– Что? Еще чего-нибудь? Может, женщину? – Аргеной наклонился ближе. – Если хочешь, я устрою, только скажи.
– Смерти, – шепнул Летос.
Аргеной с улыбкой потрепал его по щеке.
– Брось, Летос! Ты еще меня переживешь, проныра зеленоглазый. Хотя, наверное, скоро что-то изменится, – посерьезнел Аргеной. – Мы уже в двух шагах от того, чтобы стать счастливыми наземниками. Когда это произойдет, я, верно, оставлю тебя здесь подыхать – не тащить же с собой. Если будет время, так уж и быть, зайду отрубить тебе голову. Но обещать ничего не могу.
Летос засмеялся, и от этого звука по коже Аргеноя побежали мурашки. Он с трудом удержался от того, чтобы не повысить голос.
– Что тебя насмешило, Летос?
– Ты! – каркнул в ответ пленник. – Что, нашел очередных идиотов, которые согласились делить с тобой планету? Мы же оба знаем, чем все закончится. Гинопос утопит свою мечту в крови, как обычно.
– Ошибаешься, – возразил Аргеной. – Теперь все будет прекрасно.
– Прекрасной была идея объединения с узоргами. Во что все превратилось? Ты сосешь мою кровь, будто мальчишка, ворующий пенсию у дедушки. Только так вы видите взаимодействие: берете все, но ничего не даете взамен. Помяни мое слово: скоро ты вновь направишь свой флот в другую галактику. И снова будешь приходить сюда, будешь врать сам себе, что делаешь это, чтобы заботиться о своих людях, хотя истинная причина куда банальнее: ты боишься смерти.
Летос замолчал, тяжело дыша, утомленный своей речью. Аргеной покачал головой.
– Не знаю, зачем я постоянно вступаю с тобой в разговор.
– Может, потому что я один говорю тебе правду. Бери то, зачем пришел, и убирайся.
– Одно могу точно сказать – ты единственный, кто может говорить со мной так и при этом остаться в живых.
Летос не ответил. Он не дрогнул, когда игла воткнулась ему в предплечье. Аргеной набрал крови в шприц, посмотрел на неё, черную при таком освещении, и закатал рукав.
– За нас с тобой, Летос, – сказал он, прежде чем опустить поршень. – Пусть только смерть разлучит нас.
Аргеной обожал это ощущение. Как будто разом исчезли последние тридцать лет. Не стало боли в спине, страха, усталости и нехороших мыслей. Тело наполнилось силой, мысли бежали, словно звонкий весенний ручеек, и весь мир будто бы стал проще.
– До встречи, старик, – сказал Аргеной, похлопав Летоса по груди. – Надеюсь, больше не увидимся. Держи за меня пальцы крестиком!
Хохоча над своей шуткой, Аргеной вышел из лаборатории и закрыл дверь. В коридоре 4Д было пусто, как и во всем блоке. Аргеной шел, насвистывая грозную и величественную мелодию марша Гинопоса, как вдруг браслет на его руке завибрировал – вызывал Сонлер.
– Что там? – нахмурился Аргеной. Он не забыл о странной осведомленности своего секретаря и теперь хотел бы разобраться с этим. Но слова Сонлера заставили его забыть о личных делах, по крайней мере, на время.
– Только что звонил генеральный секретарь Триумвирата Ремил Ланс, – доложил Сонлер. – Хочет срочно переговорить с вами, вроде что-то стронулось.
– Скоро буду.
Аргеной прервал связь и ускорил шаги. В голове колотилась мысль: «Началось!» Но почему-то эта мысль несла с собой столько же страха, сколько радости.
Глава 13
В церкви было темно и пусто в столь ранний час. Лейст притворил за собой старомодную тяжелую дверь, миновал ряды скамеек, обтянутых чем-то вроде черного дерматина, и остановился возле кабинки для исповеди. Первоначальная решимость, которая выгнала его из дома ни свет ни заря, начала таять.
«Глупо ведь, – подумал Лейст. – Тоже мне, христианин нашелся».
Он вздохнул, и этот звук эхом разнесся по залу. Ни звука в ответ, никто не вышел к Лейсту, будто сам Бог от него отвернулся. Хотя, наверное, так и должно было быть. Лейст вспомнил, как лет десять назад в Триумвирате приняли закон «О религии». Согласно этому закону всякие сношения церкви и государства прекращались. Отныне священнослужители не имели права агитировать в пользу своей религии, и церковь из социальной силы превратилась в заведение «на любителя».
