Центр жестокости и порока

Коварный губитель человеческих душ
Василий Боярков

Недалеко от Москвы строится центр игорного бизнеса, именуемый как Рос-Дилер. Прикрываясь проведением мистических ритуалов, в городе орудует преступная группа, жестоко уничтожающая низшие слои населения. Одновременно с этим всю власть в Рос-Дилере захватил жестокий бандит-убийца, объявивший себя ханом Джемугой и установивший так называемое «монгольское иго», обложив непомерной данью всех бизнесменов и предпринимателей, владеющих казино. Сможет ли кто-нибудь справиться с безжалостными бесчинствами и восстановить в городе закон и порядок? На этот вопрос можно будет ответить только после прочтения книги. (ссылка кликабельна. Изображение взял на Canva, там же оформил обложку, доработал программой "Paint")

Василий Боярков

Коварный губитель человеческих душ

Пролог

Несколько севернее столицы и немного восточнее располагается он – город грез и желаний, греха и порока, забвения и падения нравов, а кроме всего прочего, еще и город несбывшихся надежд и одновременно величайшего наслаждения – всего того, что так влечет и манит к себе современного человека. Этот так называемый населенный пункт был создан искусственно, куда поместили большинство игорных заведений, и если его с чем-то сравнивать, то наиболее подходит американский Лас-Вегас, но только гораздо меньших размеров, так как это место еще только растет и, как бы это поточнее сказать, еще развивается. Однако, хотя основное население Рос-Дилера, – а именно так называется это место – и не превышает еще и четырехсот пятидесяти тысяч, но он уже имеет всю необходимую для нормальной жизнедеятельности инфраструктуру, способную обеспечить привычное для двадцать первого века существование человека.

Вечер. Он уже близится к ночи, и по слабоосвещенной, близлежащей к окраине улочке, где изо всех возможных фонарей, едва ли горел один или же два, пробирается до непередаваемой жути перепуганный человек, явно отталкивающей наружности, – таких в обычном обиходе называют бомжами. Мужчина давно уже достиг пятидесятилетнего возраста и, очевидно, много лет назад разочаровался в своей несостоявшейся жизни, где так и не смог добиться каких-либо значимых результатов. При своем невысоком росте, не достигающем и ста пятидесяти пяти сантиметров, отчаявшийся беглец имеет коренастую, но вместе с тем и исхудавшую, сломленную длительными невзгодами, неприятного вида фигуру; на ней выделятся давно немытая круглая голова, своими всклокоченными, начинавшими седеть, некогда рыжими волосами и точно такой же бородой нисколько не умаляющая первого впечатления; расширенные же от охватившего страха глаза яркого, голубоватого цвета, сравнимые разве что с водной гладью чистого озера, не выражают в этот момент ничего, кроме одного беспредельного ужаса, где яркая окраска радужки сочетается еще и с невероятно белым глазным яблоком; само же лицо этого представителя самых низших слоев населения покрыто черной, въевшейся в кожу коркой. Одет он как раз для позднего осеннего времени, когда и происходят эти события, в нестиранную матерчатую фуфайку «грязного» серого цвета и такие же брюки; на ногах обуты солдатские, развалившиеся от долгой службы ботинки, отличающиеся отклеившейся подошвой и полностью отсутствующими шнурками, предоставляя определенное основание удивляться, как эти предметы еще не свалились; шапка отсутствует.

Прихрамывая на правую ногу, это «человекоподобное существо», не переставая таращить выпученные от жути безумные зенки, постоянно оглядывается назад, как бы опасаясь чего-то кошмарного, что, несомненно, преследует его сзади. Однако на улице практически тихо и не видно ни одного, пусть даже и случайного прохожего, а принимая во внимание и отдаленность интересующей местности, не слышатся и звуки обычной городской жизни, скажем, такие, как проезжающий автотранспорт либо разговоры людей; только где-то в отдалении слышится возбужденный лай остервеневшей собаки, встревоженной каким-то необычным явлением. Мужчина этот очень устал, о чем отчетливо свидетельствуют его учащенная, отдающая сиплым тоном отдышка, почти непрекращающийся кашель и с огромным трудом передвигающиеся конечности. Не наблюдая за собой преследования, он останавливается и начинает вертеть своей лохматой головой из стороны в сторону, словно бы ожидая неожиданного и явно неприятного для него, наполненного жутью, подвоха. Он стоит посередине пустынной улицы, простиравшейся в длину на расстояние не менее километра, где в центре располагается асфальтированная дорога, способная вместить на своей ширине не более одного транспортного средства за раз, а по бокам – с той и с другой стороны – выстроены в два ряда одноэтажные новехонькие постройки, не указывающие при этом на состоятельность жителей. Такой вывод напрашивается из-за их небольших размеров; они явно не являются коттеджного типа, обладают небольшой приусадебной территории и не отличаются значительной дороговизной железных разноцветных заборов.

