Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

Прибывают бренные остатки – одиночки 20-го корпуса; до сего времени не знают, где он находится[634 - Может быть, он и пробивается еще, ожидая поддержки. (Примеч. автора)]; к несчастью своему, он при отступлении услал вперед свою радиотелеграфную станцию! Бежавшие из плена солдатики утверждают, что немцы с нашими пленными, не исключая офицеров, обходятся очень грубо и безжалостно глумятся.

Раздражающим образом действуют на меня слащавые по адресу наших военачальников и высокомерно-хвастливые в отношении неприятеля статьи Меньшикова, когда немцы нас теперь так нещадно бьют и безжалостно дурачат. Не пора ли снять шоры с нашей читающей публики и в большем бы соответствии с истиной информировать ее касательно того, что совершается у нас здесь на театре войны вместо того, ч[то] б[ы] печатать всякие небылицы, что у нас-де все идет отлично, а у неприятеля – скверно!! Общество наше должно знать правду и не гипнотизироваться краснобайством правительственных приспешников и угодников. Как ни грустно сознавать, что нас позорно колотят немцы, но в этой грусти много чувствуется (и не одним мной!) еще ненасытное злорадство по отношению к нашему высшему командному составу, что немцы больше всего бьют по морде именно его, а не святую нашу «серую скотинку», которая, рассудку вопреки и наперекор стихиям, в конце концов, Бог даст, нас вывезет. Немцы теперь бьют морду нашей казенной, правящей России – подлой, корыстной, эгоистически сытой, себялюбивой, – а не подлинной России… Но трагедия-то в том, что вожди наши лишены способности чувствовать учиняемое им нашими врагами мордобитие и постигнуть истинную причину переживаемого Россией несчастья; им хоть плюй в глаза – они будут говорить, что это божья роса! Все наши офицеры – мазурики и пошляки, относятся к своему делу промышленно; они-де только «отходят», врачи же и вообще чиновники – «удирают». А сколько из этих фальстафов с контузиями-конфузиями?! Почему с контузиями не поступает ни один солдат, а лишь офицеры?!

Продолжают в штабе нянчиться с бароном Будбергом, расстроившимся на самом интересном месте нервами. Всячески стараются ему предоставить полный комфорт и удобства… Нужно со дня на день ожидать, что ему с Сиверсом вставят пропеллеры!.. Сиверс имеет вид раздавленного. «Опускай, пане, на дно – не робей!»

В Волковыске для ставки командующего не оказалось подходящего места среди расположенных вокруг госпиталей с тифозными. Двигаемся – в Мосты[635 - Мосты – местечко Гродненского уезда и губернии, ныне административный центр Мостовского района Гродненской области (Белоруссия).]. О моменте движения стараются умалчивать друг от друга, втихомолку – уже грузятся; о взаимной поддержке никто и не думает…

Поздно вечером, когда уже стемнело, небо осветилось заревом вспыхнувшего где-то пожара. Несмотря на пальбу – по улицам масса гуляющих, отчаянно флиртующих. Липск[636 - Липск – посад Августовского уезда Сувалкской губернии, ныне город в Августовском повяте Подляского воеводства (Польша).] занят неприятелем. Штаб 3-го Сиб[ирского] корпуса – в Сидрах[637 - Сидры – местечко Сокольского уезда Гродненской губернии, ныне деревня Сидра в Сокольском повяте Подляского воеводства (Полшьша).], 26-го корпуса – в Грабово[638 - Грабово – деревня Августовского уезда Сувалкской губернии, ныне в Кольненском повяте Подляского воеводства (Польша).]. К ужину прибыли командиры корпусов 2-го и 15-го.

6 февраля. С раннего утра забухали пушки на фортах. Наш полковник в недоумении, что «сей сон значит», спрашивает, не кажется ли это, и не верит в действительность. Для наших вахлаков-фальстафов много неприятного теперь в том, что делают артисты своего дела – наши противники. 20-й корпус целиком погиб. Послать конную разведку нет возможности, т[а] к к[а] к конница наша обезножена и изнурена! Между тем немецкая кавалерия проделывает чудеса и бьет рекорд в быстроте и натиске. Да и не одна ее кавалерия, а и пехота. До сих пор не могут прийти в себя наши вояки от того, как нас жиганули из своих пределов немцы, молниеносно очутившиеся под стенами Гродно. Полковник мой, дрожа, все спрашивает меня, не отрежут ли нас немцы в отходе из-под Гродно? Мне приходится его успокаивать! В штабе армии, мне передавали, хранится большое дело о производстве расследования о бегстве нашего героя с Камским полком[639 - 110-й пехотный Камский полк.] во время октябрьских боев.

