На лыжах

На лыжах
Василий Васильевич Брусянин

В стране озёр
«Спешим на предвыборное собрание младофиннов. Идём узкой лесной дорогой на лыжах. За все эти дни, там и тут, то и дело встречаешь на больших дорогах и на узких лесных дорожках людей, идущих на лыжах. Всё взрослое население Финляндии – мужчины и женщины – в движении: собираются по деревням, спешат на предвыборные митинги, ходят друг к другу и обсуждают один для всех близкий вопросы: кого выбирать депутатом в сейм?

И мы идём на лыжах по узкой лесной дороге и спешим на предвыборное собрание. Впереди меня идёт Пекко Лейнен, мой приятель страны лесов и туманов…»

Василий Брусянин

На лыжах

Спешим на предвыборное собрание младофиннов[1 - Программа младофиннов сходна с программой нашей конституционно-демократической партии.]. Идём узкой лесной дорогой на лыжах. За все эти дни, там и тут, то и дело встречаешь на больших дорогах и на узких лесных дорожках людей, идущих на лыжах. Всё взрослое население Финляндии – мужчины и женщины – в движении: собираются по деревням, спешат на предвыборные митинги, ходят друг к другу и обсуждают один для всех близкий вопросы: кого выбирать депутатом в сейм?

И мы идём на лыжах по узкой лесной дороге и спешим на предвыборное собрание. Впереди меня идёт Пекко Лейнен, мой приятель страны лесов и туманов.

Он – низенький коренастый человек, с широкими плечами, прекрасно говорит по-русски, на собрании рабочей партии говорит с увлечением и его всегда охотно слушают. В своём рабочем районе Пекко особенно популярен, в особенности среди своих единомышленников. Старофинны и младофинны его ненавидят за его резкие нападки на «буржуазные» партии.

Пекко Лейнен только вчера вернулся домой после недельной командировки в соседние приходы, где он выступал в роли «выборного агитатора» от рабочей партии. Он немного охрип и жалуется на переутомление. На предстоящем собрании младофиннов говорить не предполагал, потому что его сменил другой выборный агитатор, и идёт со мною только из желания быть моим спутником и переводчиком.

Скользя на лыжах, мы спустились в лощину, перебрались через мостик и выбрались на холм с большими красностволыми соснами. На этом холме расположена небольшая финская деревушка, обитатели которой заняты рыбной ловлей на соседнем озере Вамильярви.

В этой деревушке Пекко должен познакомить меня со своим товарищем Иоганом. Впрочем, они теперь уже не товарищи, хотя по-прежнему не прерывают сношения, но видятся уже реже. Об Иогане Пекко говорит:

– Иоган с ума сошёл!.. Бросил нашу партию и сошёлся с «христианскими» рабочими.

– Почему же так? – спрашиваю я.

– Не нравится ему тактика социалистов.

– А программа?.. Разве он и программе изменил?..

– От программы он никуда не уйдёт, – хмуро заявляет Пекко. – Ведь он сапожник как и я… Земли у него тоже, что и у меня: усадьба да луга все в каменьях.

Иоган – высокий, стройный, с худощавым лицом. Глаза у него утомлённые, говорит вяло. Здороваясь, он крепко пожал мне руку и улыбнулся только глазами, как умеют улыбаться только финны. А исчезла улыбка в глазах, и опять в этих глазах – немного хмурое выражение.

Идём втроём вряд по широкой улице. Солнце светит ярко, по земле стелется снеговая дымка, «позёмка», как говорят у нас в России. Шуршат по снегу лыжи, и в их шорохе ухо улавливает что-то успокаивающее. Тихо на улице деревни, безмолвно в лесу, когда мы свернули с широкой дороги и вышли под зеленеющие своды елей и сосен.

Я попросил Пекко втянуть Иогана в разговор на тему о партии «христианских рабочих». По-русски Иоган, что называется, ни слова, так что Пекко пришлось говорить с ним и за себя, и за меня, и со мною за своего товарища. Иоган весьма охотно рассказал и о себе, и о своих соображениях, благодаря которым перешёл в партию «христианских рабочих», изменив социалистам.

Он, действительно, по-прежнему разделял программу рабочей партии, особенно экономические её параграфы, но его, как передал мне Пекко, «напугало поведение социалистов в сейме». Он боится изменения выборного закона после ряда роспусков сейма и боится нового неведомого закона, который может лишить его права на голосование. Иоган сослался даже на черносотенный петербургские газеты, в которых будто бы уже заговорили о перемене выборного закона в сейме.

Своей новой партией «христианских рабочих», как оказалось, он также недоволен, потому что она будто бы слушается «господ» из партии старофиннов. В заключение Иоган сказал, что снова подумывает о том, чтобы примкнуть к рабочим-социалистам.

