Чужой среди своих 3

Она, чуть грассируя, начала читать на французском, тут же переводя – сперва буквально, а потом объясняя скрытые смыслы. Потом – собственно текст на русском, и…

– Знаешь, а неплохо, – задумчиво сказал я, прикидывая ситуацию.

– Саш! – заорал я, – Сашка! Давай сюда!

– Чего тебе! – Буйнов взъерошен и недоволен.

– Слушай! – приказываю коротко, – Да слушай, тебе говорю, не пожалеешь!

– Читай! – это уже Лере.

Она, чуть запинаясь от смущения, начала читать, и лицо Буйнова приняло задумчивое выражение.

– А? – заглядываю ему в лицо, – Неплохо, верно? А ведь целый пласт! Все по английским текста?м прутся, а мы ещё и французский охватим! Сливки!

Буйнов агакнул и задумался глубоко, очень интересно играя лицом. Лера, кажется, даже дышать перестала…

– Ну-ка… – ожил он, – давай, другие почитай.

Девушка начала читать, а я поглядываю на Александра, и…

– Берём, – резюмировал он, – годно.

Не забыв покритиковать слабые, по его мнению, места, и на что, собственно, нужно делать упор, он, тем не менее, остался доволен. А ведь и в самом деле неплохо!

У самого Буйнова есть вполне годные песни. Мои… то бишь и переводные, и собственно мои – исполняют с полдюжины групп разной степени известности, а тут, нате – ещё один переводчик и неплохой поэт, готовый сотрудничать с ним, Александром Буйновым! Тем более – действительно, целый пласт…

… а чуть погодя оказалось, что у Леры есть ещё и слух, и голос – несколько необычного тембра, но вполне интересный…

Я несколько недооценил как популярность Буйнова, так и желание людей попасть на сцену, и народ всё шёл, и шёл…

… а вахтёрша внизу вконец осатанела, визжа, как сломанная циркулярка.

– Вспомни чёрта, а он и появится, – вырвалось у меня при виде тётки, ворвавшейся в актовый зал с видом Медузы Горгоны в возрасте климакса.

– Я! – завизжала она, уперев руки в нечистый халат и делая шаг вперёд, – Заслуженный человек! Всю жизнь в училище проработала! Вот этими вот руками…

Она трясла руками и орала о том, что она – заслуженный человек, мешая в одну кучу то, что она своими руками убирает го?вна за всякими, и почему-то педагогику, к которой она никогда не была причастной. Но вахтёры и уборщицы в СССР, как квинтэссенция пролетариата, имеют преувеличенные представления о собственной важности, и, с руганью гоняя мальчишек грязными тряпками, она, очевидно, воспринимает себя на одном уровне с педагогами, потому как – воспитывает! И вообще, если бы не она…

– … всё бы тут грязью заросло! – орала она так, что дребезжали стёкла, – Да вы хоть знаете, что меня… сам Маленков!

Она замолчала, обводя нас грозным и торжествующим взглядом, а нам, судя по всему, полагалось быть в курсе этой истории, которую, как я понимаю, в училище знают решительно все! Но мы не все… и тётку закоротило – как от сбившейся программы, так и от обиды на нас, которые (щенки неблагодарные!) не знают таких заслуженных людей, как она, которых – сам Маленков!

Буйнов, привычный к общению со всякого рода неадекватами и последующим их укрощением, мягко перехватил инициативу. Подхватив её под локоть, он зажурчал, то повышая голос и напоминая, что наше присутствие здесь согласовано с директором, и это большая честь для училища, которое наша группа будет представлять…

… то понижая голос и обещая…

– … праздники на носу! – доносится до меня, – Все люди как люди, и ребятишки уже по домам сидят, отдыхают! Одна я…

– На взятку напрашивается, – прокомментировал я для Леры, наблюдавшей за этой сценкой с толикой весёлой брезгливости, и, пожалуй, неким этнографическим интересом, – но чтобы со всем уважением.