Участковая, плутовка и девушка-генерал

– Тебе? – Президент на несколько секунд замолчал, обозначившись задумчивым видом, словно бы он в очередной раз начал обдумывать что-то очень серьёзное; наконец, откинув последние сомнения, он при?нялся передавать основное напутствие: – Ты, Оксана, должна будешь организовать тайный, всесторонне засекреченный, выезд, то есть отправить кого-нибудь из наших специальных агентов прямиков в одну из самых отдалённых провинциальных глубинок, какие только существуют на территории Центрального региона. «Не открывая все карты», но обрисовывая ситуацию в общих чертах, скажу: в непосредственной близости от некоего городка районного назначения, именуемого интересно Райково, располагается некая секретная военная часть – как, полагаю, ты хорошо себе представляешь? – ракетная, стратегическая. Естественно, ты сразу же спросишь: а при чём здесь расположение оборонных формирований? И правильно сделаешь, потому что – у нас! – он приподнял указательный палец кверху (кого он еще имел в виду? – останется непонятно), – сложилось определённое мнение, что наши бывшие партнёры, ныне недружественные страны, попытаются осуществить какую-нибудь беспрецедентную провокацию – сама должна понимать, допустить возникновение «пятой колонны» и проникновение к ядерному оружию ни в коей мере нельзя – тем более что в близлежащем поселке Нежданово – уже! – происходят невероятно странные вещи, необъяснимые, но наводящие на некоторые, не очень хорошие, размышления.

– Что они из себя представляют? – допытывалась Бероева, сосредоточившись ещё значительно больше.

– Понимаешь, какая, интересная, творится там штука, – как и положено Главе государства, верховный главнокомандующий оставался на редкость серьезным, но говорил тем не менее спокойно, ровно и рассудительно, – сегодняшней ночью, – он сделал короткую паузу, – на одного местного лесничего совершено ужасное нападение, невероятное, непостижимое, а в сущности, ещё и таинственное. И опять ты, наверное, задашься справедливым вопросом: а что же в общих чертах оно собой представляет? И снова будешь абсолютно права, ведь я и сам пока не имею никакой однозначной конкретики, а лишь какие-то призрачные обозначения, ничем документально не подкрепленные. Если быть кратким, но всё-таки объективным, возникшая ситуация выглядит приблизительно так: сегодняшней ночью на местного лесничего, по фамилии Ковшов, осуществляется массированное нападение ядовитых гадюк, неисчислимым количеством проникающих в его деревенский дом и убивающих, единственное, его, а никого из остальных домочадцев – молодую жену и маленькую дочку – по непонятной причине не трогающих. Если это не странно, тогда скажите мне что! Подводя итог, остановлюсь лишь на общем и самом главном. Разумеется, наши местные сотрудники ФСБ поступившую информацию оперативно проверили и более чем отчетливо выяснили, что умерщвлённый государственный служащий заведовал строго определённым участком лесного массива, где поблизости не располагается никаких функционирующих стратегических военных частей; правда… – он на несколько мгновений замолк и пристально посмотрел на ближайшую подчинённую, – как раз в пределах подведомственных ему владений имеется давно законсервированная ракетная точка. Однако она давно уже не используется, а ещё в «девяностые» примерно до половины завалена пресловутыми советскими рублями, сверху же надежно прикрыта массивной, железобетонной плитой, как естественное дополнение заваленной полусгнившей, прошлогодней травой. Озвученное обстоятельство не вызывает ни малейших сомнений, потому как достаточно основательно и чётко проверено! Вместе с тем необходимо кому-то в срочном порядке на место выехать и, оставаясь инкогнито, подробно разведать: а не появился ли поблизости кто-нибудь посторонний, чтобы он выдавал принадлежность к украинской, либо американской, либо – что нисколько не лучше! – западноевропейской национальности? Твоя основная задача: найти кого-нибудь юркого и смышленого – обязательно, чтобы он не выделялся из общей толпы! – и заслать его в самую, что называется, гущу необъяснимых событий.

Вот примерно так, ненамеренно и совсем незатейливо, Глава российского государства натолкнул генерал-лейтенанта седьмого секретного отдела на весьма конструктивную мысль, что к оперативному делу пора уже привлекать хитроумную, плутоватую бестию, где-то дерзкую, в чём-то пронырливую, но в любом случае бесконечно преданную и безмерно надежную.

Глава IV. Жутковатая ночка

Той же ночью, практически в то же самое время, когда две несравненные девушки покидали пределы столицы…

По пустынной улочке, расположенной в поселке Нежданово, ленивой походкой пробирается одинокий мужчина; он легонько пошатывается, неуклюжей же походкой предположительно выдает, что либо полуночный путник неизлечимо чем-то болеет, либо прошедший день сложился у него чертовски удачно, в связи с чем ему посчастливилось разжиться успокоительной, горячительной выпивкой. Вокруг стоит полнейшая тишина, как будто вся поселковая округа неожиданно вымерла – не слышно даже обыденной «брехни», присущей остервенелым собакам, привыкшим безмозгло облаивать всякого, каждого. В воздухе чувствуется что-то зловещее, жуткое, неописуемо мрачное; похожее ощущение возникает примерно тогда, когда в ночное время забредёшь на пустынное кладбище и только и ждешь – вот сейчас какая-нибудь из многочисленных могил неминуемо, непременно разверзнется и вначале наружу вырвется потустороннее, адское пламя, а затем и сам великий гений вездесущего страха всей ужасающей персоной внезапно появится… ну, или в крайнем случае вместо него возникнет кто-нибудь из его верноподданных и наиболее кошмарных приспешников.

