Свободная касса! По ту сторону знаменитого прилавка

Форму метили, выписывая несмываемым составом табельный номер владельца. Это делали с изнаночной стороны, под воротом. Каждый день после очередной, подчас достойной памяти Стаханова смены, форму стирали тетушки из прачечной, и назавтра она была чиста, свежа, но, конечно, далека от модных домов. Кроме того, ткань рубахи ткали, надо полагать, в секретном институте, потому порвать ее не представлялось возможным. Покрашена она тоже была на совесть: ведь ей предстояло выдержать не только безумное количество смен на очень подвижных и горячих телах, но и каждодневную стирку и глажку. Кроме красных маек, были на Пушке и зеленые. Сначала новички гадали: с чего бы это? Не по цвету ли команд? А где тогда желтые и черные майки? Но позднее оказалось, что цвет ни о чем не говорит. Кстати, пара слов о тетушках из прачечной. Если в ресторане в основном трудилась молодежь, то в прачечной работали именно тетушки, годившиеся работникам в матери.

Только года через четыре форму заменили на более веселую и иного кроя. Нововведение было замечено сначала в ресторане на Огарева: там кру разгуливали в легких рубашках в широкую красную полоску, очень похожую на матрас и одновременно робу военнопленного. Инструкторы носили рубашки в зеленую полоску. Приблизительно в то же время форму начали выдавать сотруднику на дом, строго наказав, чтобы он холил ее и лелеял, что включало в себя постирушки и глажку. Но, как известно, танки, как и чмошники, грязи не боятся, и некоторые нерадивые сотрудники не только не утруждали себя такими тонкостями, но и ездили на работу и домой после смены в том, в чем выходили на этаж. За что потом и бывали изгоняемы менеджером смены вон: с замечанием за внешний вид и прогулом вдобавок, который прописывался в расписании как «no show» (не явился).

Ко всему вышеперечисленному сотруднику еще выдавали значок. На значке имели место имя и табельный номер владельца вместе с обозначением цвета команды (последние указывались на обороте). Значки выдавались в прачечной взамен пропуска вместе с ключами от шкафчика, где оставлялась одежда, в которой человек прибыл из дому. Значки были темно-серого цвета, небольшие и неброские, где была приклеена лента с выдавленными на ней буквами черного цвета. Черное на темно-сером – отличное решение. Потому сие творение каждый желающий украшал как умел. Кто-то помещал крошечную (места было в обрез) наклейку символа кока-колы, девчонки клеили цветочки и т.д. У одной особы было добавлено рядом с именем слово «fraulein» (фройлен). Один продвинутый сотрудник, говоривший по-английски, снабдил свой значок надписью «can I help you?» Имя тоже было написано латиницей и не как-нибудь, а буквицами, прилагаемыми в то время к видеокассетам, чтобы было удобнее указывать название голливудского боевика. Вообще говоря, эта самодеятельность официально не разрешалась, но руководство закрывало глаза. Изредка, правда, вмешиваясь, и та же фройлен была вынуждена убрать соответствующую надпись, ненавязчиво сигнализирующую о том, что она не замужем.

Одно маленькое, но интересное уточнение. Поначалу брюки рядовых сотрудников не имели карманов. Вернее, был один – сзади. Сделано это было для того, чтобы исключить у работника желание сунуть руки в карманы – это не разрешалось, ибо человек, стоящий в позе «руки в карманах» не являлся лицом компании: руки сотрудника должны были постоянно быть заняты делом. К тому же, если нет карманов, то и прятать нечего. Потому выдаваемые ключи от шкафчиков обычно вешали на брючную петлю спереди.

Обувь у сотрудника должна была быть своя, обязательными условиями являлись: низкий каблук, закрытая поверхность – никаких торчащих пальцев и пяток, никаких широких вырезов сверху и по бокам. Все это служило защитой от частых капель горячего жира. Кроссовки были запрещены. Обувь служила недолго: от постоянного контакта с уже упоминавшимся жиром, а также химикатами, которыми драили пол, она довольно быстро выходила из строя.