– Почему же, – спрашиваю я Пекко, – христианские товарищи не понравились товарищу?

Пекко лукаво улыбается и отвечает:

– Что же, – говорит он, – они только о христианстве думают и кричат…

…

Припоминаю лозунги на избирательных бюллетенях в тех участках, где выставлены были кандидатами в депутаты сторонники партии «христианских рабочих». На одном участке г. Выборга партийный лозунг заменён патетической фразой: «Христианская рабочая партия». И ни слова больше, что бы избиратель мог ожидать от этой партии. На другом участке[2 - фин. Viipurin pit?j? – Выборгский приход.] лозунг выражает как раз то, во что не верит Иоган: «Победа рабочего вопроса на христианской подоплёке»[3 - Слово pahjalla только и можно перевести не совсем благозвучным «подоплёка». Партия «христианских рабочих» проявила заметную деятельность в 1905 г., когда сформировалась и так называемая «аграрная» (земледельческая) партия. Абсолютное число поданных бюллетеней в три предшествующие выборные компании возрастало так: в 1903 г. было 13 601 чел., в 1908 – 18 848, в 1909 – 23 120. В сейм «христианские рабочие» провели 2 депутатов. Из среды фабрично-заводских рабочих в упомянутую партию переходят немногие. Она пользуется симпатией среди трудящихся глухих приходов.].

* * *

В народный дом мы явились уже в разгар собрания. За обширным чёрным столом заседал комитет местной организации младофиннов, остальная, большая часть обширной комнаты была уставлена скамьями. На скамьях вплотную друг к другу были размещены слушатели. Тут были и старики, и старухи, и молодые женщины с ребятами, и степенные финны средних лет с серьёзностью в лицах. Слушателями были заняты и проходы по обеим сторонам ряда скамей, стояли финны и у стены, и в выходных дверях, и в дверях в соседнюю комнату. Было и жарко, и душно, но публика с большим вниманием слушала речь оратора-младофинна. Оратор – прилично одетый, высокий господин в очках. Как потом я узнал, это был учитель гельсингфорсской мужской гимназии, командированный центральным младофинским комитетом в качестве оратора по Выборгской губернии.

Говорил он не спеша и не волнуясь, а так, как будто перед ним были юные ученики, которым что ни скажи, во всё уверуют. Ни жесты, ни повышенная страстность голоса не сопровождали его речи. И на лицах слушателей было отражено бесстрастие, почти равнодушие. Но речь оратора оживилась, когда он приступил к критике программ партий справа и слева.

Подчеркнув симпатию к партий шведоманов[4 - Шведоманы, или шведская народная партия, поддерживает в населении симпатии к Швеции. Партия старофиннов сходна с нашими октябристами, а в иных пунктах программы приближаются к русским националистам и даже «правым». Аграрная партия, собственно, партия интересов мелких землевладельцев и крестьян, занятых земледельческих трудом. До некоторой степени ей соответствуют наши трудовики.] как к партий конституционной оратор оговорился, что национальные вопросы всё же разъединяют младофиннов и представителей шведской народной партии.

– Но всё же, – закончил оратор, – мы вместе со шведской народной партией будем оберегать конституцию.

Старофиннов младофинн-оратор упрекал в узком национализме и консерватизме и добавлял:

– Ваша уступчивость в сенате и излишняя боязнь в сейме – символы вашей слабости, вашей дряхлости… Уступите же место в сейме представителям молодой и энергичной партии младофиннов как зрелым детям молодой Финляндии.

В глазах оратора вспыхнул огонёк возбуждения, когда он перешёл к критике программ демократических партий, а в особенности рабочей партии.

– Наша рабочая партия, – говорил он, – свято хранит параграфы своей программы, но не умеет охранять нашей конституции. Это – политическая незрелость! Политическая слепота!.. Вот наша «аграрная» партия! Она тоже объединяет трудящихся людей, но почему же она умеет и охранять конституцию?.. Потому, что смысл своей программы она подчиняет интересам родины. Но, аграрная партия – партия незрелых людей и в смысле просвещения, и в смысле понимания интересов финляндской конституции. Членам аграрной партии ещё нужна политическая школа… А посему, граждане, голосуйте за нас, за молодую и зрелую политически партию младофиннов…

В положительной части своей речи оратор всё время призывал население согласовать своё поведение с основными законами страны, потому что «только эти законы дадут землю трудящимся на земле и улучшат положение трудящихся на фабриках и заводах».

– На суд и основные законы надейтесь, граждане! – восклицал он. – Законы улучшат суд, а суд даст всем равноправие перед законом и справедливостью.

Далее оратор говорил, что только законность и корректность в поведении населения страны оберегут финскую конституцию. Законы же помогут стране решить и вопрос о воинской повинности… все вообще вопросы, связанные с цельностью страны и с сохранением её конституции.

