Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

А что, Михайловский из «Русского слова» – не продажный ли щелкопер; ведь не может же он быть столь глупым, ч[то] б[ы] серьезно козырять цифрами нанесенного нами неприятелю огромного урона убитыми и пленными, захваченными к[акими]-н[и] б[удь] десятками орудий, ни звука не упоминая по требованию самой простой логики о параллельных цифрах нашего урона?! Нельзя же, право, так бесстыдно жонглировать и даром своего слова, и даром пера!

Дивная лунная ночь.

19 декабря. – 4°R[496 - – 5 °C.]. Туманно. Сегодня Новый год у немцев. Кажется, на этот раз наше высшее начальство не приурочит к нему никаких очертя голову «наступлений», уж достаточно полученного ими урока в первый день немецкого Рождества, когда так наивно велся расчет на усыпление бдительности в этот день неприятеля!

Приезд великого князя Георгия Михайловича[497 - Георгий Михайлович (1863–1919) – великий князь, генерал-лейтенант (1909), генерал-адъютант (1909).], посла государева, для объявления его благодарности войскам армии. Совместный с ним изысканный ужин. Разговоры о Вильгельме, обманувшемся будто бы в расчете при объявлении России войны, случившейся для всех так неожиданно. Успокаиваются, что если у нас нет зарядов, то их нет будто бы и у немцев. Если произойдет перемещение теперешней ставки командующего, то не иначе, как в Летцен. Пошли, Господи! У убитых немцев находили письма от их жен, в к[ото] рых они наказывали беспощадно истреблять русских.

20 декабря. Солнечный морозный (–5°R[498 - – 6,2 °C.]) день. Выехал утром по своей епархии, на этот раз в район расположения 3-го армейского корпуса по прекрасному шоссе в автомобиле на Гольдап, откуда через Тракишкен[499 - Тракишкен – деревня в Востояной Пруссии (Германия), ныне зона российско-польской границы.], Макунишкен[500 - Макунишкен – деревня в Восточной Пруссии (Германия), ныне Токаревка в Нестеровском районе Калининградской области (Россия).], Тольминкемен[501 - Тольмингкемен – деревня в Восточной Пруссии (Германия), ныне поселок Чистые Пруды в Нестеровском районе Калининградской области (Россия).], Бобельн[502 - Ваббельн – деревня в Восточной Пруссии (Германия), ныне Чапаево в Нестеровском районе Калининградской области (Россия).], Касовен[503 - Кассубен – деревня в Восточной Пруссии (Германия), ныне поселок Ильинское в Нестеровском районе Калининградской области (Россия).], Тилупонен[504 - Пиллупёнен – деревня в Восточной Пруссии (Германия), ныне Невское в Нестеровском районе Калининградской области (Россия).], Скитучен – в Сталюпенен[505 - Шталлупенен – город в Восточной Пруссии (Германия), ныне Нестеров, административный центр Нестеровского района Калининградской области (Россия).], где стоит штаб корпуса. Расстояние от Марграбова до последнего пункта – около 100 верст – проехали в течение 7 часов, при этом около часу ушло на поправку сломавшегося колеса в автомобиле, столько же на остановку в Гольдапе (для осмотра лазар[ета] № 2 53-й дивиз[ии]. Слава Богу, что взял в эту дальнюю дорогу немецкую карту-двухверстку, а то так легко было бы запутаться.

Вечером засветло был уже в Сталюпенене. Боже мой, какую грустную картину разрушения он представляет; а город лучше и больше Марграбова и Гольдапа. У штаба корпуса заслышались продолжительные крики «ура!»; это солдатики с детской радостью выражали свой восторг по случаю получения присланных им подарков из России.

