Полное собрание сочинений. Том 23. Лесные жители

С огромным риском, обвязавшись веревками, со страховкой на берегу все-таки переправились.

Впереди у нас день и пятьдесят километров пути по горам около океана. В рюкзаке завернутая в клеенку лежит у меня книжка. Эту книжку читал еще Ломоносов. Пушкин с великим интересом прочел и даже законспектировал. Степан Крашенинников. «Описание земли Камчатки». Достаю книгу и обвожу ногтем строчки как раз о тех километрах земли, которые надо пройти. «По всему восточному берегу нет пути более трудного… Места гористые и лесистые. Подъемов и спусков столько, сколько речных долин. Кроме крутизны склонов, следует опасаться и того, чтобы с разбега о дерево не удариться. Это грозит большой опасностью для жизни». Двести с лишним лет назад прошел по этому берегу Крашенинников. Для земли это ничтожно малый срок, чтобы перемениться. Все те же подъемы, от которых стучит в висках, и спуски бегом между гнутых берез. Неглубокие шумные речки переходим по бревнам и вброд. Мокрая лиса впереди нас бежит, ищет трофеи после отлива. Нас почти не боится. Что-то нашла, разгрызает, повернув голову набок…

Все-таки мы прошли эти пятьдесят километров у океана. И увидели к ночи огни Жупанова…

Это все записал я в 1965 году, когда первый раз прилетел на Камчатку. А в этот раз мы специально побывали на побережье – «помыть ботинки» в океанской воде и как следует оглядеться.

Дары океана.

Восточный берег Камчатки почти везде живописен. Он высок и резко обрывается у воды. Кое-где уступает он океану высокие скалы. На гребне их почти всюду видишь черные силуэты бакланов, ниже их – чайки, на пиках-кекурах любят гнездиться орланы, у самой воды на камнях лежат сивучи. Это все постоянные обитатели побережья. А со стороны суши сюда наведываются те, кого океан подкармливает.

С огромных пространств океан приносит и оставляет на берегу массу всего съедобного и несъедобного. Тут оседает мусор – горы рваных рыболовных сетей, стеклянные поплавки-кухтыли, бутыли, бочки, канистры, веревки, доски, иногда разбитая лодка – все, что теряют или бездумно бросают в океан люди.

Животных привлекает на берег всякого рода корм: мертвые, погубленные штормами птицы, съедобная морская капуста, а в ней еще всякая мелюзга – моллюски, черви, морские ежи. Но больше всего едоков привлекают мертвые нерпы (часто погибшие в рыболовных сетях), моржи, сивучи, а изредка и киты. Кому служит эта дарованная океаном еда? Прибрежную полосу суши регулярно посещают все, кого гонит голодный желудок. У воды держатся и постоянно патрулируют побережье не брезгающие падалью орланы. Вечно голодные песцы оставляют следы на мокром песке. Лисы – вроде вот этой – роются в морской капусте, ищут мертвую рыбу. Падальщица росомаха непременно что-нибудь находит на берегу, олени приходят к воде полизать соленую землю. Но полный хозяин на побережье, конечно, медведь, особенно в голодную пору после спячки зимой. Неторопливо, разгоняя своим появлением всех, кто прибыл раньше него, идет медведь по песчаной отмели, обнаженной океанским отливом, и подбирает все, что может утолить голод. Случается, медведь-шатун, не легший в берлогу, ищет прокорма. Но морская капуста его не спасет. Другое дело, если на берег океан выбросит моржа, а лучше кита. Тогда у горы мяса собираются все алчущие. Медведь мелюзгу вроде лис и песцов прогоняет, но те ждут часа, когда «хозяин» поживы набьет живот и ляжет где-то поблизости спать. Но медведь при удаче старается кое-что запасти. Известен случай: зверь обнаружил погибших в рыболовной сети молодых нерп. Это был подарок судьбы. Одну нерпу зверь тут же, на побережье, сожрал, а восемь других «складировал» в прибрежном лесу, где спугнули его охотники.

Китов океан выбрасывает на берег нечасто. Если это случается, то всем еды достает. Однако и этот подарок судьбы медведи «приватизируют». Чаще хозяйствует тут не один, а сразу несколько едоков, уступая первенство «за столом» самому сильному.