Из-за похожести сотрудников в среде новичков случались недоразумения: люди путали друг друга. Бывало, сидит в комнате отдыха паренек, к нему подсаживается другой и говорит:

– Привет!

Первый смотрит, не узнает, но здоровается. Второй продолжает:

– Как дела?

– Нормально, – отвечает первый и силится вспомнить, при каких обстоятельствах он познакомился с чуваком. В итоге оказывалось, что второй попросту перепутал первого с каким-то своим знакомцем. Еще случались иные метаморфозы. Едет, скажем, сотрудник в метро вместе со своей женой, упиваясь выходным днем. Заходит в вагон девица и, садясь напротив, подмигивает парню. Тот нервно хихикает, признавая коллегу, но понимая, что у жены могут возникнуть вопросы.

– Привет, Шурик! – говорит коллега. – Завтра будешь?

Муж и семьянин кивает. Девица на прощанье посылает воздушный поцелуй:

– Ну, увидимся. Пока! – и выпархивает из вагона на следующей остановке. А муж оправдывается перед женой, что у них, мол, чисто служебные отношения.

Броуновское движение за прилавком, с восторгом и ужасом наблюдаемое жующими посетителями, лишь на первый взгляд казалось хаосом. В ошибочности этого убеждался каждый, кто рискнул примерить форму члена бригады – ведь именно так официально и одновременно двусмысленно именовался рядовой сотрудник фирмы. Английские термины в первом советском ресторане часто мутировали и отличить на слух слово, обозначающее обыкновенную булку для бутерброда не представлялось возможным даже для неплохо знающих иноземную речь. Так аглицкое слово «crew» (кру), обозначающее и бригаду, и экипаж и персонал вообще, было прилеплено к простым работникам, и рядовых трудяг называли крушником или крушницей в зависимости от половой принадлежности. О терминах-мутантах и вообще о причудах языкового восприятия еще предстоит речь в дальнейшем, так что не всё сразу.

В назначенное время новоиспеченному члену бригады было предписано явиться загодя в ресторан, нарядиться кру установленного образца и ждать в так называемой комнате отдыха своего инструктора.

Немного о комнате отдыха. Там полагалось отдыхать и принимать пищу. На Пушке она была невелика, и очень часто придя на перерыв, человек пристраивался абы где, чтобы немного отдохнуть и перекусить. Если все столики были заняты, можно было притулиться на подоконнике, где за окном был виден мирный и безлюдный дворик и дебаркадер для разгрузки машин с продукцией. В комнате отдыха стоял громадный телевизор, где непрерывно крутили музыкальные клипы. Потом как-то кассету с набившими оскомину поп-звездами заменили на диснеевский мультфильм «Фантазия». Глядя на безумную пляску грибов, люди курили, думая о разном.

Еще в комнате отдыха был чайник с кипятком, кувшин с молоком, кофеварка и емкость с кетчупом. Позже время отдыха разделили для курящих и некурящих, а в ресторанах, открытых позднее, стали обустраивать две комнаты отдыха: в одной было всегда туманно, в другой можно было дышать. Потом комнату отдыха на Пушке разделили перегородкой, в итоге поимев курилку и отделение, свободное от дыма.

Следует заметить, что став крушником, человек лишался фамилии, вместо которой ему присваивался табельный номер. И если, скажем, на иных предприятиях номер этот принято было озвучивать только в день выдачи зарплаты, то в описываемом предприятии номер шел в четком прицепе с именем, порой становясь погонялом. Обыкновенным делом было заглянуть в ту же комнату отдыха и спросить своего знакомого:

– Слышь, Васю сто восемнадцатого не видал?

– Не. Спроси у Девяностого.

– А он где?

Знакомец Девяностого выискивал в толще отдыхающих кого-то еще и окликал:

– Ира! Два семь семь!

– А?