Остановился для ночлега в подвижном лазарете Ковенской Общины Красного Креста, куда меня затащил мой знакомый по Петербургу д[окто]р Константинович – серб[506 - Большой пролаза и хитрец, собирает всякие вещицы, фотографирует… Проболтался, но в испуге спохватился: будто вместо нашего государя будет скоро царствовать Ник[олай] Николаевич, и на сцену явится еще Михаил Александрович… (Примеч. автора)], до мозга костей славянин-фанатик, уверявший меня, что нашу Россию и армию губят немцы – все эти стоящие у нас во главе армий и штабов сиверсы, будберги и пр., хитро играющие-де в руку нашим врагам.

Только что расположились пить чай – послышались один за другим сильные удары взрывов: то были брошенные бомбы с немецкого аэроплана; одного солдата ранило и двух контузило.

Ночь – лунная, волшебная.

21 декабря. Сильный ветер; мороз в 3°R[507 - – 3,75 °C.], погода ведренная. Утром осмотрел расположенн[ый] в Сталюпенене один лазарет 56-й дивизии и побывал на станции, где работает Ковенский отряд Красного Креста. Установилось особое название для известн[ой] категории раненых – «пальцевики»! А для отступления – «выравнивание фронта»!

Познакомился с корпусн[ым] команд[иром] Епанчиным[508 - Епанчин Николай Алексеевич (1857–1941) – генерал от инфантерии (1913), в 1913–1915 гг. командовал 3-м армейским корпусом. По итогам боев в Восточной Пруссии в феврале 1915 г. был смещен с должности и зачислен в резерв.] – грозой для его подчиненных, к[ото] рых он третирует un canalle[509 - Как сволочь (фр.)]! После обеда вместе с корпусным врачом Макаровым поехали в Петрикашен[510 - Петрикачен – деревня в Восточной Пруссии (Германия), ныне поселок Пригородное в Нестеровском районе Калининградской области (Россия).] версты за 3 к востоку для осмотра поместившегося в отдельном фольварке одного лазарета 73-й дивизии. Из Петрикашена я уже один покатил на Эйдкунен[511 - Эйдткунен – приграничный поселок и железнодорожная станция в Восточной Пруссии (Германия), ныне поселок Чернышевское в Нестеровском районе Калининградской области (Россия).] в Кибарты, где наметил осмотреть 311-й полев[ой] госпиталь. Картина разрушения здесь еще, кажется, ужаснее. По пути в тыл дружно все возят и возят сено, к[ото] рого теперь на занятой нами немецкой земле масса, да и самого наилучшего – клеверного.

Остановился на ночевку в госпитале, удобно разместившемся в бывшем таможенном здании. Эйдткунен с одной стороны и Кибарты-Вержболово с другой: какая резкая разница в стиле благоустройства! То – немецкое, а это – русское! Там – культура, а здесь – дикость! В отведенной мне комнате уже и печь не та, а чисто русская, resp. плохо греющая. И комната холодная – неуютная.

Поужинал в дружной и хорошей компании госпитальных врачей, сестер. Много говорят о весьма полезной деятельности в районе 22-го корпуса сестры Беккаревич, заведующей питательными пунктами. Разговорились о всевозможных курьезах на войне: как топили печи немецкими роялями, как солдаты ходят в женских кальсонах и ночных кофточках[512 - Как в немецких городах солдаты, разрушая пивные заведения, ходили буквально по колена в озерах разлитого спирта и всяких вин (Примеч. автора).], и пр., и пр. В Эйдткунене на пивном заводе сохранилась еще на пивном заводе надпись золотыми буквами: «Сит Део»[513 - Видимо, Sit Deus /Бог есть!/ (лат.)]!

22 декабря. Целую ночь и по сие время бушует свирепый ветер. Докончил осмотр 311-го полев[ого] госпиталя и посетил еще второй лазарет 56-й дивизии, а также французский подвижной лазарет, во главе к[ото] рого стоит старший врач Керзон[514 - Имеется в виду Крессон Фортунат Евстафьевич (1874–1945) – хирург и общественный деятель, директор Французской больницы в Санкт-Петербурге в 1905–1916 гг.], бывший когда-то учеником, к[ото] рого репетировал мой Николай в бытность студентом.