– Где он? – дрожащим голосом промолвил перепуганный бомжеватый путник, сощуренным взглядом всматриваясь в ночной, почти сплошной, мрак, словно бы пытаясь угадать, что скрывается за непроглядной таинственной теменью. – Вроде бы не видать?.. Может, все-таки отпустил или, еще будет лучше, решил забрать себе кого-нибудь более привлекательного?.. Такой вариант меня бы очень даже устроил. А то выбрал меня, – а я что? – я и так давно «по жизни» потерянный человек, и сам скоро сдохну, и притом без чье-либо помощи. Хоть бы оно так все и было…

Но в этот момент из небольшого прогона, примыкающего к основной уличной автодороге в самом ее начале, показалось сначала затуманенное, сумрачное свечение, которое по мере приближения к повороту становилось немного ярче, а потом показался… гроб, передвигающийся самостоятельно, на приделанных к его нижней части колесиках. Рядом никого не было, и он, если можно так сказать, ехал совершенно один, никем не управляемый и нагоняющий тоску и ужас на непроизвольно открывшего рот и трясущегося от страха мужчину. Как же он выглядел? Обыкновенная, сколоченная из досок конструкция сужалась как к нижней своей части, так аналогично и к верхней; снаружи она оббита мрачным, темно-зеленым сукном, на крышке украшенным черным незамысловатым крестом; к основанию, как уже сказано, на поперечных осях крепятся небольшие целиковые маленькие колесики в количестве четырех штук, – два спереди и два сзади – где обод, для смягчения сцепления с почвой, оборудован прочной резиновой оболочкой. На этот момент между составными элементами имеется едва заметный зазор, через который просачивается невероятное, «кошмарящее» свечение, имеющее зеленовато-голубоватый оттенок, и в то же время происходит странное дуновение, выпускающее наружу словно какой-то адский, потусторонний дымок; оси слегка поскрипывают, своим металлическим, несмазанным звуком наводя еще только больше суеверного ужаса.

Беглец созерцал эту картину не более двадцати секунд, как зачарованный разглядывая эту необычную в привычном мире картину, после чего с возгласом: «У, «мать его в душу…», пропади все оно пропадом!» – кинулся убегать дальше. Опустившийся в социальном смысле человек перебирал своим заплетающимися, хромыми ногами, двигаясь вперед ничего перед собой не видя и совершенно не размышляя о том, куда пролегает его путь в дальнейшем и куда ведет его этот страшный, если не сказать даже потусторонний, феномен, поэтому и неудивительно, что когда он оказался на самом краю внезапно закончившейся улицы, то уперся прямо в городское кладбище, существующее здесь еще со времен располагавшейся на этом месте древней языческой деревушки, заселенной еще в тринадцатом веке, и только тут отброс общества понял, что не вызывает сомнений, что его привели по какому-то жуткому, холодящему в жилах кровь, назначению. Однако поворачивать и искать другую дорогу времени не было, так как следовавшая сзади адская «машина» приближалась все ближе, неотвратимо загоняя его на территорию наводящего ужас погоста. Выбора не было, и пропахший въевшимися в его тело смрадной вонью и страхом бомж ступил на «до коликов в желудке» пугающую часть местности: ограждения не было и сделать это было совсем даже нетрудно, а так называемому дьявольскому «устройству» словно только это и было нужно и, слегка увеличив свою среднюю скорость, он устремился следом за загнанной жертвой.

Отщепенец социального общества, лишь ступив на заросшую уже высохшей травой почву погоста, услышал позади себя негромкую музыку, исходящую изнутри жуткого гроба и своей невероятно мрачной мелодией нагнетающую еще только более кошмарную обстановку. Беглец следовал по ровному асфальтовому покрытию, дорогой разделявшему кладбище на две половины. Он доковылял практически до середины, как впереди – то ли ему показалось, то ли это было и вправду – замаячили странные тени, как бы преграждавшие ему дальнейшее продвижение. На секунду бомж остановился, изучая близлежащую обстановку и выбирая для себя, куда можно двигаться дальше и где с большой долей вероятности, по его мнению, не возникнет препятствий. Такой путь находился тут же, от него по правую руку, и словно «манил» в себя ровной грунтовой дорожкой, уходившей в самую что ни на есть мрачную «глубину». Выбора не было, и социально «опущенный» человек устремился в это пугающее пространство. Ему удалось «прохрамать» еще пару сотен метров, как он внезапно остановился.

