Полное собрание сочинений. Том 23. Лесные жители

В этом году друг мой озабоченно думал, как бы отметить важную дату в жизни Осинки – исполнялось ей в августе 300 лет. Коля рылся в брянских архивах, выясняя родословную деревеньки, а также родословную семьи своей в ней. Узнал, с чего начиналась пограничная некогда с Польшей деревня, узнал, чем и как жила она в разные времена. И явилась человеку счастливая мысль устроить в Осинке праздник и оставить знак памяти о «круглой дате». Что и как собирался сделать – молчал. А недавно взволнованно позвонил: «Мы с сыном придумали кое-что. Очень просим поехать с нами».

И вот мы снова в Осинке. Отец и сын Старченки подрулили машину к месту, где прежде я не бывал. У въезда в деревню на взгорке лежал огромный валун, на котором впору, как в сказке, прочесть бы: «Налево пойдешь… Направо пойдешь…» Но были слова на камне другие, извещавшие о возрасте деревеньки. Рядом с камнем поставлен был крепкий из дуба поклонный крест. Снимая у камня отца и сына, узнал я: валун, лежавший где-то в лесу со времен отступленья великого ледника, Старченки с помощью односельчан, с немалыми трудностями передвинули к нужному месту, а крест вытесал здешний плотник. В этом месте назначена была встреча тех, кто в Осинке живет и кто, не забыв ее, откликнулся на призывные письма издателя «Муравейника».

Интересно было увидеть, как выглядит сейчас Осинка и чем жива. Тут я должен сказать слова, исполненные печали. Деревенька, как в старину говорили, дышала на ладан. Я с трудом нашел уголок, где можно было сделать «оптимистический» снимок. В Осинке было когда-то полсотни дворов. Сейчас на месте многих растет крапива, другие стоят покосившись, с досками забитыми окнами, в третьих теплится вроде бы жизнь, но лишь в летнее время. «Зимой только из пяти труб идет печной дым», – сказал в уличном разговоре старожил деревеньки. Пять лет назад уже было заметно угасанье Осинки. Сегодня беда на виду. Работы деревенскому жителю нет никакой. Кто помоложе – подались в города, а кто остался, живут в печали – поля не пашутся, богатые в этих местах луга желтеют некошеные. Бурно растут бурьяны, а там, где были недавно пашни, зеленеют березы толщиной уже в руку. Постройки, где мычали еще недавно коровы, стоят без окон и без дверей. Школу в соседней деревне пока не закрыли. Но было еще недавно в ней 187 учеников, сегодня – 18. Как радость небесную ждут в этом году приход на учебу из деревенек-соседок двух первоклашек.

Пока что живое местечко в Осинке.

Полбеды – была бы Осинка исключением в нынешней сельской жизни. К сожалению, картина ее типична. Пустыми стоят деревни в костромских, тверских, псковских, смоленских, калужских землях, где издавна урожаем хлебов не хвалились, но гордились животноводством. Вспомним сыры – ярославские, костромские, вспомним знаменитое вологодское масло. Недавно на пути в полторы тысячи километров от Саранска до истока Днепра мы лишь дважды увидели стада коров. Деревенская жизнь не просто лежит на боку, она брошена, втоптана в землю. Не пашется даже треть черноземов в тамбовских, воронежских, липецких землях. Беда так велика, что мало кто знает, как ее одолеть, о ней, как о безнадежно больном, не решаются даже и говорить. Беда состоит не только в разрушении экономики. С гибелью деревень умирает пласт вековой культуры Руси – привычки, обычаи, нравственность, умение владеть плугом и топором. Исчезают прекрасные песни, еще недавно звучавшие. Все они корнями уходили в деревенскую жизнь. В прошлом году с Николаем Старченко мы заглянули в смоленскую Глотовку. Ничего не осталось от прежней жизни, кроме брошенных изб. На въезде камень: «Тут родился поэт Михаил Исаковский», тот самый, написавший «Одинокую гармонь» и много других прекрасных песенных стихов. Какая гармонь сегодня! – ни собачьего лая не слышно, ни петушиного крика, ни смеха ребенка, ни огонька в окнах, ни дыма из труб. В одной почти опустевшей деревне на Брянщине спрашиваем, разговорившись возле колодца, у девчонки лет пятнадцати: кем она хочет быть? Ответ – хоть смейся, хоть плачь: «Уеду отсюда. И стану фотомоделью». Это телевизор добивает последнее, что еще осталось в деревне.