Рейнбот награжден Св. Влад[имиром] 3-й степени с мечами!! В Петербурге до сих пор заседает комиссия, придумывающая, как переименовать на русский язык Кронштадт!! Боже мой, какая у нас пошехонщина! Во всех наших реформах только и видны одни механические меры, и так ничтожны меры органического характера: устранить, пресечь, не допустить… и только; создать же такую почву, ч[то] б[ы] ни в устранении, ни в пресечении не было никакой необходимости, или последнее совершалось бы само собой – этого творить мы не можем, не мы, пожалуй, а наши руководители-опекуны, в руках коих судьбы нашего несчастного народа. Погляжу я и теперь что и как делается непосредственно вокруг механики, механики и механики, насильственная еще механика. Нет ли в этой политике перегружения и задушения масс одной бессмысленной механикой[515 - Взять хотя бы уйму бюрократической писанины! (Примеч. автора)] какого-ниб[удь] гениального (конечно, в личных лишь для себя расчетах!) плана со стороны пасущих нас «добрых» пастырей?! Пусть-де овечки что-н[и] б[удь] да делают и получше от этого утомляются, ч[то] б[ы] не было им досуга для разных мечтаний, всякого рефлектирования…

Из Кибартов выехал около 1 часу дня и, не останавливаясь нигде, прикатил в Марграбово уже в 4? часа пополудни. На расстоянии к[аких]-либо 120–125 верст – разные времена года: там – поздняя осень, здесь – малоснежная хотя, но уже зима.

Получил, наконец, письмо от Рубцова из Главн[ого] в[оенно]-с[анитарного] управления малоутешительного содержания, также и открытку от брата Сергея.

Зашел вечером в штаб. Все более и более чувствую, что создается в нем для меня тягостная атмосфера: я – corpus alienum[516 - Инородное тело (лат.)], я – quantitе negligeable[517 - Ничтожная величина (фр.)], медико-санитарная часть в армии представительствуется ни больше [и] не меньше как полковником из полицмейстеров, считаются в специальном для меня деле не со мной, а с этим ставленником-помпадуром, так как я официально лишен права иметь непосредственный доклада не только у командующего армией, но даже у начальника штаба; все мои советы, заявления, проекты доходят до командующего лишь в преломлении угла зрения и с усмотрения сего проходимца. Я в плену, и чувствую, что не служу родине, а являюсь лишь незаметной величиной, из которой наши озорники желали бы сделать для себя одну только безличную чернорабочую машину, которая своими шестернями вертелась бы не иначе, как в согласии с колесами их ржавого механизма, требующего не служения делу, а личного угодничества начальству. О, как хотелось бы мне бросить сочный плевок в морду всей этой сволочной камарилье наших российских самодержцев и уйти из этого мрачного омута. Подать в отставку? Не пустят в военное время. Приедет Сережа – поговорю с ним и решу. Ведь могут же наши озорники-революционеры так ожесточить даже самых благомыслящих и преданных родине людей, что и победе нашей над внешним врагом они не будут радоваться в уверенности, что чем хуже было бы, пожалуй – и тем лучше…

23 декабря. «Буря мглою небо кроет…» Метель и большой выпад снега. – 5°R[518 - – 6,2 °C.]. Душа моя изнывает и физически недужится. Дальние автомобильн[ые] экскурсии меня сильно разбивают. За вихры себя тащу, ч[то] б[ы] принудить хоть несколько строк вписать в свою «оранжевую» книгу.

С большой отрадой прочитал отклик Московского торгово-промышленного союза на призыв официального органа министерства к творческой работе россиян. Вот золотые слова председателя союза кн[язя] Щербатова[519 - Щербатов Александр Григорьевич (1850–1915) – князь, общественный деятель, в 1914–1915 гг. был председателем организационного комитета Союза торговли и промышленности.], открывшего заседание: «…С немцами надо бороться их же оружием. Где собрались 3 немца, там они организуют ферейн… Действовать кулаком против экономического влияния немцев бесполезно: необходимо их организованности противопоставить свою. В Германии правительственная, общественная и личная деятельность на всех поприщах сливается воедино. У нас – всюду разлад… В допущении засилья немцев виноваты – наше невежество, нищета, бездорожье, неорганизованность. И лучшее средство борьбы – подъем народного просвещения, удешевление народной жизни и облегчение условий личной и общественной самодеятельности». Услышьте же, наши консулы, эти простые мудрые слова, вразумитесь ими и окажитесь истинными патриотами своего отечества!!