Фон Будберг уже удрал с поля брани в Петроград – «расстроился нервами»! Не куплен ли он немцами? Адъютант командующего передает, что последний телеграфировал, чтобы скорее убрали от него этого фона.

За обедом отсутствовал Сиверс; разговоры велись поразвязнее. Капитан Генерального штаба Гамер с искренним негодованием критиковал преступное поведение Епанчина, Леонтовича[640 - Леонтович Евгений Александрович (1862–1937) – генерал-лейтенант (1914), командовал 3-й кавалерийской дивизией в 1914–1917 гг.], Лашкевича[641 - Лашкевич Николай Алексеевич (1856–?) – генерал-лейтенант (1906), командовал 28-й пехотной дивизией в 1913–1915 гг. После Августовской операции в марте 1915 г. отчислен от должности по несоответствию.], Гернгросса и проч. сволочи, требуя над ними строжайшего суда. Есть хоть офицеры, к[ото] рые могут болеть и страдать душой за позор, к[ото] рый учинили наши полководцы с армией! Еще чистая душа – ротмистр Клейгельс: говорит мне, что ему стыдно смотреть теперь в глаза японцу «Николаю Ивановичу», на лице к[ото] рого он читает его мысли, что-де русских свиней немцы колотят не хуже, чем и они, японцы…

Хороший отзыв о действиях начальника 7-й Сибирской дивизии Трофимова… От 20-го корпуса пособрались, наконец, части 28-й дивизии… Дух в армии сильно подорван нашими революционерами-военачальниками. Мы все измотались душой и телом. Нужны новые – свежие силы, новые войска, новые вожди. Теперешняя боевая машина требует коренного ремонта. Наш полковник являет типичный образец начальника, действующего без головы – одними рефлексами. Не имеют наши начальники хотя бы элементарного понятия о методике труда, технического навыка в работе, ч[то] б[ы] умело экономизировать и расходовать и свои силы, и силы вверенных им масс[642 - О, как действительность их низка по сравнению с видимостью!! И делают-то они все, ч[то]б[ы] делать, а не для того, ч[то]б[ы] что- н[и]б[удь] сделать!! (Примеч. автора)].

По сведениям приходящих к нам газет выходит, что дела наши по-прежнему идут великолепно!! Ни намека о постигшем нас катаклизме! За ужинным столом не пришлось, к сожалению, мне присутствов[ать] вместе со штабом, т[а] к к[а] к не по форме было идти по случаю приезда великого князя Андрея Владимировича. Узнал, что Епанчин отрешен от командования корпусом, относительно же Гернгросса и Радкевича[643 - Радкевич Евгений Александрович (1851–1930) – генерал от инфантерии (1912), командир 3-го Сибирского армейского корпуса с августа 1914 по апрель 1915 гг. Командующий 10-й армией в 1915–1916 гг. С 1916 г. был членом Военного совета. В апреле 1917 г. был назначен помощником главнокомандующего войсками Петроградского военного округа ген. Л. Г. Корнилова, в апреле-мае фактически исполнял обязанности главнокомандующего. В мае 1917 г. возвращен в Военный совет. С ноября 1918 г. на пенсии. В 1918–1923 гг. служил в РККА. В 1923 г. был демобилизован «за престарелостью».] пришел запрос, не подлежат ли и они отрешению. В немецких газетах уже появились известия о том, что взято наших в плен 24 тысячи чел[овек] и 70 с лишком орудий. Наши дурни замышляют завтра повести атаку на Липск и Сопоцкин, имея неприятеля с левого фланга! Вспоминаются пошехонцы, втаскивавшие корову на крышу кормить…

Радкевича-то все хвалят как хорошего человека и начальника. Да какое, в сущности, воздействие могут оказывать на наших крупных начальников их отрешения от должностей и последующие назначения с течением времени их на равнозначные же места? Необходимо было бы таких, как Епанчин и tutti quanti[644 - Всех прочих (ит.)], прямо деградировать, если не по-николаевски – в рядовые, а хотя бы в бригадные командиры, в командиры полков-батальонов! Да производить при этом урезку во всех «видах их денежного довольствия»! Вот такая бы мера оказалась бы куда как внушительней. А то отрешения эти для наших мерзавцев только являются отдыхом и кейфом.

