постарело, выдавая сильнейшие муки, терзавшие теперь этого в обычной жизни волевого и неприступного человека.

Дмитрий Аркадьевич был человеком неглупым и отлично себе представлял, какой именно опасности сейчас подвергается его отпрыск, поэтому все поисковые мероприятия он провел своими силами, через частное сыскное агентство, не посмевшее отказать такому высокопоставленному чиновнику, силами своих сотрудников раздобывшее плачевную для заказчика информацию. Ситуация была очень критической, и такой возможности опытный деятель уголовного делопроизводства попросту не учел, полагая, что раз он смог полностью лишить предводителя «монгольского ига» сношения с внешним миром, то, значит, лишил «чудовища» его головы, лишив способность думать и действовать, однако, как оказалось, «зверь» оказался многоголовым, походим на гидру, где при отсечении одной головы, на ее место вырастали две, а может даже, и три, способные четко управлять сплоченным и отлаженным до мелочей организмом, или, будет лучше сказать, механизмом. Обозначать проблему правоохранительным структурам было нельзя, потому что, как прекрасно понимал этот, постоянно имевший дело с подобными проявлениями, высокопоставленный сотрудник, в подобном случае жизнь его сына, зависевшая теперь от прихоти находящегося в тюрьме заключенного, не будет уже иметь того определенного смысла, на какой этот рассчитывал этот безжалостный человек, который, стоит сказать, ото всего отопрется, и его еще несформировавшийся мальчик наверняка будет подвергнут жестокому умерщвлению, а уж, как это умели это делать люди, подчинявшиеся Джемуге, прокурорскому работнику было известно как никому другому.

Отягощенный такими мыслями, Замаров сидел у себя в кабинете и начинал уже пить вторую бутылку, к слову сказать, хорошего коньяку. Однако, невзирая на большое количество принятых им спиртных напитков, забвение не приходило и мозг усиленно искал ответ, помогающий с достоинством выйти из сложившейся ситуации, где он оказался невольно загнанным в угол, но, как нетрудно будет понять, такого решения не было, а делать что-то было просто необходимо. Просидев таким образом еще час, Дмитрий Аркадьевич наконец решился и, задавшись целью, чтобы любыми путями вызволить своего, еще не видавшего жизни, мальчика, направился обратно в следственный изолятор, где его ждал довольный преступник.

– Как, прокурор, – начал он, озаряясь довольной гримасой, едва успел посетитель переступить порог комнаты для допросов, – разве у тебя нет дел поважнее, чем тратить его на посещение одинокого узника, упеченного тобой же в тюремную камеру?

– Ты меня убедил, – сказал он, еще оставляя дверь приоткрытой и, чтобы заключенному было слышно, отдавая приказание стоявшему рядом сержанту: – Отключите здесь запись.

– Но?.. – попытался было возразить немолодой уже служащий, отлично знавший регламент, не позволяющий оставлять эту комнату без видеонаблюдения.

– Немедленно! – «рыкнул» прокурор голосом, не подлежащим сомнению, после чего с силой закрыл железную дверь.

– Вот так-то гораздо лучше, «мусор», – насупился тем не менее преступник, подражавший монгольскому древнему полководцу, и, кстати говоря, довольно неплохо, – только не надейся провести меня своими показными, бутафорскими выходками: я на такие дешевые трюки не «покупаюсь». Говори, чего хотел, и если дельное, то рассмотрим, а ежели так, пустое, то, лучше, сразу иди обратно, меня же отправь назад, в мою камеру.

– Я тебя не обманываю, – пересиливая себя, чтобы не съездить по лицу этому прикованному к столу, и такому сейчас, вроде бы можно предположить, беззащитному, человеку, – наш разговор, действительно, останется неучтенным, поэтому можно говорить совершенно спокойно, без каких-либо иносказаний и оговорок.

– Раз так – докажи, что твое расположение соответствует истине, – проговорил с серьезным видом «крестный отец» преступной организации, – выпусти меня на свободу, после чего мы в спокойной обстановке, на нейтральной территории, обсудим интересующие нас обоих проблемы, а пока, сам понимаешь, в этих застенках откровенного разговора у нас не получится.