– Девяностый где?

– Вторым номером на кассе у Три Два Раз.

Были люди, без напряга держащие в уме номера доброй сотни коллег. А еще была девушка, которой достался номер 77, за что ее кликали Сим Симыч. Номер ей нравился, и она просила по возможности сохранять семерки, когда переходила в другой ресторан. Как ни странно, ей шли навстречу и даже в ее четырехзначном табельном номере присутствовали две семерки.

Еще на Пушке был некто Андрей с номером «90» и его так и звали – Девяностый. Потом он вырос в большого менеджера, и ему была возвращена фамилия. В ресторане на Арбате поздне?е тоже появился Андрей с тем же табельным номером. Его тоже звали не иначе как Девяностый. Менеджером он не стал, отметившись иными талантами, о которых будет сказано ниже[1 - В тексте все реальные имена заменены вымышленными за редким исключением: если участник описываемых событий дал согласие на использование своего имени/фамилии].

Фамилия возвращалась к людям постепенно: у младших менеджеров сперва появлялась иногда только первая буква фамилии, как в титрах к фильмам о Шерлоке Холмсе. Полностью фамилия возвращалась лишь тем, кто становился менеджером не ниже ассистента.

Разумеется, у людей имелись и клички. Был среди специалистов человек далеко не юный. Звали его, скажем, Полуэкт. И кличка была у него Градус. То ли по фамилии, то ли еще по чему – науке это не известно. И искала этого Полуэкта-Градуса некая молодая особа, по чисто служебным, надо сказать, делам. Заглянула в комнату отдыха, битком набитую трудягами, то есть народом и говорит:

– Привет! Не видали Полуэкта Глобуса?

Ну, ошибся человек. С кем не бывает? Народ, тем не менее, отсмеялся, отдышался и господин Градус стал после этого Глобусом. Мгновенно и бесповоротно.

Теперь следует напомнить ресторанную иерархию. Сразу за кру шли кру-тренеры или инструкторы. Помимо того, что это были универсальные работники, они также занимались обучением новичков. Если инструктор выходил на смену без козырька (по разрешению начальства), это был верный признак того, что скоро его повысят. Процесс повышения в должности именовали «переодеванием», так как человек облачался в другую форму. После инструкторов начинались менеджеры и первыми шли свинги (swing manager) и переводилось это как «промежуточный управляющий». В той же Америке, родине нашего предприятия, эти менеджеры обязаны были являться на смену по первому свистку, то есть их могли вызвать даже в законный выходной. Так они зарабатывали авторитет, затыкая собой все щели, появляющиеся на производстве. В российском ПБО ничего подобного не было, свинги просто были самыми молодыми менеджерами. Они возглавляли производство на прилавке и в кухне, управляя персоналом. Тогда члены бригады не знали, что означало слово свинг. В словаре это слово имело, среди прочих, значение «качать, раскачиваться, ходить туда-сюда» и многие думали, что это и есть верное значение, ведь свинги действительно вертелись как белки в колесе, часто впрягаясь в работу наравне с кру.

Выше шли менеджеры трейни – менеджеры-стажеры, которых готовили к более серьезной работе. Ею занимались идущие следом вторые и первые ассистенты (эти уже работали в качестве шифт-инсайдов – руководителей смен) и управляли свинг-менеджерами. Ассистенты являлись и тим-лидерами – возглавляли команды. Замыкал пирамиду директор ресторана. Тогда же, в далекие девяностые, на Пушке менеджеры получали заработную плату в долларах, а кру и инструкторы в рублях.

Ожидать инструктора в комнате отдыха, набитой людьми в униформе, уже четко знающих почем фунт изюму и множество других интересных штук, было неуютно. Все эти люди ели фирменную еду, курили и непрерывно болтали друг с другом, создавая монотонный и неутихающий гвалт. В углу, добавляя децибелл, надрывался громадный тринитрон от Sony, в котором кривлялись, отплясывали и пели сотрудники и гости другой иноземной корпорации – МTV. Ожидающих инструктажа разбирали: в комнату заглядывал кру-тренер в рубашке в тонкую красную полоску и спрашивал новичков:

– Кто Коля триста восьмой?