Врачи потерпевших крушение санитар[ных] транспорт[ов] и лечебных учреждений – в отчаянном положении. Офицерство щедро их награждает сказуемыми – «удирали», «улепетывали», – не сознавая, что удирали-то постыдно именно они, фальстафы – они были виновниками общей паники. «Удиравшие-то» врачи если и теряли денежные ящики, то не иначе, как в руки неприятеля, г-да же офицеры были при этом более умны: денежки-то из ящиков выбирали себе в карман!.. И сукины же дети наши вояки в офицерских мундирах; невольно лезут мне в голову желчные мысли, потому что кругом видишь, насколько они развращены, насколько их этические взгляды укорочены; квалифицированное лихоимство и передержка карт у них возведены в принцип; мошенники и мазурики! С такими негодяями нет и охоты зря гибнуть: падать и ушибаться – так с хорошей лошади, а не с треногой сволочи! Грубый протекционизм и непотизм, подкупность верхов губит Россию. Епанчин до назначения корпусным командиром 3-го арм[ейского] корпуса был все время директором Пажеского корпуса! Ведь все эти разжиревшие бюрократы смотрят на всю серую массу как на жирную кучу навоза для удобрения только их благосостояния! Ни капли гражданственности!

7 февраля. Погода слякотная. Около 3-х часов пополудни в предшествии первого эшелона с этапно-хозяйств[енным] отдел[ом] и отделом дежурного генерала тронулся по железн[ой] дороге. Второй эшелон с нашим санитарн[ым] отделом – на Мосты. Поля совсем почти оголены от снега, места кругом болотистые. Сердце замирает от радости, что хоть немного, но приближаюсь к моей дорогой родине.

Около 5 часов вечера приехали в Мосты, где узнали, что первый эшелон уже собирается обратно в Гродно, а за ним скоро последуем и мы. С продолжительными остановками на разъездах прибыли обратно в Гродно на рассвете лишь – утром. В Мостах успел написать открытку своим эзоповской формы изложения касательно переживаемого момента.

8 февраля. Слякоть, дождь. Воскресенье. Из мира таинственного и непонятного: ночью в вагоне видел странный сон, осталось в памяти лишь то, что я был в компании умерших матери, брата Алеши[645 - Кравков Алексей Павлович (1857–1895) – брат В. П. Кравкова, военный врач.] и сестры Елены Павловны[646 - Кравкова Елена Павловна (1852–1907) – сестра В. П. Кравкова.]. Перед этим я о них не думал. Вчера же была «родительская суббота»! «Есть много, друг Горацио…»

Встретившись с полковником, узнал от него, что штабные наши мудрецы потеряли немцев и не найдут их, и не знают, где их главные силы и сколько их; в полных потьмах относительно намерений противника. Символично для наших растяпов, загадочная в карикатуру картинка: «Где немцы?»

Повели все же войска на Сопоцкин, Курьянку[647 - Курьянка – деревня Августовского уезда Сувалкской губернии, ныне в Августовском повяте Подляского воеводства (Польша).], Гожу[648 - Гожа – деревня Гродненского уезда и губернии, ныне в Гродненском районе Гродненской области (Белоруссия).] и Липск. Каждый из наших военачальников – молодец среди овец, умели храбро в мирное время лишь расстреливать своих россиян. Будет им страшный, грозный суд Божий и народный!

Наш молодой дежурный генерал Жнов связался с потаскушкой «мисс Мери», на к[ото] рую и плевать-то противно; военные это видят, и никто не смеет вымолвить хотя бы слово критики… А если бы это было с врачом?! Осиное, крепкое корпоративным духом, гнездо!

Вчера свидетельствовался на предмет эвакуации по расстроенному здоровью (хронический старческой б[олезнь] ю) командир 15-го корпуса фон То[р] клус[649 - Фон Торклус Федор-Эмилий-Карл Иванович (1858–?) – генерал-лейтенант (1910), с октября 1914 г. командовал 15-м армейским корпусом. Генерал от инфантерии (1916), с января 1917 г. – член Военного совета.], приехавший сюда только ради того, ч[то] б[ы], получивши предварительно не одну тысячу единовременного и всяческого пособия, удрать как Будберг и К° с поля брани! Какой цинизм, какая бездонная глубина бессовестности!