В штабе сообщили, что имеется сообщение от Верховного главнокоманд[ующ] его, будто на Кавказском фронте под Сарокамышем[520 - Сарыкамыш – город на северо-востоке Турции.] нами взят в плен 9-й турецкий корпус[521 - 10-й же разбит. (Примеч. автора)]. Благодарение Господу Богу, если это – правда! Но… но… не очередная ли это утка?!

Прилагаю при сем пересланное мне из Москвы письмо жены врача Галунского[522 - В фондах НИОР РГБ не обнаружено.], иллюстрирующее, до какой степени забитости и угнетения дошли наши несчастные военные врачи, что приходят в телячий восторг даже от просто человеческого отношения к ним, в необходимости оказательства к[ото] рого им я уже давно обрел хоть не к[ото] рое оправдание моего здесь существования, ч[то] б[ы] хот немного смягчить и нейтрализовать претерпеваемые обиды от хамски-грубого обращения с нами начальствующих держиморд, так оскорбительно[го] для человеч[еского] достоинства понимающих прерогативы своей власти, долженствующей стоять на страже закона, а не на удовлетворении их садического отношения к их подчиненным. Неужели совершающееся теперь массовое пролитие крови и умирание от нищеты и голода – все это служит и будет еще служить лишь ради возвеличения нашего всероссийского полицейского кулака?! Возмутительно смотреть, как предержащие наши власти относятся к врачам военно-лечебных заведений и краснокрестским. Причина этого и вытекающие из сего выводы относительно организации санитарной части на войне…

24 декабря. – 5°R[523 - – 6,2 °C.]. «Вижу, всю мою дорожку ранним снегом замело». К озеру теперь не пройдешь. Прекрасный санный путь. Утром доставлено было с нарочным из Сувалок коллективное поздравление меня врачами 339-го полев[ого] госпиталя с праздником. «Позвольте, – пишут коллеги, – засвидетельствовать Вам наше глубочайшее уважение и преклонение перед Вами как начальником – врачом в лучшем смысле этого слова…» В сочувственном отношении ко мне товарищей по оружию я нахожу для себя большое утешение.

Вечером сходил к всенощной в лютеранскую церковь Св. Марка, где отправлялось православное богослужение нашим священником. Чувствуется влияние наступающих светлых праздников Рождества Христова и сугубая грусть, что находишься вдали от родины, разлученный с своими близкими[524 - Сердце в будущем живет – настоящее уныло… (прим. автора)].

После всенощной приглашен был на елку в Елизаветинский Красный Крест; в компании сестер и врачей непринужденно провели время по-семейному; с нами же был и особоуполномоченный князь Куракин. Уже перевалило за полночь, когда стали расходиться по домам; слышалась как будто артиллерийская канонада со стороны Летцена; кое-где в жильях горели еще огоньки и слышалось пение: это публика наша из стана воинов по группам встречала у себя праздник…

25 декабря. – 5°R[525 - – 6,2 °C.]. Дивный зимний пейзаж. 8 часов утра – идеальная вокруг тишина. Через озеро высоко, шумно рассекая воздух крыльями, пролетело, покрякивая, несколько крупных стай уток. И опять – благостная тишина; время от времени глухо слышится как будто пальба в стороне Летцена. На улицах развешаны национальные русские флаги. Что день грядущий нам готовит? Озера подмерзли; будет ли нам это на руку, или немцам? Судя, конечно, по тому, кто будет наступать – тому и будет выгодно.