Последние фразы своей речи оратор сказал с большим подъёмом. Но странно, слушатели не реагировали на эту речь ни возгласами одобрения, ни аплодисментами, ни шиканьем, так я и не узнал, какое впечатление было от этой речи. Такое равнодушие часто мне приходилось наблюдать в стране озёр и туманов.

Следующим оратором выступил старофинн, человек лет 50, с лицом пастора. Речь его была кратка, вяла и произвела на меня такое впечатление, как будто и сам оратор не знал, для чего он собственно говорит?

Оратор-старофинн в своей речи не превзошёл рамок «общих мест». Говорил он и о том, что «Финляндия – для финнов». Говорил и о том, как бы хорошо было, если бы улучшить жизнь отечества и общества, и что общественное желание должно победить все препятствия.

– Мы, старофинны, – продолжал он, – заботимся об обществе. Земледельцам желаем земли! Рабочим – тишины и лучшей жизни!.. Желаем мы, чтобы наши законы охранялись всем народом, и чтобы все законы писались на евангельском начале…

От всей его речи веяло какой-то наивностью и простотой и чем-то бессильно-ветхим и умирающим. И нельзя удивляться тому, что партия старофиннов с каждым годом уменьшается, и политическое значение её падает. Консерватизм и национализм этой дряхлой партии бессилен побороть хотения молодой жизни финнов, которые, независимо от того, к какой партии принадлежат, все как один хотят уберечь свою конституцию и законы свои охраняют, не утрачивают и национального самосознания. Очевидно только, что политическая жизнь последнего времени передвинула симпатии большинства населения от «общих евангельских мест» в сторону реальных и злободневных запросов существования.

К сожалению, на этом собрании мне не удалось слышать речи представителя рабочей партии, потому что она не была произнесена. Младофинны, устраивая собрание накануне выборов, не имели ввиду полемики с представителями других партии, недаром во время скучной речи старофинна в рядах слушателей заметно выражалось нетерпение, и даже раза два кто-то негромко произнёс: «piisaa!»[5 - фин. Piisaa! – Довольно!] Специальный оратор-младофинн объезжал районы спешно, имея ввиду сосредоточить внимание избирателей-единомышленников на главных пунктах программы и, так сказать, подвести итог выборной кампании.

Пекко вступил с ним в частную беседу, прося его и председателя собрания разрешить сказать несколько слов. Но гельсингфорсский учитель, вынимая часы, отрицательно помотал головою и называл районы, где ему ещё надо побывать до вечернего гельсингфорсского поезда, а назавтра он должен поспеть в столицу страны, чтобы опустить в урну свой бюллетень. Он торопился к выходу и пикировался с Пекко, который всё же успел сказать ему несколько неприятных слов. Я не знаю смысла последней фразы, которую обронил гельсингфорсский учитель, садясь в сани. Пекко же бросил ему вдогонку крылатую фразу:

– Me teemme ty?ta k?sill?![6 - фин. Мы работаем руками!]

Ночь накануне выборов я провёл в крошечной холостой хатке Пекко Лейнен. Всю ночь я плохо спал, лежал с открытыми глазами и чувствовал себя в какой-то странно-фантастической обстановке.

Бледный отсвет ночи вливался в оконца хатки деревенского сапожника. За стеной гудела буря. После далёкого лыжного пути во всём теле чувствовалась усталость, не хотелось читать, и спать я не мог. Всё думал о Пекко, его жизни, его работе в своём районе и о его горячей преданности интересам своей партии. Черкнёшь спичкой, чтобы разжечь потухшую папиросу, и из тьмы ночи выплывут все подробности обстановки жилья моего спящего хозяина. Низенький столик с инструментами, обрезками кожи, дратвою, коробки с гвоздями, – у окна. В углу стол, за которым мы с Пекко ели ветчину и яичницу и пили чай. Над столом самодельная этажерка, набитая книгами и газетами. Над рабочим столом сапожника крошечная жестяная лампочка. Направо небольшая печь с чёрным от сажи челом, на плите два-три горшка, чашки, стаканы. Налево в углу кровать, на которой спит утомившийся Пекко Лейнен, свободный гражданин своей страны, на долю которого выпадает такое благо – опустить в урну бюллетень с именем, в которое Пекко верит как в себя. В избе неуютно и нехозяйственно, но как-то по-своему мило. Чувствуется, что живёт здесь человек одиноко, но живёт в своём одиночестве для других, для всех. А я – только зритель, только наблюдатель чужой жизни для всех… Я – листок, оторвавшийся от ветки родимой, а Пекко Лейнен – молодой отросток прекрасного, хорошо и весело растущего дерева с именем – дорогая родина.

Лежу в темноте. Прислушиваюсь к тихому и ровному дыханию Пекко, и тихая грусть заполняет мою душу.