В час встречи.

При этом растут города. Москва разрослась до размеров чудовищных и бурно расти продолжает, порождая много разных проблем у сбившихся в миллионные кучи людей и становясь уязвимой для множества техногенных бедствий, например, внезапного отключения электричества, порчи воды для питья, не говоря уж о том, что живем мы все в мире хрупком, подверженном распрям из-за той же небережливо кинутой, беспризорной у нас земли. Тринадцать тысяч деревень исчезли в России за последние пятнадцать лет. Напоминают о них лишь старые груши в одичавших садах, липы и тополя, росшие у домов. В приоритетах проблем, стоящих перед страной и народом сегодня, запустевшие земли – одна из главных и самых сложных. На нее замыкаются и демографические наши проблемы. Шевельнемся ли, осмыслив последствия происходящего? Если нет – судьба не пошлет нам ничего радостного. Японцы, зарабатывая большие деньги в промышленности, платят своим крестьянам за рис в восемь раз дороже, чем стоит он на мировом рынке. Почему? Не хотят, чтобы деревни разучились выращивать рис, чтобы люди покинули землю-кормилицу – мало ли что завтра может случиться. Учиться у японцев надо не только высоким технологиям, но и мудрости не потерять то, что непременно надо беречь.

Николай Старченко и его сын Алексей. Снимок у памятного теперь камня.

На месте уже исчезнувших деревень много раз летом я видел трогательные «съезды» людей, когда-то в них живших. Тянет человека туда, где прошло его детство, где «по тропам бродила юность». Кое-где собираются ежегодно, даже ставят камень с грустной пометкой, что была тут деревня – Сосновка, Березовка, Черемушки. Или вот, скажем, Осинка…

Сошлись и съехались на юбилейную встречу в Осинку те, кем еще держится деревенька. Приехали по письмам-приглашениям Николая Старченко люди издалека – из Брянска, из-под Киева, с берегов Черного моря, пришли из соседних, тоже сирых селений, привели с собой ребятишек. Осинковцы развесили на веревке между березами домодельные скатерти, рушники. Сели все полукругом на скамейках у памятных с этого дня креста и камня. Горячо говорили. Кто бодро: «Прорвемся!» Кто взволнованно, глотая ком в горле. Был хор, вспомнивший песни, которые пели, возможно, в первые годы Осинки жившие тут сторожевые казаки. Пели потом «Одинокую гармонь», «На тот большак, на перекресток…» И все на этом празднике грусти кланялись московскому гостю: «Коля, спасибо, родной! Всех нас собрал…»

Записал я тут строчку стиха, прочтенного местным поэтом: «Еще дрожит листва осинки». Три старушки (все с фамилией Мартищенко – Софья, Марья, Анастасия), сидевшие на скамейке плотно друг к другу и молчаливо, как аксакалы на ящиках с динамитом в фильме «Белое солнце пустыни», слушали всех, вытирая глаза платочками. Спросил: откуда они? Оказалось, здешние. Но уехали недавно в соседнее белорусское село. По Осинке тоскуют. Попросили привезти их на праздник. «А чего же уехали в Белоруссию?» Вздыхают: «Работы в Осинке нема – дети поуезжали. И мы за ними. Там и больница есть, лечат…»

Вот такие дела в трехсотлетней Осинке.

• Фото автора. 7 сентября 2006 г.