Были, конечно, протесты, отлучения членов правительства от церкви, но без результатов. Только что возглавивший Триумвират молодой и амбициозный Ремил Ланс провел реформу железной рукой. По сути, он просто перекрыл церкви трубу бюджета и уничтожил все ее преимущества. Бюрократические барьеры стояли теперь на каждом шагу церкви.
Потом свершилось чудо. Пропавшая из СМИ, лишенная государственных вливаний церковь оказалась никому не нужна. Самые преданные прихожане развернулись и ушли, впервые увидев на дверях храма надпись «Платный вход». Но даже когда церковь смирилась с новым положением и отменила столь наглые поборы, вернулись единицы.
Вспомнив об этом, Лейст подумал, что вполне может быть, что в этой церкви никого нет в принципе. Никто ведь теперь не платит священникам, так что святой отец может днем быть на работе.
Пересилив себя, Лейст вошел в полумрак исповедальни. Смешно ли, глупо ли, но больше идти ему некуда. Даже если нет священника, Бог ведь должен быть, его пока не запрещали.
Кабинка была тесной – места едва хватало, чтобы повернуться. На секунду всколыхнувшийся инстинкт бойца обдал сердце тревогой: очень уж исповедальня смахивала на ловушку. Лейст быстро подавил этот порыв, больше похожий на приступ клаустрофобии, чем на реальный сигнал опасности. Забранное частой сеткой окошко, через которое предполагалось говорить со священником, обнаружилось внизу. Лейст опустился на колени и как раз оказался напротив него. Значит, правильно догадался.
– Ну и? – поинтересовался Лейст. – Как там дальше?
Никто не ответил. Лейст вздохнул и закрыл глаза, собираясь с мыслями.
– Меня зовут Виан Лейст, мне тридцать пять лет. Служил в десанте, год назад оттуда ушел. Постоянной работы нет, семьи нет… Господи, да что я несу? Ты и сам все это знаешь. Вообще все знаешь. Что я тебе могу рассказать?
Лейст потер пальцами виски и в этот момент услышал шаги. Кто-то шел по церкви и явно приближался к исповедальне. Лейст сразу представил себе вчерашнюю толпу разъяренных соседей. Почему нет? Выследили его, а сейчас подопрут дверь и подожгут кабинку. Может, это и есть ответ бога?
Скрипнула дверь. Неяркий свет пробился сквозь сетку и снова померк – кто-то вошел туда, где должен быть священник. Некоторое время с той стороны доносилось кряхтение и шорох одежды – наверное, святой отец устраивался поудобнее. Чуткое ухо Лейста уловило даже произнесенное шепотом бранное слово, но, скорее всего, ему просто показалось. Наконец, все стихло и вкрадчивый мягкий голос произнес:
– Прошу прощения за задержку – я принимал кагор, когда вы пришли, и сразу не заметил. Если бы не этот пейджер, сидеть бы вам тут долго… впрочем, начнем. Вы мальчик или девочка? Как к вам обращаться?
– Лейст. Виан Лейст, – машинально представился Лейст. – Это что, пахнет вином?
– Да ну, какое вино! Разбилась бутылка кагора, вот и все. На все воля божья, знаете ли. Итак, Виан Лейст, когда ты в последний раз исповедовался?
– Примерно никогда, – признался Лейст. – Надеюсь, вы подскажете, что делать?
Священник вздохнул и, судя по звуку, почесал голову.
– Расскажи мне о своих грехах, Виан, – попросил он. – Желательно – о самых отвратительных.
Лейст убедил себя не обращать внимания на похотливые интонации в голосе священника и заговорил:
– Я много грешил в жизни. Но сейчас, наверное, надо говорить об одном, самом главном грехе. Я убил человека.
В следующую секунду он вздрогнул – со стороны священника послышался звук падения почти полной стеклянной бутылки, и запах вина усилился. Священник, что-то бормоча, пытался принять меры.
– Вы материтесь, святой отец?
– Что? А, нет, я возношу молитву праматери всего сущего, тебе показалось.
– Разве это не католический храм?
– Разве я тут исповедуюсь? – огрызнулся священник.
Лейст помолчал. Все выходило как-то не так. Впрочем, если вся жизнь шла наперекосяк, то почему сейчас что-то должно перемениться?