Легенда о царице. Часть первая. Явление народу египетскому

– Между прочим, – некоторое время спустя невнятно произнес бродяга, жуя фрукты, – у меня есть две новости: одна из них первая, а другая, надо полагать, будет вторая. Начнем, как водится, конечно, со второй, – фиги, ну их на фиг, еще не совсем спелые, в чем убедиться можешь сам. – он сунул ослу пару штук и тот начал задумчиво жевать, – теперь новость первая, – тут неподалеку, ну совсем недалече, мною замечена небольшая группа представителей моего вида, то есть Хомо сапиенс, и заняты они обычным для сапиенсов делом, а именно, – все сапиенсы, скопом, бьют сапиенса же, одного и, знаешь, – странник уважительно повел подбородком, состроив многозначительную физиономию, – судя по всему, они достигли высокой степени разумности и цивилизованности, ибо тот, которого нещадно так метелят, не сопротивляется совсем. Даже не пытается. А все это является свидетельством чего? – философствующий бродяга многозначительно понял вверх палец и закончил, – является свидетельством наличия закона. Давай-ка посмотрим на эту в высшей степени занимательную и поучительную картину поближе, но из соображений конспирации, а так, же и субординации, одному из нас придется ехать на другом верхом, а, то народ нас, знаешь ли, не поймет. Нет! Нет, нет! – со смехом закричал бродяга, добродушно стукнув животное кулаком в морду. – Ты все совершенно неправильно все понял! Все, с точностью, до наоборот. Ух ты, падла!

Это было не следствие невоспитанности, а просто естественная реакция на жестокий укус в ляжку.

Достойный Нофри, со сложенными смиренно на животике ручками, наблюдал, как сборщики налога весело, с шутками и прибаутками, доказывают спине счастливого Нехри выгоды государственного строя и так увлеклись, что чуть не пропустили начало следующего события.

А оно было уже вот оно.

– А что это вы тут делаете, о, священные гамадрилы Осириса?

Фраза возникла как-то ниоткуда и, видимо, оттуда же, ведь только что ничегошеньки же не было, возник красный осел и сидящий на нем, почему-то боком, бродяга, весело скаливший зубы.

– Езжай своей дорогой, сын вонючего шакала и смердящей же гиены. – миролюбиво ответствовал и одновременно напутствовал Нофри.

– О, великий господин! – ответствовал бродяга, вытаращив бесстыжие глаза. – Я, вообще то, и еду своей дорогой, но вот мой друг, – он указал на осла, – ищет, утерянную на бесконечных полях истории, родню, и позвольте вас спросить: не является ли ваш отец, ему дедушкой двоюродным?

– А? – удивился достойный сборщик налогов, полагая, что ослышался. – Чего?

– Я просто интересуюсь – какашки моего осла, по материнской линии, вам, не родня ли?

Нофри вытаращил глаза и раскрыл рот, затем повернулся к стражникам и махнул рукой.

Стражники, весело улыбаясь, подошли к, так же улыбающемуся, бродяге и один из них добродушно засветил ему под глаз и бродяга, по-прежнему улыбаясь, дрыгнув ногами, свалился с осла на противоположную сторону, откуда донесся его удивленный возглас:

– Ну, ни хрена себе, как больно! Ведь не должно же!

Кстати, когда он кувыркнулся с осла, то (ну совершенно случайно), задел пяткой, дрыгнувшейся ноги, подбородок одного из слуг закона, отчего, тот расслабленно и умиротворенно расположился на земле, на некоторое время, прекратив воспринимать реальность как факт.

Осла, который был тут ну совершенно не причем, перепоясали ни за что, ни про, что, палкой и он, задрав вверх морду, издал возмущенный и визгливый вопль и наподдал копытами задних ног в брюхо одному из стражей и тот ыкнув, согнулся, и пошел куда-то в сторону, потеряв всякий интерес к происходящему. Наверное, у него случилось расстройство желудка, или, не дай бог Ра, приступ язвы.

Тут на сцене вновь объявился бродяга, все еще не пришедший в себя от удивления.

– А почему так мне больно? – вновь спросил он весьма удивленно.

– Щас, подлечу, Исиду твою мать. – ответил один из надсмотрщиков, замахиваясь палкой.

Бродяга нырнул под брюхо осла и оказался по другую сторону, а палка, повинуясь щедрому замаху надсмотрщика, с характерным стуком встретилась с головой другого стража. Оставшиеся с разъяренными криками кинулись на бродягу, который, уворачиваясь от многообещающе гудящих в воздухе палок, принялся бегать вокруг осла, которого эта суета привела в крайнее раздражение и все его четыре копыта с такой скоростью замелькали в воздухе, что все сборщики налогов закончились, не успев пробежать и одного круга.

Схватка же господина Нофри с незнакомцем, красочно, но не вполне достоверно, описанная им впоследствии, выразилась в том, что тот последний долго гнался за господином Нофри с мотыгой в руке и с криком:

– Стойте, стойте, господин мой… последний штрих… дайте-ка я вас мотыгой хорошенько опояшу… ну чисто символически… иначе не будет логической законченности …в сцене!