Синяя Зуша

Окно в природу

Есть места, увидев которые не хочется уходить. Это чувство я испытывал много раз. И вот еще Зуша – речка, текущая в землях орловских и тульских. Увидел я Зушу в летний солнечный день. Синее небо отражалось в воде. По ней плавала белая стая гусей. Пили воду осоловевшие от зноя коровы, рыбак в прорезиненных штанах стоял по пояс в воде. На мои знаки – показать свой улов – он охотно поднял кверху сетку, в которой трепыхалась хороших размеров плотва, язи, окуни. При мне из быстро текущей воды был выдернут еще один сверкавший на солнце язь.

Мы сели с другом на берегу и, слушая августовские погремушки кузнечиков, молчали, наслаждаясь синью воды и неба, округлой зеленью прибрежных ветел, увядающей пестротой луга у поймы. Через реку на сваях положен тут был деревянный мосток, называемый где кладками, где лавами, а на Зуше такие мосты называются ходами. По мостку неторопливо шла женщина с девочкой. Что-то в реке увидели. Мать стала показывать рукой вниз, а девчурка легла на мосток – как следует разглядеть, что там в бегущей светлой воде. В который раз я подумал, какое счастье жить в детстве у речки, у озера… Зуша… Что за названье? Что оно означает? Вряд ли кто может это нам объяснить. Названья у речек и рек давние, древние. Человеческие поселенья часто перенимали эти названья. С ходу вспомним Москву, Енисейск, Воронеж, Донецк… На Зуше много деревенских селений, города два: Мценск – ровесник Москвы и Новосиль – еще более древний, построенный на Зуше еще хазарами как фактория, куда стекалась дань с местного люда, не очень обременительная – «по белице с дыма». Среди селений есть на Зуше особое – Переволочка, названье которой означает, что был в этом месте волок – Зуша и один из многих ее притоков соединяли две водные системы – Донскую и Окскую. В древности дорогами по земле служили реки. И небольшая, но и не тощая Зуша была важной ветвью на разветвленном «древе» воды.

В любом месте река ненаглядна.

Зуша была судоходной в те далекие времена. Воды в ней было, конечно, больше, чем ныне, и ходили по реке большие смоленые лодки – парусные и весельные. Позже, в веках XVIII – XIX, ходили тут баржи с хлебом, медом, воском, коноплею и льном. Сейчас на реке тишина. Моторную лодку, по причине дороговизны бензина, услышишь редко, но в каждом селе есть деревянные челноки, с которых ловят тут рыбу и на которых можно, одолевая течение метров в семьдесят шириной, перебраться на другой берег.

Снимки я делал с правого берега Зуши. В этом месте река делит надвое селенье Вяжа. На правом берегу – Верхняя Вяжа, внизу – Заречная. Подъем воды весной на Зуше из-за узости поймы высокий – половодье всегда подступало к порогу заречных домов. Тут, в этой Вяже, кроме телеги, многие имели и лодку. Считали: можно хлеб сеять, а можно жить рыбой. Были потомственные рыбаки, знавшие, как ловить рыбу в быстрой воде, как морозить ее, солить, коптить, вялить и продавать в Новосиле и разносить по селеньям. Такая специализация была столь явственной, что промышлявших на Зуше звали «рыбак». Если заглянуть на местное кладбище, то на могильных камнях можно увидеть чеканное изображенье рыбки. Это значит: лежит под камнем «рыбак».

Заречная Вяжа сегодня доживает свой век. Девять домишек прячутся в ивовых кущах (было 300!).

Но среди селян один из последних рыбаков еще жив. Правда, рыбой только сегодня не проживешь. «Рыбак» Алешкин Михаил Григорьевич держит еще и сорок ульев, исправно хозяйствует в огороде (это его дочь с внучкой видели мы на мосту через реку).

