Опустошённые души

Улыбаясь скорбной улыбкой, Травин говорил:

– Имена у нас с вами сходные, Николай Николаевич, а отчества разные… Это – символ!.. Вы боитесь жизни, а я её презираю… Ваша опустошённая душа жаждет заполнения жизнью, а я говорю жизни: «Я и тебя опустошу презрением и отрицанием!..» А кончится это знаете чем?.. Вы будете вечно одиноки, ибо никогда не заполните своей души жизнью и не примите жизни, а я буду вечен, ибо приемлю жизнь ради её отрицания… То есть, понимаете, что сделаю: не примирю законов природы с моими идеалами и создам вечную катастрофу… Понимаете – вечную катастрофу!.. Ха-ха-ха!.. Здорово!..

– Здорово! – соглашался Николай Николаевич.

И они оба смеялись, курили, заполняя комнату дымом, и опять принимались говорить и непременно на тему о жизни и смерти.

– В сущности, чёрт знает, до чего можно договориться, если вот так взять нарочно да и разводить философию, – сказал как-то раз Травин.

– Что же, это хорошо, – соглашался Николай Николаевич. – Я разучился говорить, а говорить надо…

Они продолжали странный разговор на философские темы и часто не отдавали себе отчёта – шутят ли или говорят серьёзно.

Со стороны было даже как-то жутко слушать их рассуждения. Недаром Соня часто говорила Загаде:

– Я теперь жалею, что они сблизились и живут вместе… Они друг друга толкают в пропасть…

– И оба полетят, – соглашался Загада, который теперь с тревогой думал о своём друге.

Как-то раз Травин совершенно серьёзно оказал:

– Знаете что, Николай Николаевич… Если бы вы, положим, проснулись завтра и вдруг почувствовали бы, что вы верите в Бога… Я думаю, вы тогда заполнили бы свою душу.

– Могло бы и это случиться!..

– А какого Бога вы хотели бы: вселюбящего или всекарающего?

– Мне кажется, я уверовал бы в Бога вселюбящего, – отвечал Верстов.

– А я примирился бы только с всекарающим, – говорил Травин.

– А что же тогда человеку останется делать? – спросил Николай Николаевич, и на лбу его выступила вертикальная складка.

– Человеку, опрашиваете… Да только покориться!.. А вот мне не хотелось бы покоряться… Помните, как говорит Андреевский Савва: «Уничтожить всё: старые дома, старые города, старую литературу»… Понимаете, а потом всю землю оголить и посадить на неё человека…

– Ну, а после оголения земли и человека что будет? – серьёзным тоном спросил Николай Николаевич.

– Гм!.. Это, действительно, вопрос ядовитый!.. Я думаю, у человека начнут расти волосы… А?.. Ха-ха-ха!.. И из волос, а не из ребра, как сделал Бог, голый человек сам себе создаст подругу жизни. И сам же себе скажет: «Иди, плодись и наполняй землю»… А?.. Ха-ха-ха!.. Согласны, Николай Николаевич?..

– Ну, а что будет после того, как земля наполнится?

– Гм!.. Что будет?.. Да ничего, будет опять человечество…

– И государства будут? – после паузы спросил Верстов.

– Будут и государства.

– Будут приноситься жертвы тем государствам?

– Всенепременно…

– Ну, тогда и ваш человек ни к чёрту не будет годен!..

– Ха-ха-ха!.. Почему же? – громко смеясь, спросил Травин.

И они опять оба хохотали, не отдавая себе точного отчёта: шутят они только, говоря так, или же серьёзно обсуждают что-то важное.

Говорили так и как будто прятали от себя и друг друга свои сокровенные думы. И точно боялись, – не подслушал бы кто-нибудь их дум, тех беспокойных дум, с которыми они оба долго лежали в постелях в сумраке бессонных ночей.

Говоря и смеясь над жизнью и смертью, старались быть смелыми до цинизма.

А смерть подходила к ним незримыми стопами и несла с собою самое страшное для них и неизбежное – забвение…

Часто Травин бранил интеллигенцию, а Николай Николаевич останавливал его:

– Подождите, не браните!.. Может быть, она что-нибудь ещё и сделает.

– Ничего не ждите!.. Интеллигенция будет вечно служилым сословием… Служила народу и вместе с ним попала в тупик…

– Позвольте, позвольте! – перебивал его Верстов. – А прежние заслуги интеллигенции? А мы ради чего же томились в тюрьмах? Ужели ради того, чтобы услышать от вас осуждение?

– Может быть, и для этого, – соглашался Травин.

– Ага, вот вы как думаете!

И на лице Верстова вспыхивал румянец негодования, а через лоб ложилась вертикальная складка.

Помолчав, он в унынии склонил голову и сказал:

– От себя, вот, я так уже ничего не жду!.. Законченный я человек!..

V

Курсистка Соня приходилась Травину двоюродной сестрой. Они с детства знали друг друга: вместе росли, одновременно начали учиться в Полтаве да и в Петербурге были дружны.

Соня склоняла кузена уехать в Полтаву. Он отрицательно мотал головою и спрашивал:

– Для чего в Полтаву?

– Коля, но, ведь, Полтава наша родина. Там тётя Саша. Тебе так хорошо будет с нею.

Он усмехался больной короткой улыбкой и спрашивал:

– А что такое родина, Соня?

И, не дождавшись ответа, переспрашивал:

– Соня, что такое родина?.. Ведь это же какой-то пресс, которым выжимают из человека соки…