Триста восьмой поднимался и уходил за наставником.

Иногда случалось, что инструктор не являлся на смену по болезни. А у него обучение. Сирот-новобранцев отыскивали в комнате отдыха, либо они сами заявляли о своей потерянности. В этом случае менеджер отлавливал где-то инструкторов взамен не явившихся, и всё возвращалось в правильное русло. Быть отловленным инструктором, к слову, было очень неприятно: обучение – процесс непростой и свободные от этой обязанности кру-тренеры чувствовали себя гораздо лучше.

После личного знакомства инструктор проводил для новичка еще одну экскурсию – теперь уже по ресторану. И начиналась она с зала. Но перед этим он показывал, где и как необходимо отмечать начало и конец рабочего времени. На первом этаже в коридоре, где пути разделялись, и можно было попасть как на кухню с прилавком, так и в зал, висел на стене ящик с часами и рукояткой. Это был таймограф или панч, который в то время можно было видеть только в иностранном кино. У каждого сотрудника в ресторане была своя хронокарта – довольно большой кусок картона с написанным с помощью маркера табельным номером. Хронокарты висели тут же, на стене, в особых ячейках. Необходимо было перед началом смены, одетым по форме, с вымытыми руками, взять свою карту, вставить в щель таймографа, располагавшуюся сверху и нажать ручку вниз до упора. Таймограф звякал, пробивал в картоне дырку и прописывал время. Отсюда родилось понятие «пробиться», означающее отмечание времени прихода или ухода со смены («Пойду пробьюсь», «Я уже пробился»). Каждый месяц выдавалась новая хронокарта.

Хронокартами заведовала специальная команда – панч-тим (punch team). Слово punch, как выяснилось гораздо позднее, имеет несколько значений. Это и удар в лицо, и фруктовый сок, и дырокол. Последнее и есть истинное значение для данной команды. На этаже эти люди не обучались. Отработав на поприще канцелярщины, девчонки из офиса иногда становились менеджерами младшего звена, минуя этапы работы кру и инструкторов.

В начале месяца девственная хронокарта погружалась в таймограф вся, с каждым днем выглядывая из щели все больше: панч определял предыдущую дыру, и новая пробивалась ниже. С хронокартами шутки были плохи – это был документ, по которому работнику засчитывалось отработанное время. Уже при приеме на работу соискателю объявлялось, что он будет получать столько-то рублей в час – дело в Советском Союзе неслыханное, тогда (да и сейчас) нам привычнее услышать, сколько денег будет выходить в месяц. С хронокартами регулярно случались всяческие бяки. Самой распространенной являлось накладывание одного времени на другое, отчего считывать информацию было сложно, и чтобы панч-команда не ломала голову и, более того, не наломала дров, работнику следовало немедленно, с хронокартой в руках, бежать к ближайшему менеджеру. По горячим следам определить истину было проще, и тогда менеджер рядом с бякой писал время, ставил свой табельный номер и расписывался – всё было серьезно. После следовало подойти, скажем, к инструктору, отмечавшему обеды сотрудников и находившемуся неподалеку, и попросить его ножницами вырезать из хронокарты кусочек, чтобы в следующий раз таймограф не ошибся снова.

За опоздание на работу немедленно записывали замечание в личное дело, называемое файлом. Поэтому инструкция предписывала приезжать на смену за полчаса до назначенного времени – таким образом огрехи работы общественного транспорта не могли помешать прибыть вовремя. Если уж в метро случался затор, сотруднику следовало обратиться к начальнику станции, дабы он выдал справку, что поезда? действительно шли с бо?льшим интервалом и предъявитель справки не виноват. Опоздавшие на пару минут часто намеренно засаживали свою хронокарту поглубже, игнорируя сопротивление таймографа и жали на рычаг, чтобы создать путаницу и скорректировать время с менеджером (если его удавалось ввести в заблуждение). Время прихода и ухода на работу было написано в так называемой «портянке» – листе, где были имена и номера всех сотрудников смены с указанной позицией и временем работы. Расписание работников в то время составляли вручную, список был длинен и распечатывался на принтере, заправленным длинной бумажной лентой, потому получил соответствующее название. Понятие «портянка» еще жило в открытых позднее ресторанах.