Что же явилось причиной такого неожиданного прекращения бегства? Все очень просто: он уперся в свежевырытую могилу, не позволяющую двигаться дальше. Однако и обойти ее прямо здесь никак бы не получилось, так как и с правого и с левого бока располагались установленные в ряды надгробья, плотно прилегающие друг к другу и огороженные металлическими оградами (его загнали на территорию, предназначенную для захоронения современных покойников). Можно, конечно, было попробовать «пробиться» к спасению через наваленную кучу свежей, выкинутой из ямы земли, что, к слову сказать, этот омерзительный, грязный мужчина и попробовал сделать. Вместе с тем грунт оказался глинистым, вязким, липким, и, с первой же попытки оставшись без правого башмака, надежно увязшего в землю, полностью отчаявшийся беглец наконец полностью осознал, что попал в специально приготовленную ловушку, препятствующую дальнейшему продвижению. Назад двигаться также было бы бесполезно: негромкая, наводившая ужас музыка, издаваемая катящимся гробом, слышалась и все ближе, и все отчетливее, не оставляя никаких дальнейших сомнений, что спасенья не будет. Но и это было еще не все! Пересилив себя и оглянувшись назад, этот опустившийся на самое «дно» человек, теперь отчетливо смог разглядеть, – в том зеленовато-голубоватом свете, исходившим из адской конструкции – что те странные, страшные тени ему нисколько не показались, а действительно, приближаются к нему, окружив это необычное, «кошмарящее» до невероятной жути, наверное все-таки дьявольское, устройство. Они представлялись абсолютно безликими, одетыми в полностью черное одеяние, где голова была скрыта за капюшоном и где – с первого взгляда могло бы так показаться – присутствовала только полная, пугающая «до чертиков», черная пустота. Такое впечатление складывалось вполне реально, и бомж, так и оставаясь без одного, потерянного, ботинка, опустился на землю, встал на колени, упер кулаки в грязную почву и приготовился умирать, справедливо полагая, что его сюда привели не ради какой-то пустой забавы. «Да, расчет в этом случае совершенно верный: в действительности меня никто не будет искать и я так и сгину никому здесь ненужный, проживший свою жалкую жизнь впустую», – так рассуждал этот морально «опущенный» человек, готовясь встретить свою страшную, а главное неизбежную, участь. «Можно, конечно, было подумать, что это чья-нибудь злая шутка, – продолжал он свои измышления, поникнув почти что к самой земле, – но у меня ведь совсем не осталось знакомых, способных на такую отвратительную, мерзкую шутку, а значит, все это делается целенаправленно, для моего бесславного умерщвления, ну, а статус «пропавшего без вести» я обрел лет эдак семь или восемь назад, тем более что, как я слышал из надежных источников, такой случай происходит уже не впервые, и я буду совсем даже не первым, кто неожиданно канул здесь в лету».

Внезапно! Этот, потерявший всякий приемлемый обывательскому сознанию облик, мужчина почувствовал на своем лице совсем не мистический, а вроде бы как даже совершенно человеческий пинок тяжелого, закругленного на конце ботинка, вслед за чем голос, звучавший словно из загробного мира, неожиданно молвил:

– Я сумрачный Хранитель этого доходного места и, поскольку обличен такими страшными полномочиями, обязан тебя спросить: ты по что это грязный, вонючий «бомжара» засоряешь своим смрадом чистый воздух нашего города?! Разве ты, «мерзавец», не знаешь, что сюда едут самые богатые и знатные члены нашего общества, чтобы просаживать у нас свои огромные денежки?! Ты же своим отвратительным видом их только отталкиваешь, порочишь с таким трудом добытую репутацию самого быстро доходного места нашей страны, а вдобавок ко всему сказанному следует отметить, что подобные тебе, «гниль подзаборная», еще и нападают на беззащитных граждан, жестоко избивают их и впоследствии грабят. Что ты на это скажешь? Говори: тебе предоставляется последнее слово, а потом мы будем судить тебя самым страшным и беспощадным, но в то же время справедливым судом.