Бродяга сильно поднажал, догнал-таки чиновника и со смаком, как раз на слове «в сцене», гулко приложился мотыгой по спине, что, однако, только прибавило прыти господину Нофри, удалившемуся вдаль со скоростью антилопы гну. Нет, увы, мотыга не переломилась, жаль конечно, было бы очень колоритно, но чего не было, того не было. Врать не будем, а наоборот, придерживаться будем естественного хода событий и без преувеличений. Только голая, нагая прекрасная и бесстыжая, правда.

Есть у кого сомненья в правде? Ну и отлично. Так вот, идем дальше…

Глава вторая. Откуда здесь Египет!?

Смачный удар мотыгой по чиновничьей спине произвел, как раз очень сильное действие на нашего бродягу. Он остановился на всем скаку, будто налетел в темноте носом на дерево, уставился куда-то вдаль, выронил мотыгу, завертел в растерянности головой, что-то забормотал, разводя руками, тыча вперед пальцем и оборачиваясь назад, то ли желая спросить у кого-нибудь объяснений, то ли призывая разделить с ним безмерное удивление. Наконец, он плюхнулся задницей на землю, точнее на грядку лука (для тех, кто любит точность), нервно засмеялся, сорвал пучок перьев зеленого лука и автоматически сжевал.

Бродяга наш настолько увлекся политико-экономической жизнью страны, что у него просто не было времени глянуть вокруг. А вот это зря, ибо посмотреть-то было на что, более того, это было единственное место, где на это можно было посмотреть. Более того, это было единственное в мире место, по которому много тысяч лет опознают планету Земля и еще много тысяч лет, по нему, будут ее опознавать. Путник увидал, а практически ткнулся носом, в самый характерный признак нашей планеты. Прямо в эти самые три сооружения.

Итак, по порядку.

На широкой зеленой долине, тянувшейся с юга на север, томно раскинулась река, лениво несущая свои воды в том же направлении, с берегами, густо заросшими водной растительностью, с песчаными отмелями, высунувшими из воды свои желтые спины. На песке чернели какие-то обломки скал, похожие глыбы нежились и в воде, иногда исчезая и вновь появляясь, меж ними по песку и воде расхаживали голенастые, клювастые и длинношеи птицы. Из зеленых зарослей вылетали и обратно прятались стаи других птиц. В долине паслись многочисленные стада разнообразных животных, и суетилась масса народа. Одна часть работала – жала, веяла, собирала, а другая часть, этого народа, с палками бегала между ними орала, размахивала дубинками, после чего, третья часть, споро погоняла караваны груженых ослов. Виднелись отряды воинов со щитами и копьями, в воздухе летал крик, гомон и ор. С первого взгляда было и не понять, что собственно происходит, то ли люди работают, то ли дерутся, то ли сражаются, то ли занимаются грабежом с разбоем. По всей видимости, это и была та самая пресловутая битва за урожай в самом прямом смысле слова.

Все это бродяга охватил единым взором, но не это повергло его в изумление.

Другой половиной того же взора охватил он и город на противоположном берегу, чуть выше по течению, будто явившийся из сказок Шехерезады. Он тянулся на юг и на север вдоль реки, постепенно понижаясь зданиями и увеличиваясь их числом и далее, насколько хватал глаз, город щедро разбросал по полям и лугам деревни и усадьбы. Громадная стена снежной белизны, на фоне зелени лугов и черноты земли, опоясывала комплекс дворцов и храмов, мощные колонны которых были видны и снаружи даже из-за титанической стены. Широкая мощеная дорога тянулась от каменной набережной к белой стене, распихав в стороны прочие строения, и упиралась в сверкающие медные ворота. Над стеной реяли флаги и вымпелы на высоких мачтах. Без слов было ясно, что именно там, за этой стеной и есть центр города и центр власти, возможно, всей страны, протянувшейся на многие километры.

Но и не это поразило странника жующего пучок зеленого лука и сорвавшего еще один.

В полутора километрах от белой стены начинался подъем от речной долины на равнину, тянувшуюся бог знает куда на запад, на север и юг.

На этой самой равнине, где по замыслу божьему не должно бы быть ничего больше и выше булыжника, кто-то, с милой непосредственностью, раскидал утесы и горы, на юг и на север, насколько хватал глаз. Этот кто-то, старательно выверил ребра утесов, тщательно отполировал грани, любовно обложил их белым известняком, а некоторые для разнообразия темным гранитом и, подумав немного, водрузил на каждую вершину массивный золотой треугольник, в настоящий момент, ярко сиявший в лучах солнца. Каждую скалу заботливо окружил стеной и декорировал гипостильными храмами. Затем он, наверное, со вздохом удовлетворения вытер руки, отступил на шаг, любуясь сотворенным, и счел себя равным богам. Кстати, совершенно не подозревая какой ажиотаж его творенья вызовут впоследствии.