Невзрачный человек никуда не торопится, а воспользовавшись полным отсутствием сопровождающих собеседников, предпочитает вести задушевную беседу, разговаривая вполголоса с собственной, по его мнению всецело положительной, личностью. По заплетающемуся говору, слегка недовольному, но в общем и целом доброжелательному, со временем становится ясно – он явно находится в состоянии временной эйфории, то есть, получив душевную анестезию, погрузился в полное умиротворение и чувственное спокойствие. Непритязательный внешний вид точнее-точного выдаёт, что неприглядный мужчина достиг сорокачетырехлетнего возраста, что он выделяется невысоким ростом, но располагает плотным телосложением, начинающим постепенное увядание (по-видимому, от прожитых в разгульной и праздной жизни мгновений), что голова его круглая, ровная, волосы черные, взлохмаченные, лицо ехидное, неприятное; сверх остального, можно отметить серые, какие-то постоянно бегающие глаза, проваленный нос (вбитый, наверное, в драках), узкие, толстые губы, для представителя сильного пола чрезмерно красные, и дьявольски смуглую кожу, скорее всего, давно немытую, либо же пропитанную мелкой угольной крошкой, прочно въевшейся в мельчайшие поры и уже навряд ли способной когда-нибудь из них отслоиться; из неброской одежды можно остановиться на простенькой фланелевой рубахе, разноцветной и обладающей нагрудным карманом, черных трико, по бокам обозначенных тремя продольными белыми полосами, сероватых носках и простоватых резиновых сланцах. От рождения самодовольному путнику досталось имя Осольцева Геннадия Сергеевича, однако среди местного населения он славится под созвучным псевдонимом – Солёный.

«Странно, – размышляет он, немного нахмурившись и озадачившись возникшей вокруг обстановкой; словно бы неожиданно что-то почувствовав, он вдруг останавливается и озабоченно начинает оглядываться, – чего, интересно узнать, сегодня за необычная тишина – никогда вроде бы раньше такого не видел? Обычно, или глупая собака какая надсадно забрешет, или похотливая кошка где-где «завязжит», протяжно завоет – брр, какая, «блин», мерзость! – он слега передернулся, – или несмазанная калитка где-нибудь разочарованно скрипнет, выпуская уставшего ухажёра, уходящего от ненасытной возлюбленной; ну, или хотя бы неуёмное пение птиц должно, казалось бы, слышаться. Но, нет, в округе спустилась полнейшая тишина, как будто бы всё живое внезапно вымерло – либо! – готовится что-то чрезмерно ужасное».

Постояв минуты, может быть, две (хотя, скорее, всё-таки три) и ничего поблизости чересчур уж страшного, в конце концов, не увидев, за исключением непроглядной и жуткой темени, прорезаемой лишь единственным пристанционным фонариком (он двигался вдоль железнодорожного полотна и приближался к поселковому «полустаночку»), местный пьяница, успокоенный, последовал дальше. Хотя прошел он не так уж и сильно много, а достигнув одноэтажного здания, наиболее освещенного электрическим светом и отмеченного броской табличкой: «Нежданово», снова остановился и потянулся правой ладонью к одноименному карману старенького, изрядно потрёпанного, трико. Достав наружу откупоренную четвёрку недорого хмельного напитка, креплённого, суррогатного, он медленно отвинтил закрытую крышку, ещё раз огляделся по всем четырём сторонам, а затем отхлебнул приличную горьковатую порцию. Почувствовав себя намного увереннее, Солёный звонко прищёлкнул языком, выразительно передёрнулся, после чего вернул невместительную ёмкость на прежнее место, сам же отправился дальнейшей дорогой.

Обойдя деревянное здание, крытое профильным зеленым железом, и обогнув его по левому краю, Геннадий оказался на центральной улице, имевшей еще советское название – Ленина (наверно, центральной); но он не пошел по широкой асфальтированной дороге, а пройдя метров, должно быть, двадцать, свернул на прилегавшую сбоку – грунтовую. Теперь, по-видимому, надлежит сказать, что если на основной неждановской улочке и имелось хоть какое-то более или менее приличное освещение, то на примыкавшем ответвлении стояла полнейшая темнота – черная, мрачная, неимоверно пугавшая. «Брр, – он неприятно передернулся и снова остановился, словно бы раздумывая, стоит ли настолько чудовищно рисковать и следует ли соваться в полнейшую, беспросветную тьму, – «чегай-то» сегодня вроде бы как-то даже темнее обычного? Ну-кась впереди случится какой-нибудь мистический полтергейст? Хм, а разумно ли нынешней «стрёмной ночью», вообще, идти привычной, давно знаакомой, дорогой? Действительно странно, по-моему, ничего похожего – даже в кошмарном сне! – никогда не чувствовал? Гм, правильно, – Осольцев озарился счастливой улыбкой, как будто нашел осознанную разгадку, отвечавшую всем возникшим, посетившим его буйную головушку, страхам, – скорее всего, я просто-напросто меньше обычного выпил – вот мне и мерещится всякая непонятная всячина… необъяснимая "дивность", проклятая чертовщина». В подтверждение пришедшейся на разум поспешной догадки и ознаменовавшись простым и нехитрым жестом, он снова полез в боковой обширный карман и извлек оттуда небольшую бутылочку, изрядно початую и по большому счёту наполовину допитую.

