Я вернусь

–– Ладно, бери, – улыбнулась женщина. То ли правда цена устроила, то ли над красноармейцем сжалилась.

Я бережно положил яйца поверх табака и потом всю дорогу трясся над драгоценным приобретением до самого дома, что твоя наседка. Табак я отдал ребятам, а яйца отнес хозяевам, у которых мы остановились. Как бы в благодарность…

–– Яйца? – удивилась хозяйка.

Так я узнал русское название яиц, и больше не называл их якутским словом «сымыыт». Зато поел яичницы, большой такой, на всю сковородку.

Глава 15. В госпитале

Вернусь к Сталинграду. Переправились на левый берег. Оказалось, что вода к этому времени сильно спала. Чтобы не сесть на мель, пришлось плыть до берега на катере. Стали искать белую палатку с красным крестом. Людей спрашивали, сами головами вертели. Через некоторое время дошли до медицинского пункта.

В палатке пахло медикаментами и болью. Страшный запах, хуже чем на войне: карболка, кровь, хлор и сладковато гнилью пахнет. Сновали усталые люди в белых халатах, ковыляли всякие разные раненые – кто на одной ноге, кто вслепую, с замотанной головой. Медики сняли перевязку с моей руки, и начали, что меня удивило, нюхать рану. Как-то выглядело это… по нашему, не по-медицински.

–– Начинается гангрена, – сказал врач. Это слово мне было незнакомо, потому я даже не испугался. Знал бы я, чем мне грозит это странное рычащее слово…

Опять промыли мою руку в растворе марганцовки, опять кололи уколы. Было жутко неприятно смотреть на свои раны. Мой большой палец распух и походил на гнилую картофелину, двигать им было невозможно. В пальцах застряли осколки. Лицезреть собственные гниющие мышцы, сухожилия было зрелищем малоприятным. Пока медики обрабатывали раны, мой лейтенант их о чем-то расспрашивал. Причем было видно, что лейтенант недоволен, но сдерживается.

С питанием в медпункте, очевидно, были сложности. Нам предложили лишь кипятку, а так даже каши не было. Когда мы достали из моего вещмешка хлеб, кусок сыра, сахар, утомленные лица медиков посветлели. С едой управились в два счета. Столовались они в несколько приемов, пока кто-то ел, кто-то находился у раненых, потом менялись. Как оказалось, с утра никто не ел.

Из медицинской палатки нас отправили в местность Эльтон, где располагался дивизионный госпиталь. Опять же пешком, машины и телеги были заняты тяжелоранеными. До пункта назначения мы добрались лишь вечером. Сам Эльтон оказался просто растолстевшей, как я подумал, железнодорожной станцией, откуда можно было отправлять составы с ранеными.

В госпитале не оказалось лежачих мест, раненые лежали даже во дворе. Мы нашли себе уголок, постелили на земле брезент и устроились ночевать прямо под открытым небом. Я настолько устал, что лег и сразу провалился в бездну…

Ночью проснулся от резкого тычка лейтенанта в плечо: «Бежим, Вася!». Ревели сирены, где-то гудели поезда, а я спал, как убитый, и даже не слышал сигналов тревоги, не ощущал толчков от взрывов. Немцы бомбили станцию и госпиталь! Мы побежали, не разбирая направления, прочь, подальше от авианалета…

Вокруг грохотало, выл воздух под осколками, где-то на станции взахлеб частили зенитные скорострелки. Скоро спины озарились заревом пожара, вокруг метались ошалелые раненые и медперсонал, кто-то кричал высоким голосом, слышались команды. Видел палатку, откуда бегом на носилках зараз по два-три человека лежачих раненых вытаскивали медсестры. Маленькие, тоненькие, а ведь поднимали бугаев, каждого под сто килограмм, да еще по двое.

Остановились мы с лейтенантом лишь, когда оказались на большом лугу. Здесь стояла непривычная после бомбежки тишина. Узкая дорожка уводила куда-то в лес, деревня Эльтон с госпиталем и станцией осталась позади. Что делать? Возвращаться? Но там по прежнему грохотало, видимо, пошла вторая волна бомбардировщиков. Лейтенант, во время краткого перекура, предложил:

–– Надо оставить дорогу. Пойдем дальше лесными тропинками. Так будет безопаснее.

Так и сделали. Шли мы долго, молча, прислушиваясь к каждому звуку. К утру вдали показались огоньки. Когда мы добрались до какого-то колхоза, уже светало. На ферме были наши солдаты, кавалеристы, почти два эскадрона. Мы лишь представились, кто мы, откуда и сразу заснули на мягком ворохе сена.