Рассказы пройдохи-ротмистра Шуринова о том, как он с транспортом попал-де под обстрел – один «чемодан» разорвался у него над головой, а другой задел за ухо!!! Надо ожидать, что будет просить перевязочн[ого] свидетельства!

Мне кажется, песня Куропаткина еще не спета; не сыграл бы он в конце концов роли Кутузова?

В городе – осадное положение; развешены приличествующие сему обязательные постановления коменданта. Вчера прибежал со стороны Августова мальчуган Миша Власьев, 13 лет, прокравшийся через ряд цепей немецких, и обстоятельно сообщил штабу армии, что 20-й корпус изо всех сил пробивается около Липун, прося выручки. Великий князь Андрей Владимирович, слыша показания этого мальчика, выразился, что-де так основательно информировать не сумел бы любой офицер Генерального штаба!

Последние телеграммы гласят, что французы на несколько метров продвинулись вперед!! Немцы прут на Осовец и Ломжу.

Пошел к обедне в собор, где прослушал архиерейское служение; все равно, что побывал в раю; пели превосходно; душа переполнилась целым роем самых светлых воспоминаний моего детства… Во время обедни то и дело слышались пушечные перекаты. Странно было видеть в церкви порядочное количество детишек и женского пола, да еще прифранченного. Народу было масса, преимущественно солдатиков. Городовые истово вели свою линию, предлагая публике без всякой к тому надобности «осадить». В этом слове – «осади!» – как много символического для российских порядков, за к[ото] рые мы теперь расплачиваемся рядом поражений перед немцами. По справедливости, может быть, десница, каравшая нас в японскую кампанию, не делается милостивой к нам и в текущую!

Помещаю при дневнике (и расписываюсь под ним) отрадное воззвание Федора Соллогуба под заголовком «Все вместе»[650 - См. Приложение 6.]… Душа моя ищет тиши и покоя. Да благословен будет момент, «когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся»!

Обед. Внезапно пришла телеграмма от генерала Российского[651 - Российский Евгений Александрович (1865–1933) – генерал-майор (1913), в феврале 1915 г. командовал сводной бригадой, состоявшей из частей 20-го армейского корпуса, направленной на поддержку 3-го Сибирского армейского корпуса, прикрывавшего левый фланг 10-й армии. В 1916–1917 гг. командовал 56-й пехотной дивизией.], извещающая, что 20-й корпус по пояс в болотах пробивается и идет авангардом через Пашкинские броды, главными же силами на Гродно, и везет с собой до 200 орудий! Все с радостью обомлели; командующий дрожащими руками взялся за телеграмму и распорядился, ч[то] б[ы] навстречу отправить кухни. Слава Богу, корпус вылезает из петли!

Ужин. Увы! Пришло известие, что 20-й корпус сложил оружие и сдался за израсходованием провианта и особенно снарядов. Сутками раньше пришло бы подкрепление, и корпус, может быть, был бы спасен. Наши дурни диву даются, как это немцы ухитряются так напирать на нас, не имея за собой ни обозов, ни снаряжения! Удивляются наши пошехонцы, как немцы питаются!

К вечеру на всей линии фронта нашей армии дела резко ухудшились. Пушечная канонада с фортов усилилась. Под Гожей масса раненых. Вчера нашей артиллерией крепостной было убито под Белянами[652 - Беляны – деревня в Сокольском уезде Гродненской губернии, ныне территория Подляского воеводства (Польша).] до 80 человек наших же солдат!

За ужином был великий князь Андрей Владимирович, а с ним генерал-адъютант Сирелиус[653 - Сирелиус Леонид-Отто Оттович (1859–1920) – генерал от инфантерии (1914), с декабря 1914 г. по апрель 1915 г. находился в распоряжении главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта.]. В разговорах, где заходила речь о медицинских вопросах, неслась ужасная чепуха; между прочим, князь обратил наше внимание на прочитанное им в «Новом врем[ени]» сообщение, что-де лучшее средство сделать ранения в желудок неопасными – это питаться маслом!! Я с князем сидел визави и в пределах возможности старался вносить коррективы в обсуждаемые г-дами генералами вопросы по медицине. Воображаю, какой вздор порют в этом отношении при дворе!