Под Варшавой, говорят, идут упорные бои. Все мне сдается, что не удержать нам этой жемчужины польского края!.. Наши военные все рассчитывают на дух «серого», но… но… надо же ведь считаться и с техникой, и материальной частью противника, к[ото] рый в последнем отношении несомненно сильнее нас, да – думается мне – и по степени горения духа уж, во всяком случае, не уступит нам.

Сиротливо праздник Рождества проводят, очевидно, и в России, где нет семьи, где бы не отсутствовал теперь или отец, или сын, или брат, ушедшие на войну. Около 10 час[ов] утра раздался благовест, а затем и перезвон на колокольне Св. Марка. Молебствие и парад.

В минувшую ночь немцы произвели атаку на 55-ю дивизию. Последовало распоряжение Верховного главнокоманд[ующ] его, ч[то] б[ы] офицерские чины, эвакуированные по болезни в Россию, увольнялись совсем от службы, если не выздоровеют через 1? месяца. Результаты благодетельные этого распоряжения немедленно же сказались: началось быстрое массовое возвращение наших «витязей»!!

В штабе с отъездом Одишелидзе и вступлением в его должность фон Будберга на врачей и медицинский персонал началось методическое гонение – нет пакости, к[ото] рую бы не записали на приход по их адресу наши вояки. За столом без обращения ко мне Сиверсом и упомянутым фоном ведутся тенденциозные разговоры о грабительстве санитаров, и в pendant к этому – чуть ли не о наклонностях к нему же врачей… Приветствия и собеседования удостаиваются этими дискреционными властителями последние прапорщики, я же – остаюсь часто совсем незамеченным, и со мной у них нет желания и двух слов перемолвить; информатором их по санитарной части является полицмейстер-полковник, но никак не я; меня умышленно игнорируют[526 - К жидам и врачам у военных к[акая]-то органическая ненависть… (Примеч. автора)]… Положение мое до чрезвычайности обидное. Хоть бы сотую долю сии «князи людские» уделили мне того внимания и любезности, коими пользуются всякие шеншины (полковник – заведующий отделением Гвардейск[ого] Экономич[еского] общества здесь в Марграбове – уверял, что ему даже дадут к[акой]-н[и] б[удь] орден с мечами!) и наезжающие как военные, так и гражданские лица. Не знаю, как и реагировать мне внешним образом на возмутительное поведение временщиков. Может быть, брошу совсем ходить на общие обед и ужин в квартирмейстерскую. Вообще мне – как инородному телу – здесь не место. Жду приезда Сережи, ч[то] б[ы] по совместном обсуждении принять то или другое решение к ликвидации провокационных по отнош[ению] ко мне актов. Не желал бы я быть в плену у немцев, этих «варваров ХХ века», но, право, не слаще быть в плену и у этих временщиков. Штаб нашей армии по части деликатности еще хороший, а что представляют другие штабы по бесцеремонному отношению с медициной[527 - Распаляет временщиков, между прочим, и моя, очевидно, не гнущаяся перед ними, не лакействующая фигура! Не ошибаются они, если чувствуют в этой фигуре существо, презренно смотрящее на них сверху вниз… (Примеч. автора)]?! Верна мысль, что при понимании человеком своего несчастья, трагичности своего существования, он делается религиозным, и война, как высший трагизм жизни, является, таким образом, отличной учительницей религии, – религии, по существу своему, как ощущения относительности своего бытия, его зависимости и связи с чем-то выше его стоящим…

Сегодня хитрый японец «Николай Иванович» в разговоре со мной, любуясь моими орденами с мечами и воздавая им должную оценку, выразил удивление, как это так вышло, что я с этими отличиями и в генеральском чине состою помощником у полковника, не имеющего притом никаких крупных орденов?! Но… «Россию умом не понять, и в ней имеется особая стать…»

26 декабря. – 2°R[528 - – 2,5 °C.]. На дворе зги не видно. Снежная метель; циклон и в душе моей, полной злобы и мщения за человеческую пошлость, подлость и глупость. Среди дня задождило, а к вечеру поднялся сильный ветер.

