Исполняющий обязанности

До генерала далеко, вот чем плохо. По служебной лестнице если идти. А если по горизонтали – вот он, генерал, рядом.

Я спустился в столовую и вкусил вегетарианской пищи. Как заказывал. Летние щи из капусты. Салат. Фальшивый заяц. Чай из трав. Стручки молодого гороха на десерт.

Душа считала, что это именно то, что нужно. Кто я такой, чтобы спорить с душой?

Обыкновенный обед переводит меня на полчаса в состояние сонное. Тут ещё и армейская привычка, и армейский рацион и армейские нагрузки. Два года, как нагрузок нет, но послеобеденная пара для меня – время передышки. А сегодня я уже через пятнадцать минут был свеж и бодр. То ли травы в чае особые, то ли малая калорийность обеда, а, может, ещё и природа, окружение.

Я вернулся в мезонин, но о золоте уже не думал. Золотой перерыв. А думал я о подземном граде. Войкович подал обещанную книгу. Турецкий я не знаю, но английским владею даже без словаря. Хорошо читаю, понимаю разговорную речь и сам говорю – в ресторанных пределах и чуть больше.

Деринкую меня поразил. Это, действительно, не пещера, а город, уходящий под землю на шестьдесят метров. А рядом другой город – Невширах. Каждый из городов населяли тысячи, а по другим данным – десятки тысяч человек. Возраст – пять тысяч лет. Есть и города и поменьше, и они связаны между собой многокилометровыми тоннелями. Причем сами города исследованы едва на десять процентов, и некоторые ученые утверждают, что в глубину города простираются куда глубже, чем предполагается. Но с исследованиями не торопятся. Бюджет не позволяет, города слишком велики, да и политическая обстановка последнее время не радует.

А вдруг и здесь подземный город доскифского периода? Это не десять тонн золота, это сокровище бесценное. Десять тонн золота – создать действующий музей, с научным центром, увлеченными гидами и обсерваторией (почему-то вдруг подумалось, что обсерватория с небольшим телескопом, семидесятисантиметровым рефлектором, очень даже пригодится. Больше нельзя из-за восходящих потоков воздуха).

Погоди-погоди. Не в обсерватории дело. Положим, сегодня это невозможно: всё отберут, самого законопатят, а то и убьют, а музей замурыжат. Но почему этого не сделал граф Карагаев? Почему не сделали в годы советской власти, которая науку, в общем-то, уважала, особенно в шестидесятые и семидесятые годы?

Полно, с чего я решил, что там – город? Может, что-то типа пещер Киевской Лавры? Тогда ни графа-вольнодумца сначала, ни атеистическое государство позднее подобные находки не интересовали настолько, чтобы отрывать от необходимого ради третьестепенного. Или вообще нечто, куда соваться не след?

Нужно будет самому проверить. Не сегодня. Попозже. Подготовиться. А то и заблудиться недолго.

Позвать, что ли, армейских друзей?

Я начал перебирать. Служба была таковой, что нас беспрестанно тасовали: сегодня ты в одной команде, через месяц в другой, ещё через месяц в третьей. Чтобы уменьшить вероятность возникновения личных отношений. Не в смысле сексуальных, а просто чтобы доверять друг другу доверяли, но и проверять проверяли. Докладывали друг на друга при малейших признаках нелояльности, дабы исключить возможность сговора.