Получил сегодня два трогательнейших письма от своих двух Сереж.

Под Ломжей наш Гвардейский корпус понес огромные потери. Вера в наших вождей, чувствуется мне, у нашего «серого» значительно поколеблена. При всем моем неуважительном отношении еще до войны к искусству наших стратегов, приходится теперь еще более разочаровываться в них – «как ни садитесь, а в музыканты не годитесь». Быть народному гневу и народной расправе с захребетниками, паразитами, кровопийцами! Жертвы эксплуататорск[их] аппетитов вопиют к небу!

9 февраля. Погода слякотная. Дела наши продолжают быть скверными. Дурни наши мечутся совершенно потерянными, как угорелые; не знают, где главные силы неприятеля. Разведка – ниже всякой критики. Картина полного нашего стратегического банкротства.

Канонада из крепостных орудий слышится сегодня реже. Лечебные заведения в городе все переполнены ранеными и больными; прибывает еще масса; эвакуационный же аппарат работает медленно и слабо.

Вследствие нахождения в Гродно штаба армии возникает масса недоразумений с управлением коменданта крепости. Предположено передвинуться нам в Соколку[654 - Соколка – уездный город Гродненской губернии, ныне административный центр Сокольского повята Подляского воеводства (Польша).], где условия для помещения не обещают быть хорошими.

За ужином разговоры между нашими генералами, наводящими критику на Сиверса, что он не решился вчера же хотя бы дорогой ценой оказать выручку 20-му корпусу, к[ото] рый, по нек[ото] рым сведениям, будто бы и до сего времени пытается пробиться; но беда еще в том, что не знают где он. 28-я дивизия, хотя почти вся растаявшая, два полка 29-й и один сводный полк 53-й дивизии вылезли из петли, остальные же – увы! А при них будто бы до 1700 пленных немцев.

На почте не берутся для пересылки денежные письма.

Прибыли в резерв к нам 9 сестер; старшая из них, желая быть верной их пастыршей, просит оказать ей содействие в предохранении их «от разврата и заразы»!! Успокоил ее[655 - Разъяснивши все-таки ей, что здесь требуется не стеклянный колпак, а внутренняя броня. (Примеч. автора).].

В 9 час[ов] 15 м[инут] вечера «в[есьма] секретно» приказ по армии № 9: «противник силой около двух корпусов сосредоточен на линии Сопоцкин – Липск – Штабин[656 - Штабин – посад Августовского уезда Сувалкской губернии, ныне деревня в Августовском повяте Подляского воеводства (Польша).]». Более или менее значительные силы его группируются также в районе против Гожи и севернее. По имеющимся сведениям, сегодня к СВ от Липска шел бой; возможно, что с пробивающимися частями 20-го корпуса. «Для выручки доблестных товарищей, уже несколько дней ведущих неравную борьбу, приказываю завтра 10 февраля на рассвете перейти в решительное наступление… Действия должны носить самый решительный характер…» Будем, значит, по обыкновению переть в лоб да стеной, чуть ли не церемониальным маршем! Людей на святой Руси-де много, жалеть их нечего, жарь прямо, чего там ломать свои деревянные головы на к[акие]-либо маневренные действия!!

10 февраля. Погода стоит все слякотная. Крепостная пальба сегодня имела особенно интенсивный характер. Много прибывает раненых. Красносток, слава Богу, еще в наших руках.

Сиверс по телефону просил Рузского освободить его от командования армией; Рузский чувствует себя больным и очень желает тоже освободиться от командования армиями фронта. В критическую минуту наши вояки, потерявши головы, все не прочь утечь с поля брани. У каждого из них имеются резервные болезни, к[ото] рые в мирное время не мешают им нести службу и доить казну, в военное же время являются хорошей отдушиной, ч[то] б[ы] во благовремении удрать. Все наши вожди – фокусники, мазурики и штукмейстеры без капли истинного патриотизма. Отвратительные твари! А чьими, в сущности, мы, российские, с позволения сказать, граждане, являемся верноподданными, как не этих низменных тварей?! Видя грандиозную картину всеобщей сумятицы, разрозненности и бессвязности действий, полной притом растерянности руководителей, чем, как не мистически – каким-то чудом – нужно будет объяснять победу, если бы она случилась на нашей стороне?