«Ха-ха, так просто меня не возьмешь, – он озлобленно усмехнулся, легко откупорил плоский стеклянный сосудик, содержавший мутноватую жидкость, отхлебнул изрядное количество, удовлетворенно причмокнул и… немного подумав и прикинув на глаз небольшие остатки, с облегчённым возгласом «Э-э-эх!» «доделал» ее до полного окончания, – нашли Иванушку-дурачка, аха-ха-ха! – с таким-то отличнейшим «перваком», – в его понимании подобным образом выглядел крепкий, недавно выгнанный, самогон, – стану я ещё чего-то бояться? Сейчас вот как следует «поправлюсь», пережду, пока хмельное варево растечется по застарелым жилам – и двину издавна проторённой дорогой! Жалко, конечно, что не удалось раздобыть ещё… – постепенно хмелея, раздосадованный мужчина озабоченно хмыкнул; но, чувствуя приятный жар, приятной негой расходившийся по желудку, быстро переменил настроение, что называется с удручённого на счастливое, и далее говорил уже с более или менее веселым оттенком (пустую бутылку он продолжал удерживать в правой руке), – ну, да всё равно, что бы там ни думалось, а греет вроде бы довольно неплохо; да и по безмозглой «бестолковке», походу, вдарило прилично, удачно – не меньше чем нужно. Отлично! Вот теперь, похоже, преспокойненько можно следовать дальше: с принятой дозой мне и бескрайнее море становится по колено». Определившись с первоочередными приоритетами, пьяненький мужичонка встряхнул вихрастой, давно не чёсанной, головой и шаткой походкой вступил в непроглядную, полностью чёрную, темень, продвигаясь укоренившимся, «до боли в печёнках» знакомым, маршрутом.

Меж тем, пройдя чуть больше пятнадцати метров, он снова остановился. Однако в настоящем случае им двигали совсем не трусливые либо тревожные помыслы, а гнусные и чуточку мстительные намеренья: он как раз достиг неказистого дощатого забора, огораживавшего территорию приусадебного участка, примыкавшего к простенькой избёнке, где на временное проживание изволила поселиться местная, поселковая участковая. Солёный всё ещё держал в руке опустошенную четверку, некогда содержавшую крепкое спиртное варево, и, отвратно хихикая, гнусаво высказывался: «А что, если я немного загажу огородец, прилегающий к домику «подлой ментёнки»? Думаю, для меня ничего существенно страшного не случится, а ей хотя и немного, но будет все-таки неприятно – а то, ишь-ты, взялась тут нами, «нормальными пацанами», командовать! – термин, несоразмерный возрасту, он применил в качестве причисления себя к лицам криминальной направленности. – На-ка, «мерзкая сучка», получи-ка от меня стеклянный подарочек; глядишь, разобьётся, а ты, пропалывая грядки, когда-нибудь об осколки, неудачливая, возьмешь и порежешься! – произнося отнюдь недоброжелательные слова, изрядно опьяневший мужчина сделал широкий замах и запулил недавнюю ношу прямо во владения блюстительницы неждановского порядка, – хи-хи-хи, – зловредно захихикал недобросовестный пьяница, услышав, как брошенная посудина опустилась точно на камень и обозначилась характерным отзвуком разбиваемого стекла и разлетавшихся по ближайшей округе мельчайших осколков, – будет тебе теперь «кровавая работёнка»! Не убрала своевременно ненужные камни – теперь «описанная красавица», – говорил он, конечно же, иронично, но притом и очень зловредно, – немножечко расстараешься и доставишь мне скрытое удовольствие».

Осольцев много бы чего ещё высказал, направляя нелицеприятные выражения в адрес ненавистной хозяйки, в его понимании заработавшей столь неблагоприятный статус, единственное, по причине принадлежности к внутренним органам (хотя и в ходе служебной деятельности они уже тоже неоднократно пересекались), однако – вдруг! – сзади него почувствовалось нечто необъяснимое, ни на что не похожее: во-первых, безусловно, его настигло легкое холодное дуновение, враз заставившее на его неразумной головушке зашевелиться курчавые волосы, ну, а во-вторых, он услышал осторожный, скорее еле слышимый, звук, похожий на «хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик». Вмиг его кожа съежилась, словно кем-то была натянута! Ноги и руки задрожали, а «храбрый хмель» улетучился; он стоял ни жив и ни мертв, не смея поворотиться назад и ожидая самого худшего. Так прошла секунда, проследовала вторая, минула третья. Необъяснимые шумы становились всё ближе, делались чётче и нагнетали непобедимое чувство непомерного страха всё больше и больше; было понятно, что они приближаются именно к нему, и не виделось ни малейшего шанса, что они свернут куда-нибудь в сторону. Сложившаяся ситуация виделась патовой, и протрезвевшему Геннадию если чего и осталось, то просто-напросто покрепче закрыть остекленевшие преступные зенки и терпеливо дожидаться неотвратимой, неминуемой гибели. Так он, по сути, и сделал – теперь вот стоял, ошеломленный, не двигался с места, а только легонько подрагивал и готовился к непременной, самой скоротечной, развязке. Вместе с тем странные непонятности неожиданно прекратились, как бывает, когда, к примеру, грациозная пантера, подкравшись к выбранной жертве, изготавливается к последнему, роковому, прыжку. Именно о возможном возникновении чего-то подобного и подумал загулявший ночной бедолага, отправившийся на прогулку далеко не в урочное время; а еще ему пришло на ум: «А не покричать ли мне участковую? Наверное, она уже дома, обязательно меня услышит и, хочешь не хочешь, окажет мне надлежащую помощь, настолько в случившейся неординарной ситуации необходимую и в крайне запутанном случае надобную».

Осольцев совсем уже хотел было вскрикнуть; но тут… плеча его кто-то тихонько коснулся – легонько так, совсем ненавязчиво – а следом мелодичный голос, в основном нежный, но и с небольшим оттенком суровости, грубовато заметил:

– Геннадий Сергеевич, ты чего, «паршивка ты эдакая», битое стекло мне в участок закидываешь? Наверное, тебе, гражданин Осольцев сильно захотелось поучаствовать в общественно-полезных работах и навести на всей близлежащей территории – а заодно и возле моего служебного дома – идеальный порядок… так прикажешь тебя понимать?

«Хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик» негромко раздалось из резиновых сапог, обутых на прекрасные ножки, в тот момент, когда Шарагина стала обходить нерадивого злодея, застигнутого прямо при совершении постыдного, трусливого предприятия; нетрудно ее понять, что после неприятного случая, произошедшего в лесу, на ночной вызов она вышла в высокой обуви и плотных матерчатых брюках.

– Иду я, значит, по строгой служебной надобности, – продолжала объяснять категоричная полицейская, сжимая в левой руке рабочую папку, а правой поправляя вдруг съехавший локон, черный и непослушный, – и что же, спрашивается, я слышу? А слух мой острый улавливает одно невероятно неприятное обстоятельство, как будто какой-то зловредный негодник в моём огороде бессовестно разбивает стекло – ну, как, скажите на милость, было сразу же не вмешаться? Итак, уважаемый Геннадий Сергеевич, – говорила она зловредно и саркастически, – растолкуйте мне, пожалуйста, глупенькой: что я тебе настолько нехорошего сделала, что ты решил мне подкинуть «острую и многочисленную свинью»? Между прочим, грешным делом я подумала, что кто-то настолько обнаглел, что соизволил нахально пробраться в мои небольшие пенаты, в результате чего мне даже пришлось подкрадываться к собственному жилищу. Ну и! Я жду объяснительного ответа.

– Простите меня, товарищ участковая, – обращался пьяненький мужичок вежливо и почтительно; оно и неудивительно: восхитительная брюнетка уже успела «обрасти» определенным авторитетом, а если она находилась ещё и в так называемых «расстроенных чувствах», то по возможности с ней старались не связываться, – проклятый «зелёный змей» – негодник! – попутал, – в его изречении подобный термин понимался как состояние опьянения, – ничего не смог с собою поделать.

– То есть ты хочешь сказать, Осольцев, – даже в непроглядной темноте плотно сгустившейся майской ночи стало отчетливо видно, как грозно блеснули разгневанные карие глазки, – что кто-то другой, а не лично ты попытался сейчас морально меня «поиметь»?! По-твоему, что, получается, я наивная дура? Хотя… с другой стороны, ты вроде бы повинился, – Владислава вдруг вспомнила, что вышла в ночную службу совсем по иному поводу и что впереди у нее намечается занятие куда более важное – оформление некриминального трупа; в итоге она решила дать «заднюю», но из сложившейся ситуации выйти с несомненным достоинством: – А значит, и серьезно наказывать тебя как будто бы даже не за что. Ладно, будем считать произошедшие разногласия временными… Но! В ближайшее время я к тебе, не сомневайся, в обязательном порядке наведаюсь – мы продолжим незаконченную беседу, так сказать, и в теплой, и в дружеской обстановке, – и снова несравненная участковая говорила иносказательно, что отчетливо определялось по её ехидной и хитрой ухмылке, – сейчас же, извини, разглагольствовать с тобою мне некогда: я пойду обслуживать очередной случившийся вызов. Тебе советую отправляться напрямую домой, а не шляться, пьяному, по округе, не закидывать честным гражданам пустых, едва-едва допитых, бутылок, – неглупая девушка, она давно уже поняла, к чему именно относился звук разбиваемого стекла, недавно прозвучавший из ближайшего огорода, принадлежавшего как раз таки ей и выделенного единовременно со служебным жилищем.

– Хорошо-хорошо, – практически мгновенно согласился разнузданный гражданин, не раз успевший облегченно вздохнуть, что довольно легко и безобидно отделался (а ведь мог и в Райково, что за тридцать километров, «бесплатно» скататься), – А ты, Владислава, – заискивающе перешел он на панибратские нотки и указал вытянутой правой рукой вдоль направления, какое избрал себе в качестве дальнейшего продвижения, – случайно сейчас идешь не туда, – всё же легкая доля страха в его совсем несмелой душеньке так-таки ещё сохранялась.

– Нет, – твердо ответила бравая полицейская и кивнула черным прядями вправо, – мне необходимо попасть на улицу Завокзальная. Короче – как не скажет достопочтенный и уважаемый Палыч – пойду я, пожалуй, а не то и так изрядно с тобой здесь «подзадержалась», пока объясняла неразумному пьянице прописные, простейшие истины.

Едва закончив коротенький, но назидательный монолог, эффектная брюнетка обошла нашкодившего мужичка по левую руку (невольно ее тянуло поближе к дому), а затем невероятно твердой походкой направилась в необходимую сторону; как и раньше, при каждом её шаге, шаркая плотными брюками об мягкую резину красочных, разноцветных сапог, раздавался необычайный звук «Хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик», немногим ранее невероятно напугавший Осольцева. Тот в свою очередь выдохнул, но, единственное, теперь уже не настолько спокойно, как когда, скажем, понял, что ему посчастливилось благополучно отделаться от скорого полицейского прессинга, а наоборот уныло, тревожно, протяжно – и, легонько пошатываясь, вступил в непроглядную, кошмарную, казалось бы, несказанно опасную темноту.

