Потомки песчаных бурь

– Научить этому, пожалуй, нельзя. К этому можно придти только самому. То, что вы называете любовью, искажено вами до неузнаваемости. Любовь – Великую Любовь – смешали с разной дрянью и она перестала быть Любовью. Кстати, половой акт тоже кличут «любовью» – с подачи похабников и глупцов. Любовь смешали с себялюбием, жалостью, ревностью и гордыней, и выдают эту жуткую смесь за истинную любовь, ничего общего ни с одним из этих ингредиентов не имеющую. В такой «любви» мы больше всего любим себя. Вот и получаются те же отрицательные эмоции. А чистая Любовь – это когда о себе не пекутся, когда для себя ничего не хотят, когда от любимого человека не ждут ответных чувств, милостей и восторгов по себе, и не пытаются его переделать по своему образу и подобию. И такая чистая Любовь уже и не эмоция вовсе, а нечто несказуемое, настолько воздушное и прозрачное, но и неизмеримо сильное, что эти несчастные существа, которые вас здесь пугают, и не замечают ее вовсе – эта энергия им не по зубам. То же самое и с радостью. Радоваться неудаче соседа – а, вернее, злорадствовать – у людей получается куда лучше, чем разделить с этим же соседом его успех. Бескорыстно радоваться умеют лишь дети – потому что они новенькие в этом мире человеческих иллюзий, у них еще не «замылен» глаз. Они видят истинную красоту мира, не зашифрованную словами и не искаженную гнусными корыстными замыслами. Они смеются солнцу, сияющему в чистом небе и птицам, щебечущим в листве. Они радуются реке потому, что в ней можно искупаться, а не потому, что в нее так удобно сливать всякую пакость с фабрики, чтобы не тратиться на строительство канализации и фильтров. Дети счастливы оттого, что в лесу можно гулять и собирать ягоды и грибы, и не считают, сколько кубометров древесины из него получится. Мир был так хорош, пока человек не посмотрел на него оценивающе. И не порвал его на лоскуты для своих вымпелов и знамен.

Человек без имени замолчал. Притихшие напарники, понурив головы, сидели на койке, будто воробьи на проводах во время ненастья. Еле слышно человек без имени добавил:

– Вы не сможете узнать множество истин, растворенных в тишине, пока в ваших головах бушует песчаная буря. Все, что вы строите, сделано из того же песка. И вы видите лишь летящий песок, и даже не догадываетесь, что он заслоняет звезды в небе.

Из-за позднего времени и продолжающегося ненастья, не сговариваясь, стали готовиться ко сну. Человек без имени притащил откуда-то пару новеньких матрасов, целую охапку какой-то ткани и огромный плащ, и соорудил из всего этого на полу лежбище для напарников. Уже укладываясь, хозяин напутствовал гостей:

– Постарайтесь ни о чем не думать и заснете быстрей.

Напарники так устали, что уснули действительно легко и быстро.

Среди ночи Бурый проснулся. Буря, судя по звукам и бледному свету за окном, пошла на убыль. Бурый откинул край плаща, пахнущего пылью и краской, и поплелся в туалет.

Вернувшись, он глотнул прямо из чайника теплой воды, пробрался к своему месту и только сел на матрас, как в сумраке комнаты прямо из пустоты возник человек в комбинезоне и строительной каске. В руках он держал, прижимая к животу, сверкающий новенький унитаз. Бурый вздрогнул, сердце в груди запрыгало, и на лбу мгновенно выступил пот. Покачиваясь, человек в каске стоял у двери. Бурый глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.

– Ур-роды… Могли бы что-нибудь пооригинальнее придумать… – прошептал он. Человек с унитазом покачнулся, поднял унитаз над головой и беззвучно треснул его об пол. Бурый вздрогнул от неожиданного поступка призрака, тут же рассмеялся, зажимая рот рукой, и потом с удовольствием выставил в темноту кукиш. Укрываясь на всякий случай одеялом с головой, он пробурчал:

– Хрена вам. Голодайте…

Когда напарники проснулись, в комнату через окно заглядывало местное светило, так похожее на родное солнце. Человек без имени возился у своего деревянного столика, и на товарищей катились запахи пищи.