О реке Михаил Григорьевич говорит со знанием дела. «Рыба обычная – щука, лещ, язь, плотва, окунь. Но надо знать, когда, какую и где можно взять. Пришлый рыбак и дорогой удочкой ничего не поймает. Я же, если сяду в челнок, без улова не возвращаюсь. Конечно, то, что было когда-то, ушло безвозвратно, но живут еще выдры в реке, значит, и Зуша жива». По здоровью Михаил Григорьевич уже нечасто садится в челнок – «больше маячу на пасеке», но, думаю, детям своим он уже заказал: могильный камень обозначить обязательно рыбкой.

Такая вот капелька нынешней жизни на древней реке, принимающей много притоков, среди которых – холодная, быстрая, чистая Снежеть, текущая через Бежин Луг. «А когда сама Зуша с Окой встречается, то еще надо подумать, в какой из рек больше воды». Это, конечно, патриотический глас зушанина. Был я на месте, где Зуша впадает в Оку. Конечно, предпочтенье надо отдать Оке, тем более что Зуша тут и кончается, а у Оки – эвон какой еще долгий путь к Волге!

На Зушу привез меня старожил этих мест, заместитель директора музея-заповедника Спасское-Лутовиново Владимир Зайцев. А поводом ехать сюда послужила страница особая в долгой истории Зуши. С конца 41-го года по июль 43-го река сделалась рубежом, на котором столкнулись непримиримые силы – германская и наша. Большое сраженье гремело на Волге, а тут, на Зуше, стоявшие лоб в лоб противники укреплялись до нужного часа. Наши войска окопались на правом высоком берегу речки. Поросшие травой окопы поныне целы. Повторяя изгибы Зуши, тянутся они на десятки километров от верховья реки до Мценска. Немцы были – рукой подать – в Заречье. Заняли высотки и построили бетонированные подземные укрепления. Наши время от времени пытались штурмовать высоты левого берега, но всегда безуспешно. С большими потерями отступали.

Сраженье на Курской дуге летом 43-го года обломало крылья немецкого наступленья в решающих точках – у Прохоровки и Понырей, и пришел момент больших контрударов. Один из них нанесен был немцам на Зуше.

11 июля была разведка боем, а ночью отсыпали, не подымая до поверхности воды в Зуше, мосты из камней, невидимые с самолетов, по которым стремительно прошли танки. И 12 июля начался штурм полосы укрепленья немцев. «Сеча была велика», – сказал бы летописец далеких лет. «Много полегло тут…» – сказал мне местный краевед Евгений Семенович Прохоров, уже много лет собирающий для музеев «железо войны» и кости погибших в большую могилу над Зушей. Я видел его находки в музее Верхней Вяжи и древнего Новосиля. Чего только нет! – каски, лопаты, винтовки и «шмайссеры», пулеметные ленты, фляги, штыки, телефонные аппараты, осколки бомб и снарядов, колючая проволока, заржавевшие мины. Потрясает находка трехлетней давности. На одной из заросших бурьянами высоток обнаружили пулеметное гнездо немцев. Из ямы, прикрытой когда-то соломой, выгребли 14 (!) мешков хорошо сохранившихся латунных стреляных гильз. «Можно представить, сколько людей положили два пулеметчика, свившие это гнездо». Сам Евгений Семенович обнаружил и захоронил 234 человеческих скелета. Гибли не только рядовые бойцы. Генерал Леонтий Гуртьев докладывал генералу армии Горбатову об освобождении Орла после прорыва на Зуше. И прямо во время доклада упал, сраженный осколком снаряда. Успел сказать генерал два слова всего: «Кажется, я убит…»

Вполне приличный улов.

В Верхней Вяже на берегу Зуши создан скорбный впечатляющий монумент в память погибших. А помнит ли кто из живущих, как все тут было летом 43-го года? Представьте, нашел я солдата с одной рукой – Терешкина Василия Васильевича. Будучи артиллеристом, в день штурма он бил из орудия по Вяже Заречной, где вырос, где был его родительский дом и жили родные.