– Да что вы такое хотите узнать? – пролепетал перепуганный человек дрожащим от страха голосом, набравшийся храбрости для того, чтобы приподнять свою всклокоченную вихрами грязную голову и чтобы попытаться разглядеть лицо говорившего, но увидевший только сплошную и мрачную черноту. – Я живу здесь уже более семи лет, с самого основания этого города, когда здесь только появилось самое первое казино. За первых три года я просадил здесь все свое, к слову сказать, довольно нехилое состояние, заработанное мною за долгие годы опаснейшей предпринимательской деятельности, где, честно признаюсь, я не всегда мирился с законом, а потом вот, соответственно, стал от горя спиваться и затем «по наклонной» стал «опускаться» все ниже и ниже. Что же мне было делать, если я полностью утратил свою бизнесменскую хватку, а возвращаться к родным с пустыми руками – тут мне совесть попросту не позволила. Так вот, я и живу последние годы, никому не мешая и потихоньку спиваясь.

– Это никакое, не оправдание! – грозным голосом гремел стоявший напротив него незнакомец, своим обезличенным мрачным видом наводивший огромную тоску и смятение. – Я тебя, кажется, спросил: почему ты до сих пор здесь и не свалил «бомжевать» в какой-нибудь другой, менее респектабельный, город, так как еще раз повторюсь – сюда устремляются люди солидные, важные, кошельки которых забиты деньгами? Даю тебе последний шанс назвать хотя бы одну, какую-нибудь здравомыслящую, причину, позволяющую тебе до сих пор оставаться здесь и засорять наш красивый, благоустроенный город.

– Мне просто некуда было податься, – опустив книзу голову и приготовившись терпеть жестокие муки, проговорил беспечный, потерявший всякий интерес к этой жизни, мужчина, одновременно утирая с лица кровь, струившуюся из носа, сломанного сразу же, после первого удара ногой, – как я уже и сказал – последние пять, может быть даже семь, лет я не имею ни родных, ни каких-то более или менее приличных знакомых…

– Хорошо, – проговорил неизвестный, взявший на себя обязанность быть судьей этого потерянного для общества человека, – я все понял и принимаю решение: приговорить «помойного» бомжа к смертной казни через закапыванье живьем, или попросту быть похороненным заживо! – и обращаясь уже к обреченному. – Полезай в этой гроб! Он, как ты понимаешь, приготовлен специально тебе, именно он тебя выбрал и сопроводил до места захоронения.

В этот момент, словно повинуясь какому-то страшному приказанию, крышка необычного устройства стала приподниматься, оголяя оббитую белой материей пустоту, из которой тем не менее лилась непрекращающаяся похоронная музыка, а показавшееся потусторонним дымное дуновение лишь более увеличилось, резко взметнув кверху словно пары клубящегося тумана, зеленовато-голубоватое свечение же сделалось только ярче.

– Нет, – запротестовал приговоренный к жесткой смерти мужчина, – я не полезу… нет такого закона… вы – в конце-то концов! – не имеете права…

Он уже прекрасно понял, что стал заложником какого-то жуткого, больше сказать, кошмарного наваждения, заставившего его, под действием непомерного страха конечно, самого прибыть на выбранное какой-то неведомой силой место для его жуткого умерщвления. В тот же момент стоявший перед ним незнакомец, наполняя свой голос злобными, какими-то даже «стальными», нотками, выкрикнул:

– Отлично! Ты сам избрал свою участь!

После этих слов, словно по чьей-то негласной команде, на него посыпались нескончаемые, однако и не причиняющие достаточно сильной боли удары, дающие полное основание полагать, что пытка эта, возможно, очень затянется, скорее всего, будет мучительной и, без сомнения, закончится смертью. Невольному страдальцу не оставалось ничего иного, как терпеть непрекращающиеся болевые воздействия, постепенно превращающие его некогда сильное, а теперь практически полностью высохшее туловище в один сплошной, болезнетворный синяк. Кто его бил и в каком количестве – сказать было трудно, отчетливо ощущалось лишь то, что изверги основательно знают свое страшное «дело», «придавая» кожному покрову тела один иссиня-черный оттенок, не затрагивая при этом внутренних органов. Удары наносились методично и в основном твердыми, тупыми предметами, больше всего похожими на солдатские ботинки либо полицейские «берцы», как известно, отличающиеся своим внушительным весом и ударно-поражающей силой. Однако это могло быть и не так, но уж очень сильно было похоже.