Но я, то ли из-за самоуверенности, то ли ещё отчего, мог бы собрать человек десять. Или двадцать. Да только зачем? Попить-покушать, наследством похвалиться? Золотом испанским? Это приведет только к тому, что вместо одного меня законопатят десятерых. Да и вообще у каждого своя жизнь, каждый более-менее устроился. Семья, работа, повседневные заботы. Ради чего их грузить заботами своими? Разве что вот Влад Смирнов… Неважная у него жизнь, совсем неважная. Болеет он. Тяжело и непонятно. Вся группа, выполнявшая задание, вдруг заболела. Ну, их и попросили вернуться на гражданку. Ту группу я знал шапочно, новички, а с Владом успел пуд соли съесть. Он, Влад, в той группе был за старшего. На гражданке Владу поставили диагноз апластической анемии, иными словами, тяжелого малокровия. Удалили селезенку, лечат всякими препаратами – и живет он в полжизни. Или в четверть. Как в том мультфильме, еле-еле сил хватает телевизор смотреть. В случае со Владом – читать книгу, телевизор он на дух не переносит. Уж не знаю почему. Утром и вечером гуляет по часу, какая бы погода не стояла, а остальное время дома или в библиотеке. Это он мне однажды письмо написал. Ручкой по бумаге, бумагу в конверт, конверт на почту. Редкость по нашим временам. Мне так ещё дядя Леонард пишет.

Но дядя Леонард по-прежнему (понемножку, за штатом) преподает, а вот Влад пропадает. Дело не во второй группе инвалидности (она у него побольше иной учительской зарплаты будет, не потому что большая, а потому, что учительская зарплата крохотная), а просто дела у него нет. Ну, и будущего тоже. Он человек трезвомыслящий, хотел быть шофером-дальнобойщиком на собственном моторе, а потом даже фирмочку поднять на три-четыре фуры, а теперь какая ж фирма, если всей энергии хватает на два часа прогулки неторопливым шагом? Писал он мне, спрашивая, как мое здоровье, не хвораю ли. Не хвораю, ответил я, умолчав о головных болях. Учусь, подрабатываю помаленьку, в общем, на гражданке, как на гражданке.

Больше письмами мы не обменивались, чай, не девятнадцатый век на дворе. И не созванивались. Нужды не было.

А сейчас возникла.

Я взял спутниковый телефон, посмотрел номер в своем мобильнике и позвонил Владу. Поздоровавшись, сказал, что получил домик в деревне в наследство, неплохой домик, и пригласил пожить – и помочь разобраться со всякими доставшимися в наследство ништяками. Денег, если что, на дорогу переведу. Влад ответил, что деньги у него есть, чай, в соседней губернии живет, а не на Сахалине, спросил, как проехать и пообещал быть завтра ближе к вечеру. Его, мол, шурин привезет. Отбой.

Видно, жизнь у Влада нерадостна, раз вот так, без размышлений, сразу, он готов уехать, да не сам уехать, а шурин отвезет.

Ничего. Федор Федорович полагался (я думаю, что полагался) на своих людей. Нужно и мне обзаводиться своими. Нет, я, конечно, присмотрюсь к Владу, всё-таки время и обстоятельства нас меняют. На уровни в первый же не поведу, о золотом и оружейном запасе делиться не стану. Пусть просто погостит. Я был уверен, уж и не знаю почему, что здоровье Влада здесь поправится. Пусть не полностью, не совершенно и не сразу, но чувствовать себя он станет лучше, чем сейчас.

А там поглядим.

Я спустился в кабинет, не мезонинный, а тот, что на первом этаже. Захотелось восстановиться после разговора по спутниковому телефону – мне и в самом деле стало казаться, будто в мыслях возникла некоторая неупорядоченность.

На столе лежала папка. Обыкновенная. Тонкого серого картона. Давеча не было, а теперь появилась. Не иначе Войкович принес.

Я раскрыл. Машинописная страничка, и более ничего. Именно машинописная, на механической пишмашинке – и неровные ряды, и неровность окраски, и буквы а, е и я не мешает прочистить.

Итак.

Пуля, выпущенная из русской трехлинейной винтовки образца 1891 года, в народе именуемой «мосинка», разбив стекло, снизила скорость до шестисот восьмидесяти метров в секунду, и потому путь от окна до головы Валеры, сидящего за партой в третьем ряду, преодолела быстрее, чем за одну сотую секунду.