– Но это попросту невозможно, – искренне возмутился руководитель всех следственных органов, отпрянув от заключенного, словно от прокаженного, – существуют неопровержимые доказательства – оружие, да и также свидетель – и даже ценой собственной власти я не смогу изменить меру пресечения, назначенную, между прочим, судом, которую, кстати, я сам и просил.

– Значит, поторопился, – парировал хитроумный Джемуга, приближаясь к перегородке лицом и переходя на заговорщицкий шепот, – не мне же тебя учить: ты знаешь законы как никто другой в этом городе, в как быть с доказывающими уликами – здесь существует человек, носящий имя Барун, поверь, он мастер решать такие проблемы, и подобные им в том числе. Не сомневайся, он справится и все организует – комар не подточит носа. Насчет же записи, правда, тут ты рискуешь больше и тебе крайне невыгодно, чтобы об этом разговоре кто-либо «пронюхал», потому что, надеюсь, ты понял – в этой сложной для обоих нас ситуации по-другому никак… и это мое последнее слово.

– Хорошо, – кивнул головой озадаченный прокурор, к чести его мыслительных процессов сказать, на что такое примерно рассчитывавший, – я где-то так и предполагал и подумаю, что можно в этом случае сделать.

После этого он встал и вышел, а уже вечером этого дня при странных стечениях обстоятельств было совершенно два дерзких, отчаянных нападения: одно – на спрятанного надежно свидетеля, другое – на следователя, из здания следственного комитета в строение, отведенное под прокуратуру, несшего на проверку уголовное дело, срочно затребованное лично прокурором, как то не покажется странным, в конце рабочего дня, и в темное время суток. Результатом явилось следующее роковое стечение обстоятельств: смерть человека в первом случае, исчезновение заключения экспертизы – это уже во втором. Кроме того, проводивший экспертизу специалист также был озадачен одним, по его мнению крайне удивительным, обстоятельством, будучи не в силах отыскать папку, где хранил копии проведенных в последние исследований. Ему было совсем невдомек, что заходивший к нему днем по важному делу, очень спешивший сотрудник главного управления, озадачивший его срочной работой, по странному стечению обстоятельств проводимой в соседних с основным помещениях и отвлекающей ненадолго внимание, уходил из его кабинета, унося в своем портфеле небольшую, но очень ценную ношу. Таким образом, никаких следов, указывающих на причастность Джемуги к какому-либо убийству у следственных органов попросту не осталось, а следовательно и не было причин для его дальнейшего задержания. Перед преступником, как в таких случаях водится, извинились, и на следующий день, утром, он был выпущен на свободу, под радостное ликование всех заключенных, устроивших целый прощальный гвалт, подтверждая значимый статус этого грозного человека.

***

Тем же вечером руководитель преступного мира, сопровождаемый и высокопоставленным руководителем соответственно, выехал за город, на отстоящую одиноко ферму, где томился и задыхался одновременно от страха и гнева, от ужасной вони и чувства бессилия молодой, не окрепший еще, организм, бывший не в меру высокомерным, но притом неразумным и самым дорогим прокурору отпрыском. Все было разыграно так, что будто бы по поручению Джемуги его люди тут же бросились уточнять местонахождение пропавшего высокородного сына и, потратив на это, как известно, несложное дело дополнительное, для обеспокоенного родителя чересчур долгое, время, наконец доложили об успешном завершении всей операции.

