Опустошённые души

Мирный разговор, обыкновенно, кончался ссорой Петра с дядей.

– Да как же по-твоему жить-то?.. Чёрт тебя дери!.. – горячился Пётр.

– А так, как душа хочет… Хочет душа кричать «не убий» – кричи, хочет «око за око» – кричи!.. А так, чтобы все кричали «не убий!..» – этого нельзя…

– А кричать всем «око за око» можно? На этом ты сравняешь всех людей? – горячился Пётр, шагая по комнате.

– В этом люди давно сравнены, – отвечал Завьялов.

– Ты буржуй!.. Дьявол!.. Кровопийца!.. – кричал Пётр.

Завьялов встал, взялся за фуражку и, уходя, сказал:

– Проклятые революционеры!.. Ровняйте тут дом с бобом… Нога моя не переступит вашего порога!..

Наступало воскресенье или ближайший праздник, и он опять приходил, бранился с Петром, спорил и уходил, отплёвываясь.

Травину нравился Завьялов, несмотря на то, что старик-табельщик относился к студенту свысока и часто посмеивался над ним.

Рабочие любили Завьялова, несмотря на его ненависть к революционерам и забастовщикам. Какая-то сердечная доброта заставляла Завьялова изменять собственным словам: он всегда был на стороне рабочих, и у себя на заводе считался «красным».

– Действительно крепкий человек этот Завьялов, – говорил Травин. – Есть такие завьяловские ножи, крепко они закалены и остры… Каламбур вышел не из важных, а правды в нём много…

Пётр возражал:

– Пропащий он человек для рабочих!.. Таких у нас на заводе много… Всех бы их надо!..

Он не выразил до конца своей мысли, и она отразилась в его глазах мрачным и зловещим огоньком.

Отношения между Травиным и товарищем Петром за последнее время как-то испортились. Ничего особенного между ними не произошло, но Пётр первый почувствовал отчуждение и не счёл нужным притворяться прежним. Травин видел это, но не удивился и не пожалел. Он и сам охладел к Петру.

На эту перемену в отношениях обратил внимание Николай Николаевич Верстов и как-то раз высказал сожаление.

– О чём же сожалеть-то? – спросил Пётр. – Побыла с нами интеллигенция, пока ясны были пути, а теперь она и сама-то сбилась с пути… Теперь верно самим нам надо искать новые дороженьки…

– Это вы правду сказали, товарищ, – соглашался Николай Николаевич. – Пора рабочим выдвигать интеллигенцию из своей среды. Это будет попрочнее… А то посмотрите – чем теперь занята интеллигенция – «богоискательством» да «богостроительством»… Ведь это же игра в руку реакции…

Когда в тот же вечер Николай Николаевич зашёл в комнату Травина, последний спросил:

– Вы чего так всё интеллигенцию браните?..

– Совершенно правильно…

– А Завьялова вы не считаете интеллигентом?.. Из рабочих? Разумею я…

– Ничуть!.. Какой же это интеллигент!? Приказчик капитала не может быть интеллигентом…

– Ого, здорово сказано!.. А мне кажется, относительно Завьялова вы ошибаетесь… Присмотритесь-ка к нему, ведь это искатель до корня волос… Он в философии ищет разгадку жизни…

– Может быть, но мне важно, что он ищет…

XI

Заслышал Травин голос Завьялова в комнате хозяйки, и ему захотелось повидаться с табельщиком. Постучал в стенку. Вошёл Пётр.

– Что вам, Николай Иваныч?

– Кажется, Завьялов пришёл?

– Он.

– Может быть, вы, товарищ, попросите его зайти ко мне?

– Ведь он вас обеспокоит. Опять завёл свою волынку-то…

– Нет, а вы попросите, – настаивал Травин.

Пришёл Завьялов с улыбкой на раскрасневшемся лице, молча поздоровался, сел на стул близ постели, спросил:

– Всё неможется вам?

– Да-а, скоро конец… О чём вы опять спорили с Петром?

Лицо Завьялова вдруг стало серьёзным.

– Да всё о там же… Пронять мне Петра хочется, чтобы умным человеком был, а он всё своё…

– Что же, вы всё насчёт «не убий» и «око за око» спорите?

– Всё об этом, – рассмеялся Завьялов. – Без работы третий месяц шляется, а всё кричит: «Не убий»… Его давно уже убили, а он всё «не убий»… Смешно мне это! Зову его к нам на завод, а он говорит: «Примите всех своих, тогда пойду»… А если мы не хотим их принимать-то за стачки да за бунты?.. Поди ты вот с ним, с дурьей головой, и потолкуй…

– Это он хорошо делает, – вставил Травин.

– Я знаю, что вы это скажете!.. Ещё бы! Ведь он по интеллигентской указке всю свою жизнь сложил…

– А вы по чьей? – усмехнулся Травин.

– Я?.. Я по своей указке. Захотелось вот мне капиталу служить и служу…

Эта прямота, доходящая до цинизма, с которой говорил Завьялов о своём служении капиталу, всегда раздражала Травина. В таких случаях ему всегда хотелось сказать что-либо неприятное, и он сказал:

– Ведь и мы по желанию отдавали свои силы революции.

– Знаю!.. – воскликнул Завьялов. – Не насильно вас под пули-то сгоняли, а только я и тогда смеялся над вами…

– Почему же?

– А потому – проделывали вы всё это, а не знали, чем вся эта история кончится…