Отпуская работника на перерыв, менеджер говорил время, когда тому следовало вернуться: нормальные руководители обычно к перерыву добавляли минуты две-три, ибо до комнаты отдыха и обратно путь лежал не близкий. Впрочем, были и упыри, помешанные на точности (о них позже). Во всех внутренних помещениях ресторана висели часы, показывающие одинаковое время (их корректировали постоянно), хотя бывали и накладки. Прибегает кру с перерыва, менеджер глядит на часы: опоздал. Кру клянется, что в комнате отдыха часы показывают другое время – ситуация была обычная.

Позднее, в ресторане на Огарева, некоторые сообразительные сотрудники, опаздывающие на смену, сломя голову неслись к таймографу и аккуратно вынимали вилку из розетки (так, чтобы она все же торчала, но контакта не было). Ибо категорически запрещалось пробиваться, если сотрудник не был переодет в форму. Часы останавливались. Опаздывающий мчался переодеваться, возвращался к таймографу, втыкал вилку в розетку и пробивал хронокарту. На гневный вопрос менеджера на расписании, хитрец ссылался на таймограф: мол, все вопросы к нему[2 - Автор будет часто отвлекаться с Пушки на открытые позже рестораны, так как без этого не обойтись – примечательные и смешные истории случались всюду].

Еще было запрещено пробивать чужую хронокарту – за это без разговоров увольняли.

По окончании смены и пробитии ухода, хронокарту опускали в специальный ящик, похожий на почтовый – оттуда ее забирали работники панч-команы. Много позже картонные хронокарты заменили электронными карточками, и таймограф тоже стал электронным. В этом случае обмануть электронику не получалось. Если сотрудник по ошибке нажимал не ту кнопку (например, вместо того, чтобы нажать кнопку «pause», означающее перерыв, нажимал «out»), следовало немедленно обратиться к сотруднику панч-тим, чтобы всё исправить.

Один сотрудник из доставки, лазая по компьютеру (во время выполнения служебных обязанностей), забрел в систему, которая фиксировала время прихода и ухода на работу всего персонала. Статус этого сотрудника для доступа в систему оказался высок и он обнаружил, что способен скорректировать собственное время самостоятельно. Что и проделал, выставив себе за весь месяц начало времени строго за пять минут до выхода на смену (пробиваться разрешалось не ранее чем за это время). Ведь, как известно, копейка рубль бережет, а из минут набегает час-другой.

Из добросовестных работников, приезжающих на смену загодя, перед началом очередного часа у таймографа выстраивалась целая очередь, и как только до назначенного времени оставалось 5 минут, все быстро и по порядку пробивались и шли по своим позициям.

С приходом электронных хронокарт работник был обязан отмечать уход на получасовой перерыв и его окончание, и поначалу многие забывали это делать. Либо отмечали уход, а приход нет, либо наоборот, или забывали отмечать перерыв. Рядом с таймографом в Сокольниках первое время висел плакат, где было написано: «Позор непробившимся!» и указывались номера и имена тех, кого позорили.

Вернемся, тем не менее, на Пушку. Начать стоит все же с вестибюля-прихожей. Он был с пирамидальной крышей, имеющей стеклянную вершину. Сейчас весь знаменитый ресторан на Пушке перестроен – это произошло из-за пожара, который случился 19 мая 2009 года и описание интерьеров ресторана ниже поможет показать, каким был дизайн самого первого ПБО в Москве.