Юноша был уже на грани безумия, когда под театральные свисты и улюлюканье в комнату, где его держали грязные похитители ворвались обученные к подобным налетам бандиты, ведомые неизменным Баруном. Бомжи были схвачены, для приличия немного побиты и теперь находились на улице, перед зданием бывшей конторы, терзаясь ожиданием своей участи. Шестнадцатилетнего подростка освободили от сковывающих движением железных наручников, вонючего кляпа и пут на ногах, разумеется не объясняя, что весь этот «концерт» является зловещей инсценировкой и что он стал заложником обстоятельств, связанных со служебной деятельностью влиятельного родителя. Замаров-младший и не требовал никаких объяснений, а, только освободившись, сразу же бросился вон из источающих смрад помещений, намереваясь расквитаться со своими обидчиками. Единственное, он только мельком взглянул на Джемугу, мгновенно определив, кто здесь является главным, и, получив утвердительный кивок головы, набросился на троих «пахнущих» личностей, уложенных заблаговременно на травянистую почву, и начал «потчевать» их множественными пинками ног, обутых в дорогие, фирменные кроссовки.

– Вы на кого, «черти», подняли руку?! – сопровождал он криками свои жестокие действия. – Вы здесь вообще, что ли, страх потеряли?! Мой отец прокурор этого города, а вы, наглецы, что, об этом не знали?! Как у вас рука только поднялась совершить со мной такой гнусный поступок?! Да я поубиваю вас сейчас, «мерзости»!

Он раздавал удары, поочередно переходя от одного к другому и третьему, в присутствии родителя все-таки воздерживаясь от более грубых словечек и употребляя только разрешенные «цензурой» ругательства. Однако жестокость его физического воздействия, направленного на грязных отбросов общества, посмевших совершить его похищение, – она не ведала никаких границ. Он уже натерпелся всякого унижения, немного свыкся с ужасным зловонием, поэтому даже омерзительный вид его недавних обидчиков не удерживал юношу от беспощадной расправы. Теперь уже жертвы не выглядели такими расторопными, как в момент похищения, и единственное, что могли, так это принимать позу эмбриона, поджимая поплотнее руки и ноги и перекатываться по опавшей листве, стараясь отстраниться подальше от безжалостного подростка, когда тот заканчивал бить одного и переходил на следующего. Через пять минут этой ужаснейшей экзекуции разорванная одежда, всклокоченные усы, бороды, волосы – все это было покрыто кровавыми выделениями, смешанными с соплями, грязью, слезами и, разумеется, вонью.

В какой-то момент, когда парень, нисколько не уставая, только поддавался все большей ярости, Джемуга кивнул своему верному другу, сопровождавшему его еще с «девяностых», когда они были детьми-беспризорниками, и тот сразу понял, что его более весомый товарищ имеет в виду. Барун достал пистолет системы «тульского Токарева» и, несмотря на отчаянный запрет прокурора, кивавшего головой из стороны в сторону, вложил оружие в ладонь обезумевшего подростка, не позабыв привести в боевую готовность. Почувствовав в руке холодную сталь пистолета, Эдик на мгновение замер, словно бы раздумывая, что ему со всем этим делать, однако длилось такое состояние у него недолго, и, даже не взглянув на служащего закону родителя, юнец наставил ствол на Вахрама и приготовился произвести смертельный выстрел в его лохматую голову, изуродованную его ногами, да еще разве что временем.

– Сынок, постой! – не выдержал наконец родитель, уже пошедший на сделку с совестью, но все еще понимающий, что обязан оставаться законопослушным. – Не делай этого: обратной дороги не будет!

Тяжело дыша, Замаров-младший стоял, наполненный неописуемым гневом, с налитыми кровью глазами, объятый учащенным сердцебиением, готовый переступить черту, после которой как бы этого не хотелось, но возврата к нормальной жизни уже не будет. Однако зычный, немного дрожащий, но все-таки сильный голос отца немного привел его в чувство, и молодой человек еще несколько секунд, позволив себе сомневаться, все-таки в конечном итоге, скрежеща зубами, водя желваки и беспрестанно «играя» наполненной яростью мимикой, поводил головой справа налево, после чего, плюнув Вахраму прямо в испуганную физиономию, вернул вороненный «ствол» собственному владельцу, а сам отошел в сторону и встал рядом с отцом.

– Заканчивай это дело, Барун, – словно отрубил, промолвил Джемуга, нисколько не сомневаясь, что его верный товарищ поймет и беспрекословно выполнит его указание, – а то мы здесь и так задержались.

