Чужой среди своих 3

– От всей души благодарствую, боярин! – ёрничая, чтобы не сорваться на мордобой, в пояс кланяюсь нашему комсоргу, отыгрывая сценку из цеховой самодеятельности, в которой я недавно участвовал.

Настроение стремительно летит в пропасть, потому как день, ну один к одному! Погода эта мерзкая, тычки в спину, полуоторванный рукав пальто… и готов поклясться, комсорг сейчас с какой-нибудь гадостью приставать будет!

– … только ты, неохваченным остался, понимаешь? – вещает Фрадкин, норовя забежать вперёд и заглянуть в лицо, – Вся цеховая молодёжь состоит в комсомоле, все сознательные!

На это утверждение хмыкаю, не вступая в заведомо проигрышный спор. Бессмысленно… я его аргументами, а он меня – цитатами из марксизма-ленинизма, выворачивая всё так, что оспаривать его точку зрения, это чуть не против Советской Власти идти.

– Ну ты же нормальный парень, – не унимается комсорг, – так зачем отрываться от коллектива! Ребята у нас, ты знаешь, замечательные, опять же – дата знаменательная!

Какая именно дата, я уже не спрашиваю. Дат этих… не на каждый день, но на каждую неделю, и с избытком, и все – знаменательные. Было когда-то что-то… и это когда-то что-то попало в коммунистические Святцы, и всё, не сотрёшь! Хотя если пытаться разобрать критически… впрочем, критически нельзя, нужно Верить.

Комсорг наш из тех, что святее Папы Римского быть пытается – очень уж ему хочется стать не просто комсоргом, а освобождённым[19 - Комсорги были освобождённые (то есть, это была их основная работа) – на крупных предприятиях. В мелких ячейках это была общественная нагрузка.], но желающих много, а мест – мало. А он – Фрадкин, а не Иванов и не Алиев, что значит, пригляд за ним плотный.

Последнее – в минус, но одновременно и в плюс. Фрадкин наш, этакий шабес-гой[20 - Ша?бесгой, ша?бес-гой (идиш ???-??? – субботний гой), гой шель шабат (ивр. ??? ?? ????), шаббат-гой, – нееврей, нанятый иудеями для работы в шаббат (субботу), когда сами ортодоксальные иудеи не могут делать определённые вещи по религиозным законам.] наоборот, хочет комсомольскую и партийную карьеру больше, чем кушать, и очень старается, горя сам, и не светя, а скорее – поджигая других. Этакий пример интернационализма…

… но по мне, он скорее козёл-провокатор[21 - В обязанности козла – провокатора входит сопровождение отар овец на бойню, при этом сам козёл выходит оттуда невредимым, зная о расположении скрытого выхода.], и верит ли он в то, о чём говорит, большой вопрос.

Сейчас, в настоящее время… не знаю, вот честно, не знаю! Наверное, хватает и искренних коммунистов, по крайней мере, на низовых должностях.

А после… сам я этого не застал, но когда выезд из СССР стал более-менее свободным, все эти комсорги-парторги рванули первыми. В Израиль, в Америку, в Германию… независимо от национальности – действительной, или по паспорту. Сразу вспомнили, что они – евреи, немцы, поляки… или просто, возможность была, без привязки к какой-либо национальности.

– К дате, а?! – он забегает вперёд, заглядывая в глаза и мешая идти. Невысокий, щуплый, с пронзительным немигающим взглядом и невероятно настырный, он как идеологический репей.

Выясняется (хотя я и не спрашивал), что дата эта – тридцатого декабря, день образования СССР в тысяча девятьсот двадцать втором году, и он, Фрадкин хочет…

– Отцепись, а? – грубо прервал я его, – Я из-за тебя на работу опоздаю!

… и опоздал.

– Да комсорг наш, Петрович! – прыгая на одной ноге, пытаюсь попасть в штанину и не выпрыгнуть с самодельного коврика, подстеленного под ноги, – На проходной выцепил, зараза такая… вон, погляди!

Придерживая одной рукой штаны, сунул наставнику пальто, нужным рукавом в лицо.

– Вот же… – помягчел Петрович, – я бы за такое…

– Кхе! – спохватился он, вспоминая о педагогике и закуривая.

– С трудом удержался, – признаюсь наставнику, накидывая наконец на плечи куртку и выходя вслед за ним, – А уж по матушке как хотелось!

– Это да, – зубасто ухмыльнулся слесарь, – Нехорошо, конечно, когда по матушке, но так-то, в три-три загиба все пожелания завернуть по необходимости, оно никогда и нигде лишним не будет! Ну и что хотел?