Проснулся я от смачного похрустывания совсем рядом. Причудливое животное, похожее на корову, лошадь и еще на кого-то еще, жевало сено прямо над моей головой. Оказалось, как мне потом растолковал лейтенант, это был верблюд. Нам дали немного молока и по кусочку хлеба, кавалеристы напоили чаем. Когда мы подкрепились, а эскадроны ушли на запад, подошла молодая женщина из местных. Она сказала, что отвезет нас в местность Красный Эстон, на ближайшую станцию, следующую за той, которую ночью разбомбили.

Повезли нас на том самом верблюде, жевавшем сено. Запряженное в арбу животное двигалось медленно, неохотно. Наверное, он хотел стоять себе на ферме рядом с охапкой сена, а не плестись с тяжелой повозкой в неведомую даль. Погонщик – молодой парень, тоже из местных, ругал скотину последними словами. Но на верблюда брань не возымела никакого действия, как и пинки по ляжкам. Тогда раздосадованный парень начал хлестать его между ног гибкой розгой. Такой поворот событий пронял толстокожее животное. «Караван пустыни» повернул к парню голову и… плюнул ему прямо в лицо. С чувством исполненного долга верблюд взял и улегся прямо на дорогу.

Женщина нагнала нашу телегу и накинулась на бедного парня, залепленного слюной по брови:

–– Ты зачем скотину бил, ирод?! Теперь ведь заупрямится и не пойдет дальше!

Затем она начала ворковать над верблюдом, будто он был не верблюд, а по меньшей мере падишах. Женщина гладила его по шее, уговаривала, как капризное дитя. Ласку подкрепила угощением – женщина сунула что-то верблюду в рот, он начал медленно, словно снисходя, жевать. Через полчаса животное медленно поднялось и величаво тронулось в путь под одобрительные возгласы женщины. Но скорость движения все равно была невысокой.

Таким образом, мы едва успели на санитарный поезд, отходивший вечером от ближайшей станции. На станции нас пересадили на носилки и отнесли в вагон. Поезд тронулся. Женщина с верблюдом помахала нам вслед платком…

Утром в поезде дали завтрак: кашу, сгущенку, по банке на брата. К обеду мы уже приехали в Саратов. Местный госпиталь оказался больше тех, что нам приходилось видеть до этого. Процедура была мне знакома. Врачи снова нюхали мои руки, снова чем-то их мазали и кололи. Меня определили к легкораненным, в первую группу. Моему попутчику повезло меньше. У него были оторваны несколько пальцев. Раненая рука начала разлагаться, грозила ампутация кисти, а может, даже руки по локоть. Потому далее нам было не по пути. Лейтенант только тяжко вздохнул на прощание.

–– Эх, Вася, жаль, что расстаемся. Мы бы в Куйбышеве у моих стариков погостили…

Нас рассадили в разные полуторки, и больше лейтенанта я не встречал. С таким ранением вряд ли он остался на фронте. Иногда думаю, как у него в Куйбышеве жизнь сложилась?

А меня привезли в большой каменный дом с палатами для разных раненых, где я пробыл около месяца. Раны заживали медленно. В госпитале было нестерпимо скучно, хотелось поскорее вернуться на фронт. Из курса лечения запомнилось только то, как нам ставили уколы и почему-то иглы у медсестер всегда были тупые. Сводки Совинформбюро воспринимались как радость, но мало их было, от случая к случаю. Вот мы и мучились безвестностью и бездельем…

Когда раны начали заживать, я по совету врача, ездил на улицу Чапаева к какому-то известному саратовскому массажисту. Жил он на квартире, был гостеприимный, но вечно занятый – все время было расписано такими, как я. С его помощью я начал сгибать и разгибать пальцы. Осколки от гранаты частично вынули или вышли сами, а некоторые остались со мной на всю жизнь. Иногда я нащупываю их в кисти и вспоминаю саратовский госпиталь, лейтенанта, с которым прошел путь до лечебницы, бой, в котором получил ранение…

Глава 16. Побег на передовую

Октябрьский праздник 1942 года отметили в Саратове. Потом из госпиталя меня вместе с другими выздоравливающими бойцами определили в запасной полк, расположенный в Татищево.