Беспощадный бандит, знавший предводителя «монгольского ига», как никто другой в целом свете, разумеется, понял, что он имеет в виду, и поочередно произвел три выстрела: сначала в голову Вахрама, с помощью разрывной пули забрызгав округу кровавыми выделениями, мозгами и костным «остатком», затем в черепную коробку Кабруха, повторив с ним все то же самое, что и с его первым товарищем, и закончил Сморчком, кровяная смесь от которого достигла брюк прокурора, словно специально замазав его преступным делом.

– Ну вот, Дмитрий Аркадьевич, – зловредно ухмыльнулся Джемуга этому обстоятельству, обращаясь к служителю правоохранительных органов уже уважительно, – теперь мы с тобой «замазаны» одной «делюгой» и должны заботиться, оберегая благополучие и безопасность друг друга.

Высокопоставленный чиновник прекрасно все это осознавал, ведь то обстоятельство, что он стал соучастником особо жестокого преступления и никак ему не противодействовал, ставило служащего закону сотрудника на одну грань с самым жестоким бандитом этого города. В тот день они на широкую ногу отметили счастливое освобождение переросшего мальчика и с тех пор предводитель «монгольского ига» и он стали словно близкие люди, не позабыв поделить в Городе и сферы влияния, где каждый удерживал власть со своей стороны закона.

Глава 3

Наши дни. За двое суток до обнаружения расчлененного трупа.

Лисина Юлия Игоревна появилась на свет в середине «двухтысячных», в семье не являвшейся такой уж благополучной. Еще в самом юном возрасте, когда девочка еще не научилась в достаточной мере оценивать окружающий мир, она была помещена на воспитание в детский дом, где и провела все свое трудное, наполненное болью и горечью, детство. Сейчас ей исполнилось уже пятнадцать лет, и, постепенно превращаясь в прекрасную девушку, она все более «расцветала», приобретая взрослые, невероятно манящие к себе очертания, а вместе с тем приобретая и некоторые жизненные устои, не позволяющие ей находится в ограничивающем ее свободу пространстве. Несомненно, что именно эта причине и подвигла воспитанницу богоугодного заведения, покинуть пределы детдома и отправиться странствовать. Как нетрудно догадаться, судьба занесла эту красотку в Город, привлекающей к себе возможностью быстрой наживы, яркими красками, а главное, самым минимумом законности. Имея нагловатый, где-то даже вздорный характер, отличающийся невероятным жизнелюбием, острым умом и способностью подчинять себе более слабых, еще не полностью созревшая девочка быстро освоилась в «лабиринтах» игровых махинаций и, не обладая азартом к самой игре, ловко одурачивала и где-то даже грабила беспечных клиентов, зачастую перебиравших со спиртным и наркотиками во время посещения многочисленных городских казино. Такую возможность она получала еще и из-за своей внешности, располагавшей к себе привлекательностью и чарующими чертами как лица, так впрочем и тела, имевшего рост, чуть превышавший сто шестьдесят сантиметров, выпуклую грудь, широкие бедра и одновременно тонкую талию. Касаясь ее прекрасного личика обязательно следует отметить, что оно обладало большими карими глазками, настолько красивыми, что совсем не требовали косметики; тоже можно сказать и про прямой нос идеальнейшей формы, плавно переходящий в яркие, почти алые, губы, где нижняя была немного с большей припухлостью, однако более тонкая верхняя ничуть не портила общего вида, а придавала какой-то даже загадочности; кожа являлась гладкой, бархатистой, от природы румяной, совсем не нуждающейся в загаре; каштановые волосы выглядели прямыми, были одинаковой длины, остриженные чуть ниже бесподобного подбородка, которые окаймляли голову равномерной прической, скрывая чуть отстоящие ушки, представлявшиеся небольшим, хотя, скорее, средним, размером. Одежда подрастающей представительницы прекрасного пола неизменно содержала в себе слегка коричневую, под цвет волосам, болоньевую куртку, темную, однотонную футболку, дамскую черную сумочку, а в зависимости от ситуации таким же цветом, как и самый необходимый женский аксессуар, короткую, под однотонные колготки и остроносые туфли, юбку либо синие джинсы, в купе с верхним предметом ее одеяния отлично сочетавшиеся с шоколадного оттенка кроссовками, причем последний вид нравился юной красотке намного больше и, как следует понимать, предпочитался гораздо более чаще.