***

Отойдя от Солёного, Шарагина целенаправленно выбрала заданное себе чуть ранее конкретное направление и грациозной походкой отправилась исполнять основные служебные обязанности, связанные (как ей передал дежурный по районному отделу) с недолгим оформлением якобы некриминального трупа и последующим направлением его на судебно-медицинское вскрытие. Вначале деятельная девушка следовала тем же самым путём, что некоторое время назад избрал для себя местный любитель крепкого самогона; но, миновав деревянное здание станции, свернула не влево (откуда он прибыл), а отправилась прямо. Она шустро пересекла железнодорожные пути, в упомянутой местности насчитывавшиеся в количестве трех, преодолела непродолжительное свободное пространство и подошла к бревенчатому, вполне добротному, дому, оказавшемуся ровно напротив.

Её уже ждали. Возле дощатой калитки, изготовленной со строго определёнными промежутками, одиноко стояла незнакомая женщина, выделявшаяся значительными внешними формами, но не считавшаяся полной, тем более ожиревшей. По сложившейся привычке, используя карманный фонарик, Владислава провела кратенький визуальный осмотр и сделала вполне осмысленное заключение, что та, по всей видимости, достигла сорокалетнего возраста, что она не выделяется высоким ростом и что внушительная фигура ее представляется немного зловещей. Изобразив на широком, круглом лице, неприятном и отчасти каким-то зверском, что-то наподобие дружелюбной улыбки, хозяйка назвалась Афанасьевой Маргаритой Ивановной и предложила прибывшей участковой проследовать внутрь, где, по ее словам, и находился скоропостижно почивший покойный. Заходя, наблюдательная брюнетка обратила особое внимание, как недобро блеснули у встречавшей женщины каре-голубые глаза, как посмотрели они настолько же отчужденно, насколько недоверчиво, злобно, враждебно и как маленький приплюснутый носик (возможно, вбитый когда-то в драке) неприветливо, зловредно наморщился. Волей-неволей по спине отважной, не трусливой в общем-то, девушки пробежал морозивший холодок, передававший неотвратное приближение неосознанного, зато и вездесущего страха. Однако с проявлением негативных, если не позорных эмоций, она справилась и быстренько, и решительно, а чтобы казаться бойчее, бодро определила:

– Показывайте: где находится умерший покойник? Он у Вас умер в доме… в кровати?

– Сейчас и сама всё увидишь, и сама обо всём узнаешь, – грубовато ответила подозрительная то ли домовладелица, то ли обыкновенная приживалка, зачем-то прихватывая в наружных сенцах тяжелый, заточенный остро топор.

Интуитивно Шарагина потянулась к форменной куртке, слегка ослабила запиравшую молнию, засунула правую руку за пазуху (в левой она держала служебную папку), расстегнула на оперативной кобуре предохранительную заклёпку (в повседневной службе она предпочитала использовать только такую: она и удобнее, и проще в использовании), потрогала теплую сталь оружия и, убедившись, что всё приведено в боевую готовность, недоверчиво обратилась:

– Извините, а инструмент Вам, уважаемая гражданка, зачем?

– Мясо на поминки буду рубить, – говорила та размеренно и абсолютно спокойно, лишь зловещее сверкала каре-голубоватым блеском, – гостей будет много, продуктов потребуется просто немерено… а ты что, «дочка», боишься, что ли, чего?

– Нет! – почти крикнула ей в ответ Владислава, резко открыла входную дубовую дверь и тут же очутилась в помещениях обыденной сельской кухни, как правило, располагавшейся сразу при входе; конечно же, она страшно нервничала, но показывать испуганный вид – этого она допустить никак не могла.

Едва бесстрашная брюнетка оказалась внутри, ей стразу же стали более чем очевидны приготовления, осуществлённые не слишком дружелюбной Маргаритой Ивановной; с другой стороны, она никак не могла взять себе в толк: почему та осталась дожидаться сотрудников полиции, а загодя «не пустилась в предусмотрительные бега»? По мнению прагматичной красавицы, похожий подход оказался бы наиболее объяснимым – ведь, кроме нее одной, на место происшествия могла прибыть и целая опергруппа, состоящая, как правило, из четырех вооруженных сотрудников.

Но необъяснимые мысли посещали дотошную сотрудницу спустя секунд двадцать, сейчас же она воочию лицезрела следы одновременно и коварного, и жестокого преступления. Нет, внутри дома не была ни единого намека хотя бы на капельку крови; да и внутренний порядок тоже был ничуть не нарушен; но вот мертвое тело… оно лежало на полуторной кровати, установленной справа при входе, а на шее у него наблюдалась характерная «странгуляционная борозда», отчетливо передававшая наступление умерщвления от механической асфиксии. Сверх увиденного доказательства несомненности насильственной смерти, пытливый взгляд придирчивой полицейской скользнул по остальному помещению кухни, а выделив в качестве основной обстановки: отопительную кирпичную печь, газовый котел, обеденный стол, посудный сервант – остановился на металлической, чугунной, батареи и зафиксировал на нём орудие жуткого, безжалостного убийства. Что же представилось невероятно критичному взору? На верхней трубе, крепившейся напрямую к обогревательному регистру, висела частичка обрезанного шпагата (тонкой бечёвки), словно бы специально оставленная как свидетельство беспощадного отнятия жизни. «Каким-то необъяснимым образом зловещей злодейке удалось подтащить покойного мужа – хотя почему именно мужа, может сожителя? – к отопительной системе, – рассуждала Шарагина в короткий промежуток, предоставленный ей для раздумий, – засунуть его голову в удушающую петлю, затем как следует – но, похоже, непродолжительно? – сверху надавить на грузное тело, – делала она описание лежавшего на последнем ложе пожилого мужчины, – и «адьюс»! – нужная цель оказалась достигнута».