Под овощехранилище, оказалось, приспособили казармы. Условия здесь были убогие, опустошенные комнаты порой не имели мебели – зато сена давали в избытке. Кормили нас одной перловой кашей, все лучшее шло на фронт, тылу тогда приходилось туго. Одежды не выдавали, а я после госпиталя остался в одной гимнастерке с пилоткой. Шинель потерялась еще в Саратове, при пересадке, а взять новую было негде. Банно-прачечный день в субботу делали, помоешься – и снова ту же форму надевать, сырую – если постирал, или грязную, если не захотел. Надоело нам в запасе маяться, а распределения все не было. И новостей никаких, даже динамика не было в овощехранилище. Лежим, будто мы картошка в подвале, и как будто забыли про нас.

Был у нас младший лейтенант по фамилии Сидоров. Живой такой, шустрый. Когда его допекло, он побегал, подсуетился, что-то поузнавал в штабах. А у нас с ним кровати рядом стояли. Как-то вечером он у меня шепотом и спросил:

–– Слышь, Вася, ты воевать хочешь?

Я кивнул.

–– Коли хочешь, поехали со мной. Я узнал, что рядом с нами дивизия расположена, ее на фронт должны перебросить. Туда и подадимся. Только ты это… Никому не говори о уговоре. Понял? А то под трибунал пойдем, за самоволку.

Я кивнул во второй раз. Согласиться я вроде как согласился, но в голову полезли всякие мысли. Переживал я из-за того, что не смог лейтенанту о своем друге рассказать.

Дело в том, что я в Татищево встретил земляка из Якутии, он в лыжном батальоне был. Мы подружились, долгими вечерами разговаривали на своем языке. Теперь же получалось, что я уеду с лейтенантом на передовую, а его оставлю здесь в полном неведении, на голодном пайке, в ожидании неизвестного будущего… Так делать не годилось. Потому я решил на свой страх и риск взять земляка с собой. Пусть лейтенант ругается, авось не попадемся!

В назначенный день мы встретились на проходной. Лейтенант, увидев, что я не один, к моему удивлению ругаться не стал. С ним было еще три человека. Один офицер – младший лейтенант и два солдата, оба молодые совсем. Он коротко изложил план. Показываем предварительно выписанные увольнительные, выходим двумя группами, будто прогуляться, и идем на станцию.

Мы перевязали друг друга, потому, как дежурные на проходной на человека в бинтах особого внимания не обращали. Куда, наверное, думали, раненый денется…

Мы спокойно перебрались через проходную и, следуя плану лейтенанта, махнули на железнодорожную станцию. Там забрались на отходивший тендер с паровозом и стали радоваться, как дети, что удалось сбежать. Но потому как все были легко одеты, в скором времени стало не до веселья. Закоченели как собаки. Зуб на зуб не попадал, ветер еще такой степной, до костей пробивает. Прибились мы друг к дружке и так, в обнимку доехали до какого-то городка.

Это была станция Артищево. Теперь надо было незаметно покинуть поезд и пробраться в ближайшие части. С поезда мы благополучно сошли, но не успели даже осмотреться, как нарвались на караул:

–– Стой! Стрелять буду!

У меня аж сердце в пятки провалилось. «Эх, – только успел подумать. – Не видать нам передовой, как своих ушей!»

С конвоем за спиной мы пришли на вокзал. Офицеров увели к начальству, а нас поместили в какой-то подвал и заперли снаружи. В подвале было тепло и сухо, опять же сено лежит. Мы без разговоров улеглись спать. Ну и выспался я тогда, как будто на самой мягкой постели. После сырого овощехранилища и ночи в холодном поезде, подвал мне показался самым уютным местом на земле.

Через какое-то время меня растолкали приятели. Оказалось, что принесли покушать. Дымилась горячая каша с мясом в котелке, рядом лежал ломоть хлеба на каждого. Давно мы его, родимого, не ели, потому показался он вкуснее всех бисквитов.

Вдруг вновь загремел засов. Мы с интересом ждали что же нам принесут на сей раз.

–– Может еще кофейку нальют? – пошутил один из беглецов.

Но в подвал спустился наш младший лейтенант. Он переоделся, был подтянут и весел, побрился даже. Мы сразу и не признали в нем зачинщика побега.

–– Дорогие товарищи гвардейцы! – Гаркнул лейтенант во весь голос. – Вы вошли в состав сто тринадцатого полка тридцать восьмой гвардейской дивизии! Я назначен командиром нашего разведвзвода. Вы теперь мои разведчики!

Неожиданная счастливая развязка истории с побегом опьянила нас не хуже крепкой водки.