В газетах пишут, что в покоях митрополита Владимира[529 - Владимир /Богоявленский/ (1848–1918) – митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский в 1912–1915 гг.] заседало многолюдное собрание столичного духовенства с участием профессоров Духовной академии по вопросу о необходимости отмены обычая устройства елок, и только потому, что этот обычай перешел к нам от немцев! Германское происхождение елки служит, так[им] образом, серьезным основанием для отмены давно установившегося обычая, практикуемого ведь специально для детей и доставляющего им так много радостей и удовольствия! Что руководило в данном случае нашими иерархами: низкое ли и лицемерное держание носа по ветру, или же безбрежный идиотизм? Подумали ли наши первосвященники, что они, ставя в таких вопросах точки над «i», лишь подчеркивают лишние плюсы, которые дали нам немцы?! Противно даже читать!

Говорят, что у фон Бринкена[530 - Фон ден Бринкен Александр-Павел Фридрихович (1859–1917) – барон, генерал-лейтенант (1908), в 1912–1917 гг. командовал 22-м армейским корпусом.], командира 22-го корпуса, имеется брат, тоже генерал, который сражается против нас в германских войсках. У фон Будберга же вся семья говорит лишь по-немецки! И все эти фоны верховодят нами, «русскими свиньями»!! А все эти стоящие у трона фредериксы? Вот в отношении кого надо принимать меры эмансипации от германского засилья, а не против детских радостей на елках!! Интересно бы знать, где теперь сукин сын Ренненкампф?

Прислал Сергей телеграмму, что выехал на Сувалки, не дождавшись письма моего. И сделал очень плохо.

27 декабря. 0°R[531 - 0 °C.]. Сильный ветер. Навалило сугробы снега. При штабе сегодня заседание Георгиевской думы; понаехало до 21 ее члена. За обедом при наблюдении за Гернгроссом, фон Бринкеном и фон Будбергом невольно рисовалось их огромное сходство: первого – со старым облезлым блудливым котом, второго – с зайцем, а третьего – с гиеной. Представитель учительского отряда Фальборк (Боже мой, как много все немецких фамилий!) с нахальной и беззастенчивой слащавостью все время терся среди явно игнорировавшего его генералитета. Пошли, Господи, ч[то] б[ы] разбуженная войной общественность и самодеятельность среди нас, россиян, пустила бы глубокие корни и по окончании ее в мирную их жизнь, поосвободившись от всех пут и препон полицейского гнета. Пусть хоть военная гроза вырвет для народа право на культурную, свободную его жизнь, – [народа], доказавшего в эти тяжелые дни и свою к тому способность, и энергию.

С Варшавского фронта утешительных сведений не имеется. Проклятие нашим воеводам, если они отдадут немцам Варшаву!

28 декабря. 0°R[532 - 0 °C.]. Погода хорошая, подпадает снежок. Мучительно мечтается о тихом пристанище. Прислал телеграмму Сережа с уведомлением, что предполагает сегодня быть в Сувалках к вечеру. Поеду встречать его. Нервы так расшатались, что обнаруживают извращенную реакцию: в ожидании радостной встречи испытываю смертельную грусть.

По нашему и Варшавскому фронту водворилось «шипкинское спокойствие». В тишине этой назревает что-то решающее. Количественный состав войск, совершенство их вооружения, личная храбрость сражающихся, стойкость и выносливость их (крепость нервов), а также искусство маневрирования со стороны высшего командного состава – вот комплекс элементов победы, к[ото] рый судьба кидает на чашку весов, неведомо – в пользу ли нашу, в пользу ли швабо-тевтонов. Тевтоны ни по одному из элементов, во всяком случае, я думаю, нам не уступают, а по не к[ото] рым из них даже и превосходят нас. По логике вещей, при дуэлировании лишь нашем с тевтонами все шансы боевого успеха должны бы были быть на стороне последних. Но поможет нам, вероятно, то, что мы не одни.