Человек не способен отчетливо выделить подобный промежуток времени, и потому для Анны Киселевой, учительницы математики, ведущей урок в восьмом Б классе, дырочка в оконном стекле и чудовищное изменение головы Валеры слилось в одно событие. Более того, ей казалось, что сначала лопнула голова ученика, и лишь затем появилась дырка в стекле.

Уроки безопасности в школе проводили кое-как, формально, и потому одни – больше девочки – просто визжали, другие бросились к двери, третьи – на пол, а четвертые устремились к окну, посмотреть, кто там стреляет. Будь это реальный террорист, ученикам пришлось бы плохо, но более выстрелов не последовало.

Через сорок минут прибыла полиция. К вечеру же выяснилось, что же случилось. А случилось вот что: член Совета Федераций Федерального Собрания Российской Федерации от Законодательного Собрания Чернозёмской области (заглавные буквы обязательны) Олег Замоскворецкий, приобрел для своей коллекции новый экспонат и, опробуя, сделал вид, что целится – и выстрелил. То есть сымитировал выстрел – он был уверен, что винтовка во-первых, в небоевом состоянии (сточен боек, распилен ствол и т.п.) и во-вторых, не заряжена. Так он объяснился в полиции, после чего был с извинениями отпущен как бы под подписку о невыезде. Был ли Замоскворецкий в состоянии наркотического опьянения, был ли белый порошок, найденный в его доме наркотиком, неизвестно, следовательно, и говорить не о чем. Расстояния от виллы члена Совета Федераций до школы равнялось восьмистам метрам, и попасть в голову ученика можно было лишь случайно – на этом настаивали представители Замоскворецкого. Случай, несчастный случай, а все остальное – домыслы врагов России.

Правда, тут же нашли прошлогодние фотографии в инстаграме самого Замоскворецкого – как он с «мосинкой» позирует то на фоне убитого медведя, то лося, то кабана но тут же аккаунт стрелка закрыли, а снимки и вовсе не комментировали.

В итоге дело завершилось примирением сторон (то есть Замоскворецкого и родителей убитого ученика), плюс Замоскворецкий пообещал оплатить замену разбитого стекла. Случилось это в октябре 2016 года.

Я позвал Войновича. И приготовился ждать.

Но не пришлось – он пришел секунд через пятнадцать.

– Звали, Иван Петрович?

– Звал, Владимир Васильевич! Один короткий свисток. Сами научили.

– Что-либо требуется?

– Требуется. Во-первых, завтра к нам должен приехать гость, мой армейский друг, Влад Смирнов. Он болен, в принципе тяжело, но насколько скверно чувствует себя сейчас, не знаю. Постель, питание, покой, прогулки, чтение. Дело я ему подыщу сам. Если что – можно медсестру в районной больничке нанять для ухода. А хоть и в городе, поручить нашим юристам. Инъекции делать, капельницы. Но это позже, сначала нужно будет посмотреть на Влада. Лишнего медицинского внимания он не любит… не любил, когда я его хорошо знал.

– А сейчас, значит, знаете не очень хорошо?

– Болезнь с человеком разно уживается. До поры. Посмотрим.

– Будет сделано. А во-вторых?

– Во-вторых я нашел на столе вот эту папочку, а в папочке – листок – я показал его Войковичу. – Откуда и зачем?

Войкович осторожно взял листок, посмотрел с напечатанной стороны, посмотрел с обратной, а затем аккуратно вернул назад в папку.

– Это ваш дядя печатал. Его манера. Да и пишмашинка его, «Любава».

– Хорошо, дядя. Но кто положил папку на стол?

– Этот вопрос не имеет простого решения. Мы в таких случаях просто считаем, что это работа дома.

– Домовые, что ли, водятся?

– Не могу ответить ни да, ни нет. Но в данном случае эту папку положил на стол я. По привычке. Ваш дядя требовал, чтобы раз в неделю я доставал из ящика «неначатое» дело, и помещал его на стол.

– Из неначатого?

– Именно так.

– И что дальше?

– Дальше ваш дядя решал, стоит ли дело начать, или поручить кому-либо, или вернуть в ящик.