Терзаемый бомж от каждого тычкового воздействия только покряхтывал, перемежаясь страдальческими стенаниями, будучи не властен, да попросту и не отваживаясь, оказать хоть какое-то значимое сопротивление силам, явно находящимся за гранью его давно померкшего понимания, высушенного пагубным влиянием алкогольных напитков. Минут через пятнадцать непрекращающейся ни на секунду бойни это, и без того утратившее всякий человеческий облик, «подобие» своим лицом стало похоже на страшного гуманоида, ну, или в лучшем случае на перезревшую, начинающую гниение тыкву. Физиономия сплошь покрывалась синюшными гематомами, некоторые из которых, наполнившись излишней кровью, чернея лопали, придавая и так отталкивающей поверхности еще и зловещий кровавый оттенок. Что касается остального тела, то, если бы кому-нибудь пришла в голову мысль снять с него давно нестиранные, пропахшие смрадом и вонью, шмотки, они бы смогли увидеть мало чем отличавшуюся картину, представленную одной синюшной, по всей площади кровоточащей, раны.

– Все! – раздался похожий на замогильный глас, взявший на себя труд вести все словестные речи. – Хватит! А то еще сдохнет, а этого допустить мы не можем, ведь, если кто помнит, он приговорен нашим судилищем «быть похороненным заживо», – и уже обращая вопрос к измученному жизнью и терзателями мужчине, – ну что, «бомжара», сам «обживешься» в своем последнем пристанище или тебе еще необходимо добавить стимулирующих мотивов? Как ты, думаю, понял – мы это сможем делать до бесконечности, и без обеденных перерывов.

На опущенном самой жизнью человеке не оставалось к этому времени свободного, не источающего боль, места, а главное, его мозг отказывался выдавать сколько-нибудь здравомыслящие, наполненные логикой, мысли. Единственное, что в этот момент занимало его измочаленную, в силу его образа существования, давно уже бестолковую голову так это: как ему побыстрее избавиться от изливавшихся на него сплошным потоком страданий и мучительных ощущений? Не переставая кряхтеть и отплевываться бурого цвета пенящейся жидкостью, получающей подобный окрас внутри его рта, где кровь, вытекающая из разбитых десен и слизистой оболочки, активно смешивалась со слюнями и выбиваемым из легких, желудка и печени соком, приговоренный к жуткой смерти отброс современного общества послушно поплелся в сторону приготовленного ему страшного гроба, где, приблизившись, постоял, словно бы находясь в каких-то раздумьях, и, встряхнув всклокоченной головой, пропитанной липкой кровью и крайне соленым потом, опустился на свое последнее ложе, где сложив на груди перебитые руки, приготовился принять свою невероятно жуткую участь.

Лишь только он закрыл свои, справедливости ради сказать, и без того заплывшие очи, справедливо рассудив, что будет лучше не видеть того, что уготовано ему дальше, как тут же крышка гроба самопроизвольно, словно с помощью чьей-то неведомой силы, медленно опустилась на уготованное ей место, одновременно плотным прикосновением к корпусу прекращая подачу наружу зловещего света и потустороннего дуновения, в том числе и значительно снижая звук издаваемой похоронной мелодии. Единственное, перед тем как верхняя и нижняя часть полностью между собой коснулись, изнутри донесся чуть слышный, между прочим, даже несмотря на все перенесенные муки, наполненный иронией, возглас: «Хоть умирать будет нескучно – под музыку и… с музыкой», после чего просвет исчез, а едва лишь произошло касание, сразу же стали сами собой закручиваться винты, предусмотренные для надежного крепления крышки и основания. Как это не покажется странным, но заворачивались они без чье-либо помощи, будто подверженные некому мистическому воздействию. Затем это ужасающее устройство отъехало немного назад, увеличивая расстояние между собой и зияющей впереди ямой, а достигнув необходимого расстояния, ненадолго остановилось, постояло минуту на месте, как будто давая остальным участникам действа возможность проститься с готовящимся усопнуть, но пока еще живым человеком, после чего, сделав непроизвольную пробуксовку, постепенно набирая нужную скорость, устремилось в сторону пугающей пустоты, имеющей размер по периметру один на два метра. Любому здравомыслящему человеку показалось бы удивительным, но самопроизвольно передвигающийся гроб сумел разогнаться как раз для того, чтобы без каких-либо огрехов рухнуть в уготованную покойнику яму. С этой секунды даже самому закоренелому скептику становилось бы ясно, что надежды на чудесное избавление в этом случае, уж точно, будет.

На следующий день, после этих чудовищных, да что там говорить, просто ужасных событий, на погосте были обнаружены измельченные человеческие останки и расщепленные части гроба, а недалеко от городского кладбища, расположенного в юго-восточной части игорного мегаполиса, был обнаружен расчлененный труп молодого, восемнадцатилетнего парня, своими частями уложенный в два объемных, шестидесятилитровых пакета, предназначенных для хранения мусора, где обрубок туловища находился в одном, а голова, руки и ноги, разделенные вплоть до фаланг пальцев, соответственно, были в другом.