Есть такие типичные лица у «господ людей», к[ото] рые ужасно походят на физиономии к[аких]-л[ибо] зверей или птиц. Сегодня за обедом сидел барон Каульбарс: до поразительности он показался мне схожим с старым коршуном-стервятником!

До такой степени нас заела писанина, живущая в большой вражде со здравым смыслом, что, напр[имер], сувалкский губернатор посылает чуть ли не в сто слов телеграмму в штаб армии, спрашивая, что ему делать с пленной глухонемой немкой, или под Тильзитом нашлись предприимчивые люди, к[ото] рые стали продавать немцам фураж, вывозя его к ним из занятых нами районов, где хранятся большие его запасы; так нашелся же жандармский чин, к[ото] рый возбудил сложную переписку с целью ему выяснить, можно ли позволять означенную спекуляцию?! По поводу сей казуистики и вообще бюрократии, а также и рассказанных еще случаев обычного нашего российского мошенничества, много смеялись за столом фон Будберг и барон Каульбарс, но в смехе их не чувствовалось слезы истинно русских людей, а просачивалось какое-то презрительно-надменное отношение к «этим русским свиньям»!!

Все озеро сегодня было усеяно стаями уток; для охотников создавался большой соблазн, но стрелять было нельзя.

29 декабря. Еще не было и 7 часов утра, как я в автомобиле помчался за Сережей в Сувалки; вернулся с ним около 11 утра. Погода хорошая. 0°R[533 - 0 °C.]. Обедать не ходил в общее собрание, а обедал с Сережей у себя дома. Сознание мое от переутомления притупилось, отношение ко всему у меня какое-то безразличное; психиатр поставил бы по мне диагностику: «резиньяция».

Приехали и были приняты в штабе человек 12 представителей Союза российских городов, к[ото] рые привезли 11 вагонов всяких вещей для армии; люди преимущественно из зеленой молодежи, одушевленной фанатизмом добра.

30 декабря. – 3°R[534 - – 3,75 °C.]. Прекрасная погода. Второй день в симбиозе с Сережей. Прошлись с ним по стогнам Марграбова.

Неожиданная новость: наш начальник санитарного отдела полковник Завитневич с своей должности слетает, так как на его место возжелал провести своего ставленника наш всесильный фон Будберг, забравший в руки самого Сиверса. Так изменчива в плохую сторону бывает судьба даже человека, к[ото] рый только об одном и старался, ч[то] б[ы] угодить начальству[535 - По произволу и лицеприятию был вознесен начальством, по капризу его волевых импульсов был и низвергнут. (Примеч. автора)].

Получил сведения, что наряду с «минеральной» целебной водой «Кувака»[536 - В рукописи ошибочно «Квака».] Воейкова очень ходко расходится и особый портвейн из имения великого князя Николая Николаев[ич] а.

Барон фон Будберг захлебывается от удовольствия, что вышел высочайший приказ относительно всех эвакуированных с театра войны офицерских чинов, предписывающий, если не выздоровеют они в течение полутора месяцев, отчислять их от занимаемых должностей, а затем по обстоятельствам дела представл[ять] и к увольнению от службы (телеграмма штаба главнок[омандующ] его фронта 24 декабря № 4317). Без мер репрессии нельзя обойтись и в отношении наших «витязей»!

31 декабря. + 1°R[537 - +1,25 °C.]. Мгла и туман. Некстати совсем свалилась на меня вдруг масса канцелярского дела за отъездом нашего полковника, отправившегося с разрешения начальства в течение двухнедельного срока отыскать себе новое место службы. На место его фон Будберг прочит – как передавал мне дежурный генерал – к[ого]-то из полковых командиров, бывшего под судом и затем оправданного (помилованного?).

В штабе настроение верхов приподнято-неунывающее; представители Союза российских городов еще не разъехались. С одним из них обсуждали мы вопрос о желательности установлен[ия] для защиты России от проникновен[ия] в нее всяких зараз из армии – массовой дезинфекц[ии] по японскому способу, к[ото] рую Союз готов устроить, как уже это он сделал на Юго-Западном фронте…