Бродяга даже поежился слегка, представив, что неведомый строитель возьмет, да как выйдет сейчас из-за своих титанических сооружений. И чего тогда?

Ослиное фырканье над ухом вывело бродягу из состояния прострации, во время которой он, впрочем, объел весь лук вокруг себя.

– Ну, и что ты на это скажешь? – обратился он, наконец, к своему спутнику, пристроившегося к виноградной лозе. – Ах, вот ты как! Ты, может быть, предполагаешь, что эти белоснежные гиганты – это снега Килиманджаро обещают нам желанную прохладу? Или священные снега Канченджанги зовут отречься нас от суетности мира? Нет, нет и нет! со своей стороны могу сказать, что теперь я точно знаю, где мы находимся (еще бы я не знал!) и даже приблизительно, когда мы там находимся и, вот, это последнее, вызывает у меня нешуточную тревогу.

Бродяга неожиданно визгливо рассмеялся, шлепнув по земле ладонью.

– А что я там плел насчет реки – матери всего живого? Эту-то реку называют как раз наоборот – отцом, священным Хапи, а вот насчет приключений мы с тобой не ошиблись, у нас их будет здесь полная задница. Даже две задницы. Ну, почти что, – полная жопа!

Весельчак, наконец, поднялся, осмотрел себя, хмыкнул, и сказал:

– Опять я щеголял перед обществом, как свежевырожденный младенец. Итак, перед нами стоит насущная проблема, требующая срочного разрешения. Нет, ну не разгуливать же в таком виде, в самом-то деле…

Странник развел руки в стороны, продемонстрировав в каком именно виде.

– Нет, в нынешнем сезоне такой фасон не в моде и может вызвать ненужный ажиотаж, а нам он вовсе ни к чему. Надо хоть немного пополнить свой гардеробчик. Стараться надо, так же, избегать нам всяческого фурора. Кстати, вот я вижу и решение этой проблемы – оно, сейчас, прошло к реке, к тому самому, отцу всего живого, если помнишь, и в настоящий момент находится вон в тех камышах. Пойду ка, – бродяга щелкнул пальцами, – и разживусь я кой-каким бельишком, а ты стой смирно и смотри, не ввяжись в какую-нибудь хреновую историю дурную, как обычно за тобою водится на самом деле.

Почтенный Хенусет, устав орать, на работающих в поле, в поте лица, бездельников, спустился освежиться к реке. Он намочил ладони, похлопал ими по бритой лысине, как вдруг из тростника неожиданно, как-то очень уж сразу, появился некто, с радостной улыбкой на лице, с по-детски ясными глазами, одетый абсолютно ни во что, то есть совершенно голый, и сразу же затараторил, активно жестикулируя руками, а так же еще и пальцами:

– О, господин, я вижу, собрались вы совершить святое омовенье, позвольте же помочь раздеться вам.

Жутковатое порожденье тростника подошло к почтенному Хенусету, неожиданно почувствовавшему слабость в коленях, и принялось развязывать узел на его юбке, предварительно сравнив ладонью рост Хенусета со своим. Вертя бедолагу во все стороны, нахал приговаривал:

– Так, немного повернитесь, сюда, теперь, вот сюда, вот здесь развяжем узелочек, а что это так пучим мы свои глазенки, нет, нет! вот ручонками своими сучить не надо, вы только мне мешаете и ротик надо бы закрыть, а то я поцелую вас сейчас и прямо в десны. Ну, вот и все! А делов-то!

И, действительно, почтенного, Хенусета раздели с такой скоростью, с какой ему не удавалось раздеть ни одну крестьянку. Ничего не соображая, кроме того, что его опустили… о, нет, это просто оговорка, до этого дело не дошло! Достойного старосту просто отпустили! Хенусет кинулся прочь от реки и от… от Сет его знает от кого.

– Куда же вы, мой сладкий, – не мог не крикнуть наглец, – а ритуальное-то омовение? Что, так и будешь бегать, в натуре блин, засратым поросенком?

Но бедняге было не до древних суеверий, достойный, в недалеком прошлом, а ныне просто голожопый, Хенусет несся по полям и нивам со скоростью плевка и, работающий в полях люд, прекращал работу и внимательно смотрел на сверкающую задницу представителя местной администрации. Женская часть наблюдателей округляла глаза, прикрывала рты ладошками и, опуская, загадочно, головы улыбалась, мужская часть, чесала затылки и ухмылялась. Своенравный осел, все же приперся, козел ослиный, вопреки приказанию, и, высунув из тростника голову, тоже наблюдал поучительную картину.

– У-ы-ммм-да, как-то не очень красиво получилось, – сказал грабитель, с грустью глядя на несущегося по полям голозадого, Хенусета, – и что я там молол о поцелуях? О них тут, вообще, ничего не знают, а, впрочем, как говорили древние, есть время рубить лес и есть время разбрасывать щепки, а уж целоваться мы их научим.