Закончить мысль у любознательной красавицы в итоге так и не получилось: делая всецело оправданный вывод, краем пытливого глаза она обратила внимание, что правильный ход её логических размышлений стал понятен и для находившейся рядом подозрительной и нетерпеливой хозяйки, которая сделала резкий замах топором, по-видимому (хотя все-таки лучше сказать – несомненно) намереваясь опустить его на чернявую голову и по-свойски «поквитаться» с прибывшей на вызов полицейской красавицей. Побуждающие мотивы, что поселились в голове враждебной и мстительной женщины, навсегда останутся непонятными (как?! – спрашивается – каким образом? – она собиралась впоследствии избежать уголовной ответственности), да и путям-дорогам их вроде пересекаться раньше не приходилось… Однако, что бы там не представлялось и как бы в результате не думалось, опасность выглядела вполне реальной и действовать требовалось соответственно сложившимся вокруг критическим обстоятельствам. В принципе, к чему-то подобному Владислава была готова, поэтому, не переставая, держала правую руку за пазухой, прочно сжимая рукоятку спасительного оружия. Но! Как всегда бывает, в самый необходимый момент то ли табельный пистолет прочнее обычного засел в подмышечной кобуре, то ли стремительное нападение просто-напросто совершалось в высшей степени неожиданно, тем не менее одинокой полицейской, подвергшейся внезапной атаке, пришлось защищаться не с помощью огнестрельных средств боевого вооружения; нет… для первостепенной обороны она (как и некогда в Мосино) применила обыкновенную прямоугольную папку, внутри проложенную картоном и изрядно набитую служебной документацией.

Предпринятый маневр оказался удачен: подняв над головой письменные принадлежности, предприимчивая красавица парировала первый и основной удар, то есть она смогла уберечь бесподобную черноволосую голову от сокрушительного воздействия, неимоверного и опасного. Непрочная обшивка предательски затрещала, но в целом все-таки выдержала. Говоря же о бравой участковой, она хотя и смогла избежать прямого поражения от тяжёлого лезвия, но сам вероломный выпад представился настолько мощным, насколько она не смогла удержаться в положении равновесия, а теряя точку опоры, резко отлетела назад, прямо к отопительному регистру, рядом с которым крепился обрывок белёсого шпагата, подведшего доверчивому хозяину недружелюбного дома печальный итог. Требовалось что-то срочно предпринимать, ведь Афанасьева, выпучивая большие глазищи – то ли от необузданной ярости, то ли от накопившейся ненависти, то ли попросту в силу откровенной безжалостности одичалой, скверной натуры? – быстрой поступью двинулась дальше и приготовилась к трагической экзекуции. «Убью, «ментовскую суку»!» – в непередаваемом запале яростно кричала она.

Медлить было нельзя! Всеми силами бесстрашной души, а заодно и натренированных пальцев Шарагина пыталась извлечь наружу табельный пистолет; но либо она сильнее обычного нервничала, либо, и правда, в ее оперативной кобуре, удобно помещенной под мышкой, что-то внезапно заклинило – спасительному оружию доставаться никак не хотелось. В очередной раз пришлось надеяться на отменную, отличительную реакцию, наработанную в ходе неустанных и длительных тренировок: в роковой момент, когда стальное топорище в очередной раз опускалось на чернявую голову, увёртливая красавица одномоментно крутанулась всем восхитительным телом, переместилась на левую сторону, единовременно поджала под себя обе красивые ноги, а оказавшись с правого боку от разъяренной хозяйки, просто пышущей неописуемым гневом, чётко двинула ее стопами по пухленькой голени. Естественно, разгорячённая неприятельница, никак не ожидавшая коварнейшего подвоха, потеряла боевое преимущество и завалилась прямо на лежавшую на полу умелую участковую. Той бы немного посторониться, чтобы получить наиболее выгодную позицию, когда предполагаемые противники находятся рядом, однако узкое помещение кухни оказалось не очень большим, и оборонявшаяся девушка переместилась аккурат к подножию кровати, где «миролюбиво» возлежал теперь умерший покойный.

Так или иначе, две представительницы прекрасного пола – одна невероятно красивая, другая не менее злобная – сцепились в последней, решающей, битве. Они крутились на ограниченном пространстве, словно ужи, шипели друга на друга, подобно гадюкам, орали колкие грубости и явственные угрозы, хватались за волосы, раздергивали в стороны лохматые космы, но и не забывали наносить многочисленные тумаки, пускай и не слишком ощутимые, зато практически непрерывные. Наконец, наступила злосчастная кульминация: более физически развитая хозяйка очутилась сверху и сдавила (наверное, железные?) пальцы на хрупком горле поверженной жертвы. Казалось бы, всё – это конец! Побежденная брюнетка начала надсадно хрипеть, отчаянно задыхаться… Но, нет, похоже, искусная полицейская представлялась не так уж и сильно проста: она специально предоставила разъяренной сопернице (во время схватки ни много ни мало не думавшей) как бы полное преимущество, сама же в самый критичный момент полезла за пазуху и в конечном счёте, после стольких тягостных испытаний, извлекла наружу огнестрельное, боевое оружие.

Нет, она не стала стрелять, а ловким тычковым движением двинула «раздухарившейся вражине» дулом вниз широкого подбородка, снимания с нее необузданный признак явной агрессии и приводя развоевавшуюся хозяйку в состояние полной прострации. Когда ненавистное тело, вонявшее застарелым потом и безудержной яростью, безвольно обмякло, Шарагина брезгливо откинула его в правую сторону, затем, немного подрагивая от нервного возбуждения, проворно вскочила, как следует отряхнулась, зацепила на «неактивных запястьях» наручники, а затем, как оно и полагается, «отзвонилась» с докладом дежурному – при сложившихся обстоятельствах на место происшествия требовался выезд квалифицированной оперативно-следственной группы.