Глава 1

Тремя годами ранее где-то на северо-востоке Москвы, в одном из самых благоустроенных, так называемых комфортных, быстрорастущих районов…

– Мне нужно платить наш, между прочим, общий кредит за машину, – твердил спокойно супруг, отвечая кричащей на него женщине, требующей непременно передать ей довольно крупную сумму денег, – у нас же с тобой как бы заключен договор, что долги погашаю я – все остальное берешь на себя ты.

– Нет, так не пойдет! – не унималась жена, продолжая провоцировать спорящего с ней человека на открытый конфликт и ничуть, кстати, этого не скрывая. – Ты мужик или одно только название?! Какой нормальный мужчина будет спрашивать финансы со своей красивой супруги?! Я выходила за тебя замуж совсем не за этим, и короче – я рождена не для того, чтобы работать!

Что же предшествовало такому странному поведению и что же это за совсем недружная по отношению друг к другу семья?..

Старший участковый уполномоченный Аронов Павел Борисович прибыл в Москву более восемнадцати лет назад, где, имея за плечами уже оконченное высшее образование и службу в Российской Армии, сразу же был принят на службу в полицию. Постепенно двигаясь от должности к должности и получая надлежащее обучение, он смог добиться максимума, какой давался обыкновенному, провинциальному жителю, прибывшему покорять столицу, – звание майора и чин старшего офицера, единственной своей привилегией дающий право на бесплатные похороны и сопутствующий им памятник. Продвинуться дальше не получалось, во-первых, из-за категоричного нежелания руководства естественно, а во всех последующих, в силу других, не менее значимых, обстоятельств. Так получилось, что ему, если так можно выразиться, повезло жениться на невероятно красивой и до такой же степени распутной женщине, которая периодически устраивала своему мужу в высшей степени неприятнейшие сюрпризы, с помощью коих тот постоянно оказывался в очень сомнительных ситуациях, с большим трудом – только принимая во внимание его боевые заслуги в горячих точках страны и безупречный послужной список – умудряясь оставаться на службе и сохранять выгодный во всех отношениях общественный статус. Если касаться внешности этого человека, то он только что достиг сорокатрехлетнего возраста и своим внешним видом вполне соответствовал этому возрасту, а именно: имея средний рост обладал статной и в то же время коренастой фигурой, лучше даже сказать, атлетически развитой; широкоскулое и одновременно несколько продолговатое лицо выделялось голубыми глазами, прямым, аристократическим носом и гладкой, ухоженной кожей смуглого цвета, где по выражению можно было судить о целеустремленном, но в меру амбициозном характере, не исключающем, однако, суровой серьезности и отчаянной твердости, прекрасно сочетавшиеся с некоторой мягкотелой добросердечностью; широкие, тонкие губы, вдернутые верхней чуть кверху, скрывались за густыми светлыми, чуть в «рыжину», усами, отлично сочетавшимися с такого же оттенка волосами, уложенными короткой стрижкой в боковую прическу; уши были плотно прижаты к гладкому округлому черепу. В силу своих должностных обязанностей, полицейскому зачастую приходилось появляться на людях в форменном обмундировании, оборудованном всеми соответствующими его чину регалиями, или знаками отличия – если все же говорить по-простому.

Как уже сказано, женат он был на женщине необычайно легкого поведения, бывшей моложе его на целый десяток лет. Аронова Лидия Викторовна в свои тридцать три года не выглядела уже той неотразимой красоткой, какой была еще, скажем, лет эдак восемь назад, но тем менее, обладая какой-то магнетической энергетикой, продолжала «приковывать» к себе любого, на ком только мог остановиться ее умышленный выбор. Она не выделялась высоким ростом, и даже едва ли доходила до среднего, вместе с тем лишь слегка располневшее тело продолжало сохранять прежние формы и выглядело довольно эффектно, ну, а недостаток высоты легко компенсировался неотъемлемой частью ее гардероба – высокими каблуками. В остальном же, если коснуться ее очертаний, в первую очередь можно выделить следующее: круглое, лишь чуть-чуть вытянутое книзу личико имело невероятно гладкую, светлую кожу с приданным ей слегка смуглым оттенком, достигнутым посредством посещения исключительно элитных соляриев; карие, чуть с зеленным оттенком, глазки немного косили словно у ведьмы и искрили не отпускающим с детских лет озорством и в то же время крайне продуманной хитростью, не подчеркивающей тем не менее значительного ума либо выдающегося рассудка; носик был небольшой, без малейших изъянов, и переходил в слегка пухлые, вдернутые кверху, как бы капризные губки, отличавшиеся ярким алым оттенком; чуть оттопыренные ушки удачно скрывались за длинными волосами темно-русого цвета, но вместе с тем отливающими рыжим оттенком, волнистыми от природы; одеваться она предпочитала в короткие обтягивающие платья, дающие возможность выставлять напоказ роскошные груди, с четвертым размером бюстгальтера и прямые стройные ноги. По характеру она была женщиной своенравной, не в меру амбициозной, исключительно упрямой и крайне жестокой, хотя последнюю черту умело скрывала за видимым дружелюбием.