Лет двадцать назад получил я письмо с Чукотки, из поселка Биллингса. В этом краю белых медведей туша кита собрала четыре десятка (!) зверей. Три недели, не сильно ссорясь, медведи пировали у горы мяса. Поедят, отоспятся и, прогоняя вороватых песцов и воронов, снова собираются возле еды. Когда от кита остались лишь кости, орава зверей пришла в поселок и, принюхиваясь, стала ломиться в амбары с запасами рыбы и оленьего мяса. Легко представить, что испытали при этом нашествии люди. Белый медведь сейчас находится под охраной закона. На материк по радио передали просьбу попугать разбойников выстрелами. Пальба – без жертв с обеих сторон – сняла осаду с поселка. Медведи нехотя разошлись, но долго еще у места их пира крутились песцы и вороны.

На таком берегу люди выглядят муравьями.

Часа два провели мы у берега, «на краю света», прощаясь с Камчаткой. Утро в тот день было тихое, солнечное. Океан катил к суше пологие, остекленевшие волны. Мы шли, разглядывая ночные следы на мокром песке. Десятка два куличков небоязливо рылись в оставленном приливом мусоре. Низко, повторяя очертания берега, в дозорном полете проследовал белоплечий орлан. Резвый ворон игриво пикировал на тяжелую птицу. Но орлан летел, будто не видя его. Отсветы солнца ярко искрились там, где вода разбивалась о камни. Океан к горизонту уходил пологой горой. В синеватой дали мелькали белые хлопья чаек и виднелся дымок – к Петропавловску шло какое-то судно. На часах было девять часов утра, а в Москве часы в это время пробили полночь, до нового дня там было еще далеко.

До свидания, Камчатка! Всегда радость – видеть тебя.

• Фото автора. 8 февраля – 22 марта 2007 г.

Наперсток с хвостиком

Окно в природу

Среди мышей – домашняя, полевая, лесная – есть еще немногим известная мышь-малютка. Впервые ученый глаз заметил ее в Сибири в послепетровские времена. Академик Паллас точно мышь описал и удачно зарисовал. Но не сразу сообщения академика стали известны натуралистам. А число их росло. Из многих европейских равнинных мест стали поступать известия: «Обнаружено новое животное!» Но скоро поняли: везде это была мышь-малютка. Встречали ее на хлебных полях, но чаще возле болот в кустах, камышах, тростниках. Великий Брем, познакомившись с мышью, был очарован «милым созданьем» и пропел ему гимн восхищенья в своем знаменитом труде. А вслед за Бремом каждый натуралист, познакомившись с мышью, считал долгом сказать о ней доброе слово.

Все мыши – существа симпатичные (непонятно, почему так боятся их дамы). Но репутацию этому шустрому народцу портит способность, обретаясь возле людей, покушаться на съестные припасы. («Не столько съедят, сколько попортят», – говорила моя бабушка, запирая на ночь в чулане кошку.)

Мышь-малютку, теперь известно, можно встретить в хлебном стогу, в амбаре или сидящей на стебле пшеничного колоса, обернув его хвостиком. Но я ни разу не слышал, чтобы эту крошку кто-нибудь обругал. Возможно, причина этого – крайняя малость мыши. «Наперсток с хвостом», – говорил мой приятель. И еще потому, что все же нечасто она попадается на глаза и всегда удивляет увидевшего. Подозреваю, сам я видел малютку, но принимал не за взрослую мышь, а за «ребенка», еще не успевшего вырасти. Подтверждает это недавняя встреча с немаленьким царством милых созданий.

Но сначала соберем в букет все восхищения мышью. Во-первых, очень красива – рыжевато-бурая с белым брюшком. Сразу внимание на себя обращают острая мордочка и гибкий послушный хвост, помогающий мыши взбираться на ветки кустов, на тростниковые стебли и даже на стебли хлебных колосьев. Испуганная, она прыгает вниз «без парашюта» и немедленно резво скрывается – поймать ее стоит большого труда. Не боится малютка воды и хорошо плавает. Кормится, как все мыши, семенами злаков и диких трав, но ловит и насекомых. Зиму проводит под снегом. Если холодно – спит, потеплело – принимается за еду, что побуждает делать заготовки на зиму.