***

Едва ли Осольцев смог проделать больше пятнадцати метров; говоря точнее, он лишь немного удалился от «осквернённого дома», принадлежавшего напористой участковой, и приблизился к заброшенному зданию бывшего поселкового молокозавода, некогда снабжавшего населенные пункты, расположенные поблизости, молочной продукцией. В настоящее время всецело необходимое здание полностью пустовало, а полуразрушенным внешним видом навевало горьковатую тоску и сплошное уныние. Если вкратце остановиться на его основных характеристиках, то на ум приходит кирпичный каркас, исполненный в виде протянутой литеры «Г»; оконные проемы видятся пустыми – в них отсутствуют даже рамы; внутренние помещения выделяются обшарпанной облицовочной плиткой; окружающая территория в полной мере не огорожена, заросла кустарниковой растительностью и завалена отходами человеческой жизнедеятельности, или попросту отвратительно пахнувшим уличным мусором.

И снова у одинокого ночного путника «засвербило» под ложечкой, несильное тело охватилось неприятной нервозной дрожью, необъяснимой и жуткой, а мысли наполнились сверхъестественным страхом, холодившим душу и чрезвычайно морозившим легкие. Не находя объяснения столь странным явлениям, зловещим и жутким, Геннадий снова остановился и застыл на единственном месте, не смея пошевелиться; он стал внимательно вслушиваться и в окружающую природу, и в ближайшую обстановку.

Здесь стоит немного отвлечься и рассказать, что, кроме одного полуразвалившегося здания, поблизости присутствовало еще и другое – бывшая общепитовская столовая; она точно так же оставляла собой «желать лучшего» и выглядела если не чрезвычайно плачевно, то по крайней мере невероятно убого. В отличии от бывшего молокозавода, построенного из красного кирпича, строение общественного питания выдавало предрасположенность к использованию в своём возведении исключительно силикатных конструкций. С другой стороны, в той же самой мере, как и постройка рядом, тут можно было видеть полнейшее запустение, неприглядное отсутствие окон, дверей, хоть какого-то ограждения; зато вонючие, мусорные кучи находились не только снаружи, но отчетливо (причем в неимоверном количестве) отмечались еще и внутри. И вот как раз из загаженных помещений и слышались какие-то непонятные звуки, привлекшие внимание перетрусившего пропойцы и приведшие его к состоянию паническому, если не жизненно отреченному.

Осольцев стал пристально вслушиваться. Из глубокой темноты, зловещей и мрачной, доносилось легонькое попискивание, не напоминавшее собой ничего из ранее слышанного; в общем и целом оно было похоже на «чвак, псик, кхак» – как будто кто-то неизвестный (причем он, кажется, не один) кого-то смачно переживает, и притом, по-видимому не находя понимания в дележе раздобытого пропитания, необъяснимо с кем-то ругается; иными словами, доносившиеся отголоски представлялись чем-то чудовищным, как будто из самых глубин преисподней мгновенно вырвалось большое количество демонов и теперь они многоголосо, но полушепотом сливаются между собою тысячью ужаснейших интонаций. «Что, «блин», сегодня за ночь «такая-разэдакая»? – трясь от суеверного ужаса, загулявшийся путник тем не менее находил в себе силы для неких неплодотворных попыток, хоть как-то способных помочь ему в разъяснении возникавших неразрешимых вопросов. – Словно бы злополучная судьба на меня за что-то обиделась и словно бы сама зловещая смерть накрывает меня плотным, черным крылом, страшным и жутким, неотвратимым и вездесущим. Может, попробовать побежать? – пришедшая мысль казалась, по сути, неглупой; но жизненные силы будто бы разом закончились, а застывшие, одновременно дрожавшие, ноги при всем огромном желании не трогались с места. – Что же со мной такое, неужели всё – кончились мои славные похождения? – хотя в последней фразе давно уже спившийся нерадивый мужчина, безусловно, приврал: на протяжении последних лет пятнадцати он не выделялся ничем, кроме как антиобщественным предоставлением собственного жилища под неблаговидный притон, предназначенный не только для распития спиртных напитков, но в некоторых случаях и для потребление легких наркотиков. – «Мабуть», все-таки пронесет? – выдвигал Геннадий наивные предположения, почему-то частично переходя к укра?инскому изречению. – Да, скорее всего, так и будет; но надо хоть что-то предпринять и хоть как-то проявить спасительную активность».

Подумано – сразу, собственно, и проделано. Превозмогая неописуемый страх, протрезвевший мужчина, от охватившего ужаса давненько уже выветривший последние алкогольные капли, попытался сделать первый шаг и выдвинул правую ногу немного вперед, преодолев расстояние, едва ли доходившее до четверти метра. Поставив дрожавшую стопу, обутую в резиновый сланец, на голую землю, он застыл и снова прислушался: из соседнего строения продолжало ненавязчиво доноситься «чвак, псик, кхак» и не ощущалось никаких активных подвижек – но вот из бывшего молокозавода, угрюмым остовом уныло торчавшим в безрадостной, злополучной ночи… повеяло холодным дуновением, уже знакомым и до крайности жутким, а следом послышалось многоликое шевеление, неотвратимой волной накатывавшееся в сторону одинокого путешественника, запоздавшего путника. Насмерть перепуганный, Геннадий вдруг почувствовал, как штаны его становятся неприятными, мокрыми, липкими, а колотившая дрожь неожиданно прекратилась, предоставив похолодевшую кожу для многомиллионных, неисчислимых мурашек.