В тот день, в самом начале осени, она была одета в излюбленные одежды и направлялась к одному игорному заведению, располагавшемуся на самой окраине беспрестанно росшего, в недалеком будущем конечно же, мегаполиса. Следует уточнить, что обосновалась исключительная красотка неподалеку, в одном из многочисленных съемных отелей, коими изобиловала округа и где совершенно не интересовались наличием документов, вполне довольствуясь изображением Бенджамина Франклина за один месяц вперед, поэтому и, не желая удаляться от дома, выбрала целью своего посещения развлекательный комплекс, отстоящий поблизости. Может показаться странным, – как несовершеннолетней, пятнадцатилетней девочке сдают в поднаем жилье? – однако с недавнего времени, примерно два с половиной года назад, в Городе стала укореняться политика, направленная исключительно на развитие игорного бизнеса, и весь закон работал только на эту, разумеется теневую, сторону жизни. Потому-то девчушка, еще в тринадцать лет сбежавшая из одного из многочисленных детских домов, расположенных в Ивановской области, успешно обустроилась в этом, подвластном криминальным структурам, центре увеселений и развлечений, направленных в основном на опустошение «карманов», подверженных «игромании» личностей.

Вот и сейчас Юля продвигалась на так называемую работу, чтобы, как она говорила, «сбашлять» немного денег и поправить возникшие с финансами трудности. К ее чести необходимо отметить, что выбиралась она на подобные, иногда и опасные, вылазки, только когда заканчивались основные средства, добытые с прошлого, точно такого или в чем-то похожего, случая. Если коснуться рода ее занятий, с которого она добывала деньги, то обычно это было некое оказание помощи изрядно подвыпившим посетителям казино, чтобы те беспрепятственно добирались до занимаемого ими отеля либо другого временного жилья и не попадали в лапы кишащих здесь бомжей и других любителей легкой наживы, не гнушавшихся в таких случаях никакими методами, и где наличие трезвой сопровождающей для подобных любителей халявы являлось неким тормозящим препятствием, не позволяющим пускаться на открытые, более активные – как нетрудно догадаться – криминальные действия, без сомнения сопряженные с грабежом и разбоем. Вместе с тем и Лисина при каждом удобном случае не упускала возможности запустить руку в карман своих подопечных, вынужденных попутчиков, поступая подобным образом как в прямом, так и в переносном смысле и предусмотрительно проверяя наличие их платежеспособности. Правда, в отличии от уличных бродяг и разбойников, все-таки не потерявшая еще совесть красотка никогда не забирала всех денежных ассигнаций, завладевая лишь незначительной частью, точнее даже маленькой толикой, не превышающей десяти, максимум двадцати, процентов. Наверное, именно по этой причине ей и удавалось до сих пор не наживать себе неприятностей, когда ее клиенты от потери столь незначительной суммы особо-то, в принципе, и не заморачивались, справедливо полагая, что, при отсутствии такого сопровождения, они потеряли бы значительно больше.