Брема особо очаровало жилище мышки. У ее более крупных сородичей это обычно норка, ведущая в подполье, а в лесу и на пашне – земляное убежище. Малютка же, как птица, строит гнездо над землей – на ветках кустов и всякого рода стеблях. По незнанью ее домишко и принимают за птичий, причем сооруженный очень искусно. Среди птиц есть особые мастера-гнездостроители, например африканские ткачики или наша синица ремез. Так вот, в умении строить жилища малютка мышь, лишенная клюва, ставится в ряд птиц-мастеров. Постройки ее (уже опустевшие) встречал я не раз. Представьте узкий длинный лист тростника. Мышка его протаскивает через гребешок острых, как иглы, своих зубов. И в ее лапках оказываются прочные податливые нити. Из них она и строит гнездо, переплетая их так умело, что образуется легкий и прочный шар с боковым лазом в него. Сунув в шар палец, чувствуешь прочную мягкую «штукатурку» из пуха болотных растений и ворсинок с сережек ивы.

На тонком прутике этот акробат лазанья чувствует себя вполне уверенно.

Сооружение это следовало бы назвать родильным домом, ибо оно покидается, как только восемь или девять мышаток, в самом деле похожих на наперстки с хвостами, станут способными видеть, двигаться и кормиться. До этого мать, покидая на время гнездо, заплетает растительными волокнами лаз в него так, чтобы мышата ненароком не выпали.

За лето и осень мама-мышь приносит три выводка. Растут мышата скоро, и наступает момент, когда мамаша весь выводок сразу выводит на свет. Сей процесс много раз видел наблюдательный Брем. Дадим ему слово.

«Это одна из самых привлекательных семейных картин из жизни млекопитающих. Как ни ловки уже молодые мышата, они еще нуждаются в некотором обучении и очень привязаны к матери, перед тем как начать самостоятельную жизнь, полную разных опасностей. Вот одна из малюток взбирается по одной, другая по другой соломинке, третья писком просится к матери, четвертой хочется молока, пятая чистится, шестая уже нашла зернышко, держит его передними лапками и пытается грызть… Центром всего является добродушная и умелая мама. Она наблюдает и охраняет сообщество, с которым скоро расстанется».

А теперь о недавней встрече с нашей героиней, да не с одной, а с целым царством мышей-малюток на одном из неубранных кукурузных полей. В декабре из Рязани мне позвонил друг: «Помнишь, говорили о маленькой мыши? Приезжай, увидишь их сколько угодно».

Километрах в двадцати от Рязани, у поселка Жилые Дома, то ли забыли, то ли поленились убрать кукурузу с довольно большой полосы. Желтые стебли ее унизаны были початками зерен и шуршали на ветерке. Уже недели четыре стояло пугавшее всех тепло. «Середина декабря, а вороны начали строить гнезда, ямщиком по-весеннему свистит поползень, ухают по ночам совы, началось сокодвижение у берез», – сообщил накануне приятель из Окского заповедника. Неурочное тепло, возможно, и стало причиной скопленья мышей в кукурузе, но только мышей-малюток, умевших лазать вверх по стеблям. Скопление это было замечено: по желтым зарослям кукурузы ходили с фотокамерами трое подростков. И мы тоже с ходу начали фотографическую охоту.

Мышей можно было увидеть повсюду – темными шариками они пробегали у нас под ногами. Но поймать бегунов было трудно. «Откуда берутся?» Друг, улыбаясь, поманил меня пальцем и показал глазами на упакованный в жухлые листья початок. Чуть отвернув один лист, я увидел в уютном убежище мышь. Ее застали мы за обедом – половина янтарных зерен початка была уже съедена. Из-под протянутой к ней руки мышка прыгнула сверху и была такова. Вторая попытка поймать окончилась так же. Тогда тактику мы изменили. Заметив «жилой початок», подносили снизу к нему пакет из пластика, и мышь прыгала прямо в него. Таким образом наловили мы десятка три едоков и стали пробовать их снимать, усаживая на кукурузные стебли, на сухие прутья полыни. Глянув сверху на землю, большинство пленниц без колебания прыгали вниз и исчезали в «кукурузном лесу». Сажали очередную. Некоторые оглядывались, обезопасив себя от паденья обернутым хвостиком на присаде. Других привлекал блестящий глаз фотокамеры. Объектов съемки было сколько угодно, но пленка имеет свойство кончаться, и мы выпустили маленьких пленниц на волю…