И тут он увидел! Нет, его взбудораженному взору представилось не нечто, скажем, сверхъестественное, необъяснимое; напротив, в увиденном им явлении не существовало ничего мистического, потустороннего, фантастического – со стороны заброшенного здания на него двигалось несметное полчище неприятных, да попросту омерзительных, крыс, и шипевших, и пищавших, и злобно кричавших. Невиданное наступление начало?сь неожиданно, разом, всем скопом; многочисленное «войско», насчитывавшее не менее двух тысяч безжалостных «воинов», остервенело мчалось в сторону бывалого проходимца, застывшего в неестественной позе и крепко зажмурившего непутёвые зенки, ещё совсем недавно чрезмерно наглые и более чем уверенные; не вызывало сомнения, он приготовился умирать, смирился с жестокой, невероятно мучительной, участью и уже практически не отдавал никакого отчета происходившим событиям. А бесчисленные враги становились всё ближе и ближе, причём на «боевую» помощь к ним устремились ещё и отвратительные собратья, чуть раньше находившиеся в полуразрушенном строении бывшей столовой.

Кровавая развязка наступила всего через каких-то пару мгновений: неблагонадежный человечишка, бесполезный член современного общества, был резко сбит с трясшихся ноженек, буквально окутан накатившейся крысиной волной, повален на холодную землю, а уже в следующую секунду в него впивались мелкие, но крайне острые зубки, разрывавшие его, и без того не слишком объёмное, тело на мелкие кровавые части и превращавшие закоренелого пьяницу в растерзанное багряное месиво.

Глава V. Новая знакомая

Дожидаясь наступления у?тра, Лисина Юля неторопливо бродила по многочисленным неждановским улочкам, присматривая себе временное пристанище, где впоследствии можно будет ненадолго осесть и более-менее прилично пристроиться. Шестнадцатилетняя разведчица обошла уже практически двадцать порядков, но пока ничего приемлемого ей так и не приглянулось – если дом виделся нормальным, то он обязательно оказывался жилым, а если подвернувшееся жильё пустовало, то оно обязательно оставляло собой желать наилучшего (ну, или попросту выглядело полуразвалившимся, к проживанию, даже временному, полностью непригодным). Кроме всего перечисленного, озорная плутовка была еще и девушкой чистоплотной и требовательной, сызмальства привыкшей к комфорту; здесь следует указать, что сначала ее приучали следить за собой в детском доме, где она воспитывалась аж до тринадцатилетнего возраста, а затем, когда она бесцеремонно сбежала, Юла и сама уже, обретя долгожданную полнейшую независимость, селилась исключительно в благоустроенных съемных квартирах и комфортабельных, престижных отелях, где обслуживавший персонал лучше предпочитал изображение Бенджамина Франклина, чем всякий другой документ, способный удостоверить личность въезжавшего постояльца. Вместе с тем в поселке Нежданово юная ловкачка очутилась впервые, не представляла себе, как он устроен, но что-то ей определённо подсказывало, что ни гостиниц, ни постоялых дворов, ни чего-то хоть сколько-нибудь похожего в ближайшей перспективе у нее найти не получится, причем по одной обыкновенной причине – потому что их попросту нет. Она бы, конечно, могла развеять возникшие сомнения, определив их наличие либо отсутствие с помощью всемирной сети; однако, отправляя на сложное задание (дабы избежать досадного провала, скорого, глупого), Оксана лишила ее всяких средств связи, способных скоропалительно выдать особую принадлежность к государственным секретным структурам. «Телефон, если что, добудешь себе прямо на месте, – сказала она в момент расставания, когда «изымала» у полюбившейся воспитанницы новенький серебристый «iPhone», который сама же ей чуть раньше и подарила, – уверена, со столь несложной задачей ты справишься "на отлично!"», – она доброжелательно тогда улыбнулась.

Итак, Лиса бесцельно блуждала уже около четырех часов; на улице давно рассвело, время стремительно приближалось к семи. Не зная еще, как она будет действовать и какие конкретные шаги ей в первую очередь стоит предпринимать, шаловливая бестия забрела на одну из окраинных улочек, располагавшихся с восточной части провинциального населённого пункта, на случившуюся поверку представлявшегося не таки уж и маленьким; она казалась непродолжительной, включала в себя всего, наверное, шестнадцать домов, не имела ни асфальтированного покрытия проезжей части, ни дополнительных тротуаров – другими словами, если чем и выделялась, то только двенадцатью жилыми строениями, четыре же считались заброшенными. И вот именно тут-то и подвернулась хоть сколько-нибудь пригодная избёнка, на короткий промежуток времени способная приютить одинокую уставшую путницу. «"Хрен" с ним! – кого она конкретно подразумевала, плутоватая красотка не пояснила; но рассудила-то в дальнейшем, в сущности, здраво: – Заберусь-ка я, пожалуй, в попавшийся полусгнивший бомжатник, пару часиков пересплю – а то я что-то на удивление очень устала? – соберусь с просветленными, перспективными мыслями… а там уже на трезвую голову буду чего-то придумывать. «Лять», Оксана! – ругала она чрезмерно предусмотрительную наставницу. – Хоть бы денег немного оставила?! Так, нет же, иди, говорит, и крутись, как делала некогда раньше; тебе, мол, не привыкать, – в этот момент Юла подходила к бревенчатому дому, второму с дальнего края; она ухватилась рукой за покосившуюся калитку (непрочный и ветхий забор, какой еще сумел сохраниться, вплотную крепился к фасаду) и, надсадно поскрипывая, потянула ее на себя, – хорошо еще у меня в потаённом загашнике, под стелькой правой кроссовки, остались спрятанными «американские денежки», раздобытые мною ещё в «последнюю вылазку», когда мы с Оксаной и Павлом, – вспоминая о погибшем воспитателе, она печально вздохнула, – сражались с безжалостным и жестоким ханом Джемугой…»