Невзирая на недостаток смышленности, между тем обладая прирожденной тягой к авантюризму, она смогла – умело подставляя супруга в неприятные для него ситуации, нередко дающие основание полагать, что его трудовая деятельность закончится в «местах не столь отдаленных» – убедить его переписать на себя все нажитое вместе имущество, в том числе и квартиру, и с таким трудом купленную машину, оформленную, между прочим, в кредит. Но коварство жены не имело границ, и, перед тем как подписывать дарственную, она смогла склонить безмерно любящего супруга к якобы фиктивному расторжению брака, и хотя тот и не был уверен в ее полной порядочности по части любовных связей, и давно с таким положением дел смирился, но вместе с тем десять лет совместной жизни давали возможность предполагать, что их брачный союз продлится вечно, – во что Аронов до безумия самонадеянно верил! – и он необдуманно согласился.

В дальнейшем все пошло как по какому-то роковому сценарию: супруга стала часто отпрашиваться на ночь вроде бы как к подругам, когда же супруг находился на службе, делала это не ставя его в известность, нередко забирая на свои, так сказать, развлечения и их совместного двенадцатилетнего сына. Как не покажется странным, но мальчик был в курсе всех любовных интриг своей матери, однако по строгому ею указанию непоколебимо покрывал развратное поведение легкомысленной женщины. Однако и ему не было до конца известно о всех ее вероломных планах, и примерно за три месяца до описываемых событий она стала встречаться исключительно с одним мужчиной, носившим звание военного полковника и обладавшего много более устойчивым и завидным положением в обществе, нежели чем обыкновенный майор, несший службу в полиции. Лидия ревностно скрывала эту неожиданно для нее возникшую, как она считала, невероятно счастливую связь, до поры до времени стараясь всеми силами держать все это в полнейшем секрете. Но вот наконец настало то время, когда она со своим новым ухажером пошла на тайный, по большей части предательский, сговор, итогом которого стало бы то, что она любыми путями спровоцирует мужа на ссору, естественно, оставит его виноватым, заберет себе все имущество, финансы, ребенка, в дальнейшем переедет на съемную квартиру (уже заранее приготовленную любовником), поживет там в течении месяца, может быть двух, а потом как бы случайно познакомиться со своим кавалером, результатом чего они и начнут радостную совместную жизнь. Именно этот коварный план Аронова и пыталась сейчас воплотить в действительность.

– Завтра Девятое мая, – твердила она заученным заранее текстом, – и я обещала ребенку, что мы с ним поедем к одной давней знакомой, которая, даже ты это знаешь, проживает прямо на Красной площади, недалеко от места, где будут проходить торжества! Я сейчас не работаю, по твоему, кстати, согласию, и наличных денег у меня, соответственно, нет, а чтобы как следует отдохнуть и вдоволь развлечься, необходимо потратить, как, надеюсь, ты понимаешь, довольно приличную сумму! Ты же ведь, возьму на себе смелость предположить, не допустишь, чтобы твоя жена – пардон уже просто сожительница «ессесвенно»! – и сын побирались, и выделишь нам необходимую финансовую поддержку?!

– Лидонька, милая, прости, – вопреки устроенной провокации, всегда отлично «работавшей» ранее, когда дело касалось дополнительных трат, на сей раз спокойно твердил супруг, – но ты же знаешь наше тяжелое положение и тот кредит, оказавшийся – как я даже не представлял! – до такой степени непомерным. Поэтому ты можешь меня сейчас хоть расстреливать, но выделить тебе чего-либо сверх того, что у меня есть в наличии, – а у меня уже давно ничего нет, и это кому, как не тебе, лучше всех должно быть известно! – я попросту не смогу, потому что взять дополнительных средств мне в данном случае в общем-то негде, а лезть в очередные долги я, соответственно, не хочу: мне за машину впору пока расквитаться.