Девушка уже подходила к ярко сверкавшему разноцветными красками иллюминационных огней красивому зданию, когда ее внимание привлек шум, доносившийся из примыкающей с игровому строению подворотни, явственно обозначавший, что разговор там совсем нелюбезный. Обычно в таких случаях кареглазая отроковица старалась особо не заморачиваться и всегда проходила мимо, справедливо полагая, что там поживиться уже будет нечем, но в этом случае что-то внутри нее словно екнуло, заставив остановиться и задуматься: «Надо, несмотря ни на что, пойти посмотреть; может быть, там кому-нибудь нужна моя помощь, – стучало настойчивой мыслью в висках с одной стороны, с другой же твердило, – опомнись, дурочка, там уже давно все случилось и поживиться в этом случае будет нечем, да и какая тебе, собственно, разница до чьих-то проблем, если они не несут с собой никакой прямой выгоды?» Так размышляла исключительная красотка, стоя в не скольких метрах от входа в темный проулок, откуда сейчас слышались глухие удары и короткие вскрики. Сомневаться дольше было нельзя и необходимо было на что-то решаться – либо броситься в самую гущу происходящих событий и, вполне возможно, все равно впоследствии извлечь себе какую-то выгоду, либо смалодушничать, струсить и позорно бежать, ну, а раз все-таки заострила на этом факте внимание, то потом еще и мучиться угрызением совести. Но эта подрастающая девица была не такая, а напротив, даже отличалась бездумной отвагой и отчаянной смелостью, поэтому, покрутив из стороны в сторону головой, как бы разминая шейные позвонки, больше уже не думая, ступила в пугающую неприятными звуками темноту, двигаясь навстречу опасности и таинственной неизвестности.

Как бы ни было в переулке мрачно темно, однако все же вполне можно было различить, что в глубине его, метрах так в двадцати пяти от основного выхода на проезжую часть, три едва различимые фигуры атакуют четвертую, причем нападавшие прижали свою жертву к стене и у одного в руке блестит лезвие стального ножа. Исход поединка был очевиден: одному человеку тяжело, а если он не является специально подготовленным бойцом, то практически и невозможно сопротивляться промышляющим подобным разбоев и превосходящим по численности вооруженным холодным оружием личностям, готовым ради наживы на все и отлично натренированным по части отъема у одиноких путников – как преступники нисколько не сомневались – ненужных им сбережений. Ситуация становилась критической и у подвергнутого грабежу человека не оставалось никакой возможности выйти из этой ситуации более или менее, как принято говорить, без потерь, ведь, скорее всего, на требование молодчиков передать им его денежки он ответил отказом, вероятно, подкрепил его активным сопротивлением, а в таких случаях результат был только один: «нахалу» пускали кровь и потом уже спокойно осматривали карманы.

Предчувствуя нечто подобное и хорошо уже ориентируясь в хитросплетениях уличной жизни, Лисина не колебалась более ни секунды. Однако вместе с тем и «голову» она совершенно не потеряла и продолжала действовать в известной степени хладнокровно и осторожно: двигаясь грациозно, словно крадущаяся к добычи пантера, отроковица приблизилась к нападающим сзади, причем сделала это так ненавязчиво, что ее не заметил даже стоявший к ней лицом пострадавший, хотя, если быть откровенным, ему было сейчас не до этого…

Аронов Павел – а в неприятной ситуации оказался именно он – в тот день только вернулся в Город из долгой поездки, в которой (после того как закончился его испытательный срок, назначенный ему, кстати следует уточнить, с возможностью отбывать исключительно на территории Московского региона) пытался развеяться и забыть все те невероятно сложные тяготы, так неожиданно свалившиеся на него два с половиной года назад. Машину свою, некогда позволившую ему не дать бывшей супруге возможность выставить его полным «лохом», ему все же пришлось продать – видно, так распорядилась судьба, что не должен он был ею владеть – и теперь отставной полицейский передвигался исключительно на общественном транспорте. Так получилось, что автобус, осуществляющий рейс из Москвы и перевозивший путника в сторону родного пристанища, по пути внезапно сломался и немолодому уже мужчине пришлось добираться на попутной машине, водитель же был столь любезен, что подбросил его практически к самой окраине Города, где начиналась дорога, ведущая к его глубокому захолустью. Сам не зная зачем, бывший сотрудник органов внутренних дел зашел в тот злосчастный проулок, – хотя, по правде сказать, туалетов вокруг не было, а посещать с этой, единственной, целью здание казино было как-то не очень прилично – наверное, именно поэтому, выбирая из двух зол наименьшую, Павел и решил воспользоваться услугами малолюдности и темноты подворотни. Вот так он и оказался заложником непростой ситуации, где на него набросились сразу трое – нет, не бомжей! – а хорошо подготовленных на разбойное нападение, отлично натренированных в этом деле людей, славящихся своей неуемной беспощадностью, напрямую граничащей с кровожадностью.