Посидели мы со старым солдатом на берегу Зуши, вспоминая былое и наблюдая серебристые брызги на синей воде от играющих рыб. «Сколько воды утекло с тех давних лет. Вода в день штурма, помню, в Зуше была тоже синей, и плыло по ней много погибшей от взрывов рыбы». Старый солдат закурил, откашлялся: «Зуша – лишь малая часть всего, что тогда сумели мы защитить. Умру я спокойно, если буду уверен: всегда защитим».

• Фото автора. 21 сентября 2006 г.

Его мало кто знает

Окно в природу

Жизнь вездесуща. Различные формы ее приспособлены к самым различным условиям: на земле – в лесах, горах, пустынях, болотах; в толщах воды соленой и пресной; в среде с высокой температурой. Недавно на Камчатке прилетевший туда ученый-микробиолог, показывая нам в Долине гейзеров булькающий горячий «кисель», спросил: «Как думаете, чем он окрашен?» Мы дружно ответили, что коричневый цвет «киселю» дает глина. Оказалось, горячая масса окрашена живущими в ней микроорганизмами.

Толща земли, верхний плодородный слой ее пронизан живой материей, видимой и не видимой простым глазом. Много животных роют в земле убежища – сурки, суслики, мыши, береговые ласточки, зимородки и огромное число насекомых, начиная с ос и шмелей, кончая мухами, муравьями и множеством «бокоёрзиков», видимых лишь в микроскоп. Для некоторых животных пласты земли не только убежище, но и среда постоянного обитанья. Причем для животных сравнительно крупных, для крота например. Его знают многие. Некогда существовал даже активный промысел этих маленьких землекопов, из шкурок которых шили модные женские шапочки. И есть у крота подземный сосед, мало кому известный. Несмотря на то что он фактически слеп, поймать его много труднее, чем какого-нибудь зрячего грызуна. Зовут таинственного «шахтера» слепыш. Вот он, этот зверь, перед вами на снимке, сделанном в Курской области в степном заповеднике. Я, признаюсь, видел слепышей только на фотографиях и знаю о них по рассказам и скудным сведениям в книгах, где обязательно в тексте находишь признанье: «мало изучен». Что это за невидаль, живущая в относительно теплых краях России и Украины – в бассейнах Днепра, Дона и Волги? Проезжая в этих местах, часто видишь поверх плодородных земель цепочки вытолкнутых на поверхность кучек земли – следы движения слепышей под дерниной. От высоких кротовин эти выбросы отличаются плоской формой. Спрашивал местных жителей: «А видели слепышей?» Очень редко кто отвечал утвердительно.

Четыре огромных зуба выдают завзятого грызуна.

Проделывая свои ходы, часто в переплетенных корнях растений, слепыш очень чуток. Опасность определяет по слуху, хотя ушных раковин у него нет. Глаза же, с маковое зерно, скрыты под кожей. Но слепыш, возможно, как-то отличает день от ночи – активен почти всегда в потемках, отчего увидеть его и поймать крайне трудно. Величина зверя невелика, но все же он покрупнее крота – двадцать или чуть более сантиметров. Одет в теплую шубку с густым мягким мехом желтовато-пепельного окраса. Форма тела исключительно хорошо приспособлена для житья под землей. Оно вальковатое, с большой уплощенной головой, на которой в глаза бросается темного цвета мясистый нос, что свидетельствует о том, что слепыш хорошо ориентируется в запахах. Самая заметная деталь в его облике – две пары могучих, выдвинутых вперед резцов завзятого грызуна. В отличие от крота, роющего свои «штольни» мощными передними лапами, слепыш выгрызает ходы в подземелье зубами. При этом в большую пасть его земля не попадает – губы справа и слева смыкаются, рот закрыт, но зубы работают, причем так энергично, что землекоп буквально исчезает под землей, если, застигнутый на поверхности, он оказался в стороне от норы. Вгрызаясь в землю, слепыш уплощенной головой, как лопатой, отбрасывает ее вверх, а потом земля ссыпается вниз. Когда ее наберется много, слепыш разворачивается в подземном тоннеле и, как бульдозер, двигает землю назад и вверх. Когда расстоянье для транспортировки земли становится уже большим, грызун роет новый выход к поверхности и продолжает работу. Сам на поверхность выходит исключительно редко. Солнечный свет не любит, но временами возникает потребность погреться, и тогда слепыш являет себя надземному миру. Держится осторожно, полагаясь на слух. От опасности убегает «со скоростью крысы». Помнит вход в подземелье и каким-то чудом находит его. А если от входа значительно удалился, стремительно погружается в землю. Окажется рядом с водой – уплывает и опять ищет спасенье в земле.