Раненые наши переносят свои несчастья без стонов, без тени ропота и недовольства. Тем возмутительней, что поводыри их – гробы повапленные!

Случайный мой сожитель д-р Щадрин (страшный неврастеник – все время кампании тщетно ищет тихого пристанища, к[ото] рого не может найти) залег уже в кровать на сон грядущий, я же запишу сии строки в дневник; есть что-то, напоминающее Пимена и Гришку Отрепьева… Счастлив я, что в состоянии не зарываться окончательно в житейский навоз, и не лишаюсь постоянного чувствования над собой небесного шатра.

11 февраля. С раннего утра до поздней ночи артиллерийск[ая] пальба из фортов. Все та же суета и бестолковщина. Все двигаются, бегают, мечутся из стороны в сторону не для того, ч[то] б[ы] что-н[и] б[удь] сделалось, а так, ч[то] б[ы] только выходило как будто дело делают. Полная разрозненность и необъединенность действий, неналаженность и неподготовленность.

Лечебные заведения Гродно переполнены ранеными и больными, коих скопилось более 5 тысяч; вывозка их затруднена за невозможнос[тью] подачи надлежащего количества поездов. Более чем половину командного состава надо было бы признать невменяемыми по нервному истощению и расстройству.

Потрясающая картина на питательном пункте при эвакуац[ионном] пункте; по городу, как тени, плетутся раненые с позиций. Заявились остатки из 27-й дивизии: дивиз[ионный врач] и интендант, а также несколько санитаров. Дела наши сегодня ухудшились, и мы потеряли то, что взяли было вчера. Выручить 20-й корпус не удалось.

Приехали новый начальник штаба Попов[657 - Попов Иван Иванович (1866–1918) – генерал-майор (1912), с марта 1915 по октябрь 1916 гг. занимал должность и.д. начальника штаба 10-й армии. Генерал-лейтенант (1916). В 1916–1917 гг. командовал 32-й пехотной дивизией.] и временно командующий армией генерал Радкевич. Сиверс после ужина, еле сдерживаясь от слез, распрощался со всеми и отправился на ожидавший его поезд в Петербург. Начинать теперь будем опять сказку сначала! И у Сиверса обострилась резервная б[олез] нь: увеличилось количество ацетона и сахару в моче!!! Все штабные поехали на вокзал провожать, я же – нет: не видел я от него крупных неприятностей, но и никакой не испытал от него приязни ни к себе, ни к врачам. Следовало бы всех офицерских чинов с расстроившимися нервами на войне и со всякими содержаниями в моче ацетонов и т. п. нещадно теперь же вовсе увольнять от службы.

Познакомился сегодня поближе с Мишей Власьевым – тип интересный, на войне могущий быть геройским, в мирное же время – карманным вором, хулиганом и к[аким] угодно разбойником…

Дела наши скверно обстоят и в Галиции, как следует читать между строк. «Русский инвалид» с циничной развязностью для иллюстрации якобы лживых немецких реляций сообщает, что «телеграммы из Берлина в Стокгольм нагло утверждают, будто у русских захвачено в Восточной Пруссии 26 тысяч пленных, 20 орудий и 30 пулеметов…» Полагаю, что не нагло, а скромно утверждают немцы!! До наглости же доходят наши газетные органы, тенденциозно раздувающие успехи нашего оружия и в фантастич[еских] красках рисующие якобы бедствен[ное] положение Германии[658 - Относительно всего, касающегося войны, газеты, не исключая «Речи» и «Рус[ских] вед[омостей]» настолько изолгались, что хоть не читай их. Не пора ли прекратить морочение российской публики и открыть ей глаза на действит[ельност]ь?! (Примеч. автора)].

Какое позорное testimonium pauperitatis[659 - Букв. «свидетельство о бедности» (лат.), показатель скудоумия и недомыслия] подписывают себе Сиверс и прочие генералы его свиты, когда они под сокрушительными ударами своего противника открыто еще выражают удивление (sic!) по поводу непонятных для них его шахматных ходов! Так наше военное искусство отстало, значит, от немецкого, что заставляет наших превосходительных бездарностей даже рты раскрывать от изумления!

12 февраля. Хорошая солнечная погода; немного утром подморозило.