– Да? Так-то сейчас ты заговорил? – говорила Лида более спокойным, но вместе с тем и изрядно ехидным голосом, уперев руки в боки и сверкая зеленоватыми глазками, – Ты, лучше, вспомни чего обещал, когда за мной еще только ухаживал? Я же вот отлично помню, что ты звезду мне сулил с неба достать, а главное, обнадежил, что у меня будет счастливая безбедная жизнь и что я ни в чем не буду нуждаться. Так давай же – выполняй взятые на себя обязательства, а то ведь дождешься в один прекрасный момент, что я соберусь и уйду. Придешь вот так вот с работы – ни меня ни ребенка уже и в помине в этой квартире не существует!

Аронова умышленно не обозначала, что имеет претензии на все нажитое вместе имущество, не желая заранее возбуждать в муже ненужные пока подозрения; ее целью было спровоцировать его на конфликт, чтобы появилась убедительная причина закончить уже изрядно надоевшие отношения, и поступала она так, – нет, не потому, что чего-то боялась либо же опасалась! – просто ей необходимо было создать в общественном мнении уверенность, что это не она распутная женщина, – каковой себя, конечно же, ни на миг не считала! – а ее «драгоценный» супруг не является в необходимой мере благонадежным. Именно поэтому ей и нужна была та убедительная причина, способная обеспечить ей – скорее исключительно для себя, только чтобы хоть как-то успокоить свою, впрочем не до конца еще, видно, испорченную развратом, совесть – более или менее благовидный, не бросающий «грязной» тени, уход.

– Так что ты решил? – продолжала она свои словесные излияния, стремясь как можно больнее задеть дорогого ей некогда человека и готовая ко всему, даже к некоторому физическому насилию, – Ты отпустишь нам сейчас денег, или мне уже начать собираться? Только знай: выберешь ты второй вариант – на мое прощение можешь более не рассчитывать! Так как мы поступим в дальнейшем?

– Я не знаю? – отмахнулся офицер от жены, как от надоедливой мухи, скривив в презрительной усмешке лицо (такие скандалы были в этой семье не редкостью и, к слову сказать, Лидия даже несколько раз собирала некоторые нехитрые вещи и уходила на время к подругам, но всегда потом возвращалась обратно), – Поступай как знаешь: я тебе в этих делах не советчик. Соберешься расстаться – ну что же поделать? – тогда уходи, – и грустно вздохнув, – держать я не буду.

– Значит, так ты решил? – сузив почти вплотную прекрасные глазки и одновременно делая злобным лицо, произнесла высокомерная женщина, вмиг изобразив на лице презрительную гримасу. – Ну, ладно, посмотрим…

На этом они расстались, и женщина, забрав с собой сына, уехала, как она тогда сказала: «Поеду к подруге подумаю, и, может быть, уже не вернусь». «Хорошо, хорошо, – не стал с ней спорить супруг, давно привыкший к таким проявлениям и почему-то уверенный, что и этот раз не явится каким-нибудь неожидаемым исключением, – пусть будет так, как ты решишь и как скажешь». Через пару дней Аронова позвонила и капризным голосом поинтересовалась, собирается ли «благоверный» забрать ее от подруги. Случилось так, как Павел, в принципе, для себя и предполагал, и делать нечего – презрительно ухмыльнувшись, он стал собираться в дорогу. Следует уточнить, что за то время, пока остальная семья отсутствовала, в их доме каким-то чудесным, лучше сказать, таинственным образом холодильник пришел в полностью непригодное для дальнейшей эксплуатации состояние и требовалась полная его замена. Участковый еще не знал, что эта поломка спровоцирована его «дражайшей» супругой, поэтому, как только она появилась в квартире, первым делом обратился к ней с вполне закономерным вопросом:

– Как, Лидочка, мы поступим с тобой с холодильником?

– А что холодильник? – спросила супруга, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться мужу в лицо. – Что с ним такое, ведь он вроде бы практически новый?

– Даже не соображу сразу, что тебе и сказать? – озадачено отвечал в общем-то опытный полицейский, всегда теряющий навык и способность логически мыслить в присутствии этой знойной красотки. – Я вызывал мастера, он осмотрел поломку и сказал, что произведено какое-то вынужденное вмешательство и что ремонту этот предмет бытовой техники больше не подлежит. Что бы это такое могло быть, ты случайно не знаешь?

– Нет, – все же не удержавшись от легкой, едва «пробежавшей», ухмылки ответила женщина, – совсем не знаю на что и подумать, однако сейчас меня интересует другое: мы что, остались без холодильника, ведь, как я понимаю, на покупку нового средств у нас теперь нет?