Подземная его территория имеет жилую просторную резиденцию на глубине до трех с половиной метров. Это больше расстоянья от пола до потолка в нынешних наших жилищах. С такой глубины никто слепыша не достанет. От резиденции вверх и в стороны расходится больше десятка радиальных ходов, по которым слепыш путешествует, осваивая кормную территорию. Казалось бы, ставь ловушку на этих ходах, и слепыш будет пойман. Но землекоп каким-то образом чувствует даже хорошо замаскированную западню и либо забивает ее землей, либо делает обходную «штольню». Какую-то роль в этом, несомненно, играют жесткие остевые волосья на морде, голове и спине. Ненужный слепышу хвост превратился в рудиментальную «бородавку».

Работа землекопа требует колоссальной энергии и, стало быть, добротной еды. Сосед слепыша – крот питается исключительно мясом: ест дождевых червей, насекомых, иногда из норы вылезает и ищет добычу в траве. Слепыш обходится только растительной пищей – корнями растений, луковицами и клубнями, например картошкой. По этой причине землекоп является неприятным соседом для огородников, бороться с которым весьма непросто.

Кладка ящерицы в рыхлой земле выбросов слепыша.

В зимнюю спячку слепыш не ложится, запасая питание впрок, и продолжает его добывать, неустанно дырявя землю иногда совсем близко к поверхности прямо под коркой дерна.

Большие кучи рыхлой земли, поднятой наверх и хорошо прогреваемой солнцем, привлекают кое-какую живность. В «терриконах» кротов селятся мелкие луговые муравьи, а в отвалах слепышей откладывают яйца ящерицы. В степном заповеднике, раскопав прогретую солнцем кучу рыхлого чернозема, мне показали такой экзотический инкубатор. Легко прорастают в кучах рыхлой земли разносимые ветром семена растений. Год-другой, и куча земли превращается в «волосатую» кочку.

Слепыши, как и кроты, исключительные индивидуалисты – в своих владеньях посторонних не терпят. Размножаются они медленно. В отличие от других грызунов в год приносят только одно потомство – двух-трех голых крошечных слепышат. Кормит их мать в гнезде, выложенном мягкими гибкими корешками растений. Растут слепыши скоро и, начав добывать под землей корм, отделяются от родителей, обзаводясь своей территорией с ходами, достигающими в целом почти трехсот метров.

Слепышей на земле несколько видов. Образ жизни, как пишет Брем, у них схожий, разнятся только величиной и окраской. Гигантский слепыш – землекоп размером с мужской ботинок. Выдвинутых вперед гигантских зубов следует опасаться. Не видя обидчика, он изворачивается и кусает все подряд, до чего ухитряется дотянуться. Живут гигантские слепыши вокруг Северного Прикаспия – от Махачкалы до Астрахани.

Будучи в Южной Африке, я узнал, что и там, у самого мыса Доброй Надежды, обитают экзотические землекопы. Их там не любят не столько за порчу растений, сколько за норы, в которых, оступившись, лошадь и человек могут сломать ногу.

Вот такие они, обитатели подземелий. Брем называет их «неполезными, безобразными». Но это точка зрения человека, у Природы же нет пасынков, все для нее – любимые чада.

• Фото В. Пескова и из архива автора. 28 сентября 2006 г.

2007

Любовь – Камчатка

Окно в природу