Сначала, когда отставной офицер зашел в переулок, вокруг все вроде бы было тихо и не слышалось ни единого постороннего звука, но едва лишь он приблизился к одному из изобиловавших здесь мусорных баков и уставился лицом в стену, как к нему тут же сзади приблизилась – даже в темноте хорошо различалось – физически развитая фигура, а у самого горла Павел почувствовал сталь острозаточенного выкидного ножа.

– Не смей хотя бы чуть пикнуть, – услышал он грубоватый, скрипящий «железными» нотками полушепот, заставивший своим отголоском неприятно вздрогнуть всем телом, – давай сюда свои денежки, и тогда, может быть, мы тебя и не тронем.

Бывший в недалеком прошлом полицейским сотрудником, пусть и поверхностно, но все же обученным приемам рукопашного боя, Павел, не привыкший к подобному обращению, тут же перехватил за ладонь противника, ударил каблуком по стопе и начал проводить выкручивание конечности, отстраняя ее несколько в сторону и убирая клинок от шеи, но в этот момент почувствовал сильный удар в области печени – это второй нападавший, увидевший, что внезапный эффект нападения не сработал и его товарищ попал в неприятную для себя ситуацию, вполне могущую закончиться его поражением, перешел к активным действиям и пнул ногой по туловищу несговорчивой жертвы. Далее, тут уже подключился и третий, после чего на Павла посыпались многочисленные удары, от которых он какое-то время мог успешно обороняться, выставляя блоки и «уворачиваясь», притом, ввиду интенсивности атаки, не имея возможности эффективно противодействовать, но постепенно и эта защитная тактика становилась непродуктивной, так как, все более уставая, да еще и в темноте плохо видя, бывший участковый пропускал все больше ударов, теряя силы и способность к ориентации. Наконец наступило то время, когда он, изрядно измочаленный, но все еще не поверженный, был вынужденно прижат к стене, преграждающей путь к отступлению и заставляющей, лицом к лицу, столкнуться с тремя безжалостными и, как оказалось, подготовленными к такому опасному делу противниками. Все четверо тяжело дышали, уставившись друг на друга, и совсем не обращали внимания на окружающую их обстановку, что и позволило Юле незаметно подкрасться, почти уже вплотную приблизившись к нападавшим, а еще главарь, – тот, что удерживал нож – чтобы немного передохнуть и перевести разгорячившийся дух, решил вдруг «разродиться» непродолжительным монологом:

– Ну все, «гнида», теперь тебе, уж точно, не жить: ничто не сможет остановить меня от смертоубийства – слишком много ты себе здесь позволил и должен обязательно понести жестокое наказание. Сначала я хотел только тебя напугать и всего лишь отобрать твои денежки, но теперь – это становится личное и этот мордобой тебе дорого обойдется…

Преступник еще много чего хотел сказать, прежде чем перейти к дальнейшему наступлению, однако сделать этого не успел, так как выросшая сзади него – неизвестно откуда! – фигура занесла вперед небольшую ручонку и прыснула говорившему в лицо из газового «балончика». Да, суть жизни Города такова, что заставила эту юную, подрастающую особу не надеяться в любых ситуациях на собственные силы и иметь при себе средство более эффективной защиты, которое, вместе с другими, необходимыми каждой даме, – как они непременно считали – предметами первой необходимости, удобно помещалось в небольшой кожаной сумочке. Главарь, никак не ожидавший такого подвоха, – мало сказать, что был просто обескуражен – он выронил нож и схватился руками за поврежденное едким газом лицо и присел на корточки, пытаясь протереть глаза и хоть как-то привести себя в чувство. Аронов же, никак не рассчитывавший на поддержку со стороны, тем не менее не растерялся, а кинулся в атаку на остальных, остававшихся еще боеспособными, недругов, один из которых, кстати сказать, успел повернуться к неожиданно подоспевшей подмоге и, не дав отважной красотке во второй раз применить свой «балончик», сцепился с ней в рукопашной схватке, где выросшая в детдоме, а в впоследствии в уличных драках девушка, своей отчаянной яростью и действенной энергичностью, ничуть не уступала физически развитому мужчине: она ловко уклонялась от направленных на нее ударов и, невзирая на то, что то крепко держал ее за руку с опасным предметом, разбрызгивала его содержимое по округе, добавляя всем здесь присутствующим, и себе в том числе, неприятные к восприятию ощущения, одновременно колотя неприятеля маленьким кулачком и беспрестанно пиная ногами, причиняя, к слову сказать, довольно болезненные воздействия. Однако и ей не раз довелось испытать на себе силу мужской руки, несколько раз, кулаком, проскользнувшей по ее красивому телу.