– А в комсомол звал, – пожимаю плечами.

– Ну… – дело, пыхнул Петрович, ну ходу пожимая руку какому-то знакомцу, – а ты что? Дело хорошее, и в цеху один ты остался из молодёжи, кто в комсомол ещё не вступил.

– А я что? – моментально потею, – Петрович, ну ты же нашего комсорга знаешь!

Мучительно ищу слова и доводы, и наконец, после томительных секунд, нахожу-таки.

– Он же… он же зуда с самоподзаводом! – цитирую сказанное некогда самим Петровичем, на что тот только кхекает озадаченно, битый собственным козырем, – Был бы нормальный комсорг, а не этот…

Машу рукой, и, тут же, предупреждая несказанное ещё наставником, продолжаю на волне вдохновения:

– Да вот хоть Пашка Смолянинов! А?! Или Ваня Рыбкин из моего класса! – давлю на Петровича, – Нормальные парни, надёжные и простые.

Петрович кивает машинально, Пашка ему крестник и какой-то не слишком дальний родственник, да и с Ваней они вполне в приятельских отношениях – с почтительной поправкой на возраст и некоторую разницу в интересах, разумеется.

– Погодь! – озадаченно спохватывается он, – А какая разница? Один чёрт…

– Петрович! – взвыл я, – Да на него ребята жалуются! Он же, чёртушко, деятельный, как псих во время обострения! Самодеятельность, концерты какие-то, мероприятия…

– И что? – не сразу понял тот, – Ты же всё равно…

– А… – он пыхает папиросой после нескольких секунд сосредоточенного молчания, во время которого его лоб собрался непривычными морщинами, – понял! Ты ж и музыкант, и танцор… Да, этот заебёт! Говоришь, ребята жаловались?

– Ну да, – развожу руками, – а что толку? Они даже к комсоргу завода ходили, но он им так мозги заплёл, что говорят, вышли, и не помнили, о чём говорили. Поняли только, что взяли на себя что-то там… повышенное.

Петрович агакнул, сощурившись куда-то и на кого-то, и я понял – пронесло! Осторожно выдыхаю…

– Я это… – сообщил он голосом, в котором лязгнула сталь, – с Валентинычем поговорю! Ну и вообще, с партийными. А то ишь… пожаловаться не моги, мо?зги крутят! Ну, мы им…

«– Вы… – подумал я, – а потом они, а потом я что-нибудь ещё придумаю, а кто там по итогу первый сдохнет – шах или ишак, мне непринципиально, отъебитесь от меня со своим комсомолом!»

Нет, так-то чёрт бы с ним, с комсомолом… я и в говно вступал, и, по молодости, в одной из как бы оппозиционных партий состоял. Недолго.

Но с учётом биографии, национальности и музыкально-танцевальных талантов, у меня не выйдет просто вступить, чтоб как все. Чтоб можно было водку пить, безобразия культурно нарушать, а из всей комсомольской активности, так только голосовать, как надо, да иногда на субботники выходить, к датам.

Сразу во все стороны потянут – и петь-танцевать, и рассказывать о неприятии сионизма… и за рок-концерты, опять же, песочить начнут с удвоенной силой! Насмотрелся…

А мне ни одно, ни второе, ни третье… а поможет ли мне это вступление в комсомол хоть как-то, вопрос большой и не ко мне!

– Петрович! – зайдя в кладовку и закрыв за собой дверь, перекрикиваю шум станков, разговоров и радио, – Я в столовую сегодня не иду, не жди!

Наставник, занятый увлекательным делом, не слышит, он весь в азарте, в борьбе…

– … а я тебя кумой! – и летят засаленные карты на фанерку, положенную на поддоны.

– Петрович! – осторожно обходя игроков, рассевшихся с картами и разговорами на полу подсобки, подхожу к нему и наклоняюсь.

– А? Чего тебе? – наконец-то реагирует тот, пряча зачем-то карты на доли секунды.

– Я в столовую не приду сегодня, не жди! – повторяю терпеливо.

– А чего так? – вскидывает тот бровь, и, заведя за спину мускулистую, на зависть иному гиревику, руку, чешет старый шрам в районе лопатки.

– Дела! – сообщаю, подавив некстати вспыхнувшее раздражение, – С другом договорились встретиться.

– А, ну давай… – потеряв ко мне интерес, Петрович продолжил прерванную игру и разговор о посиделках с удочкой на зорьке, и я не совсем понял из обрывков фраз, что же в таком времяпрепровождении важнее – сама рыбалка поутру, когда природа расцветает, или припрятанная в камышах банка с пивом.