Помощь отчаянной бестии пришла как раз вовремя: Павел, оказавшись, один на один, с недавно таким бойким преступником, теперь же поникшим и от внезапности контратаки несколько стушевавшимся, легко провел необходимый прием задней подножки, вывел нападавшего из душевного и просто обыкновенного равновесия, после чего ударом ладони по сонной артерии заставил того погрузиться в длительное беспамятство; и уже тогда, когда и второй, корчившийся от едкого газа разбойник, был без чувств повержен на землю, отставной офицер совершенно спокойно расправился с третьим, недавно таким самоуверенным неприятелем. Когда он был сбит с ног и повержен на асфальтовое покрытие почвы, но еще оставался в сознание, кареглазая подрастающая особа, отчаянно вереща на него нецензурной бранью, какое-то время продолжала колотить по его телу бесподобными ножками, скрытыми синими джинсами и коричневыми кроссовками, и остановить девушку смог только мастерски проведенный бывшим сотрудником внутренних органов короткий прием, эффективно вышибающий сознание из доставшегося ей противника.

– Все, – сказал мужчина, хватая подрастающую красавицу за руку и оттаскивая от уже обездвиженных, а недавно таких грозных недругов, – они уже без сознания. Надо отсюда уходить, а то как бы не нагрянули их дружки или же полицейские, что в сложившейся ситуации будет, возможно, не лучше, а, может быть, даже и хуже: объясняй им потом, что ты не дурак.

– Полностью с тобой, дядя, согласна, – Лисина нисколько не церемонилась, для себя считая, что совместное участие в сравнительно опасном деле дает право стирать существующие условности и установленные границы, – надо отсюда быстрее «сваливать».

– Спасибо тебе, конечно, – сказал Павел, когда они уже спешной походкой приближались к выходу из темного тупикового переулка, – но скажи честно: зачем ты ввязалась в эту историю и, самое главное, как, вообще, здесь – так вовремя! – очутилась?

– Сама не знаю, – пожимая плечами, искренне призналась юная бестия, или проще плутовка, мысленно теряясь в догадках от неординарности своего поведения, – обычно я никогда так не поступаю и предпочитаю проходить мимо, полагая, что каждый человек сам виноват в своих неприятностях: не можешь достойно сопротивляться – сиди тогда дома; тут же что-то на меня такое нашло, как будто это было приказание откуда-то свыше, и я пошла тебе, дядя на выручку. А так, я, в общем-то говоря, не скажу, что девушка скромная, но предпочитаю держаться всегда в одиночку, полагаясь только на одного человека, кому могут доверять, а именно на себя, на любимую.

– Понятно, – многозначительно произнес бывший сотрудник полиции, по роду своей службы неоднократно сталкивавшийся с такими особенностями подросткового возраста и как никто другой знавший, что сейчас происходит в душе, как он уже нисколько не сомневался, брошенного родителями ребенка, однако зацикливаться на этом мужчина не стал, а просто поинтересовался: – Ну, а зовут тебя, спасительница, как, наверное, грозная Амазонка?

– Совсем даже и нет, – расплылась исключительная красотка в улыбке от такого сравнения, одновременно подтирая рукой разбитую в кровь губу, – «родаки» назвали Юлей, а все, кто знает, зовут Юлою.