Когда уже в молчании все ели немудреный завтрак, держа тарелки на коленях, через комнату, из одной стены в другую, чудовищно медленно, как во сне, проехал громадный вездеход. Дэн от неожиданности поперхнулся и зашелся в кашле, и сидевший рядом Бурый, сам бледный от неожиданности, трижды звонко огрел его по спине, желая помочь товарищу. Вездеход, верх которого терялся за серой плитой потолка, бесшумно, как и полагалось призраку, пронес страшные гусеницы в метре от ближе всех к нему сидевшего человека без имени. Тот, подавая молчаливый пример ошарашенным гостям, даже не повернул в его сторону головы. Когда привидение исчезло в стене, человек без имени подмигнул замершим напарникам и пояснил:

– А вы молодцы. Правда, все равно заискрили обильно. Наши знакомцы проголодались и воспроизвели в своей памяти то, что видели здесь когда-то.

Отдышавшись и жадно хлебнув из кружки воды, Дэн переспросил:

– Видели когда-то? Погодите, но они нам вчера в этом цехе показали такое, чего на самом деле не бывает. Чудовище это, которое ходило, и еще тень с глазами… Как это?

Хозяин пощипал себя за бородку и кивнул:

– И это они видели. Дело в том, что строителям, когда они возводили этот комбинат, показывали кино.

От восхищения Бурый грязно выругался, а Дэн сдвинул ладони в звонком хлопке:

– Ну, конечно! То-то я думаю, монстр этот был… чересчур натуральный, что ли? Вот ведь парадокс… А они не показывали вам что-нибудь из тех времен, когда здесь жили прежние обитатели этой планеты?

Человек без имени кивнул:

– Было дело.

– И как выглядят… то есть выглядели наши братья по разуму? – оживился Дэн. Человек без имени помрачнел:

– Скорее, братья по безумию…

Он немного помолчал.

– Знаете, они ведь не сразу погибли. Те, кто выжил после ударов… – он резко сам себя оборвал и отрицательно помотал головой: – Нет. Не стоит… Сами, может, увидите. Если не повезет.

Повисла пауза, и Дэн от неловкости заерзал на месте.

– Да не суетись ты, – толкнул его Бурый и повернулся к хозяину. – Послушайте… Как вас там… Ч-черт, угораздило же вас остаться без имени… Ну, ладно. Я вот о чем, – он пристально посмотрел прямо в глаза человеку без имени, чего все остальное время тщательно избегал. – Вы, конечно, знаете. Скажите, эти… существа ведь живут не только в этой пустыне, да?

Человек без имени молча кивнул.

– Почему же мы о них ничего не знаем до сих пор?

– Если вы о чем-то не знаете, то это еще не значит, что об этом не знает никто. Кое-кто знает про здешние представления очень хорошо. И не только про здешние.

– Ваш начальник?

– Это вообще его прямая обязанность – знать то, что не положено знать другим. Вы же понимаете, как эти люди любят тайны. До поры до времени все происходящее будут изо всех сил скрывать. Пока кое-как это удается. Посудите сами – сколько времени прошло с момента высадки первых колонистов?

– М-м… – поднял глаза к потолку Дэн. – В декабре два года отмечали.

– Вот видите. Планета большая, а колонистов еще очень мало. Дайте срок и наши удивительные друзья кинутся со всех своих невидимых ног на наши базы, потрясая уже знакомыми вам чайниками и канистрами, и аппетитно облизываясь.

– И что тогда? – вперившись глазами в человека без имени, спросил Бурый.

– Да ничего, – открыто посмотрел на него тот. – Я думаю, к этому быстро привыкнут. Вы ведь заснули после человека с унитазом, верно?

– После кого? – вытаращил глаза Дэн.

– Потом расскажу, – отмахнулся от него Бурый. – То есть, привыкнут люди к этим чудикам, так что ли?

– Конечно. Ведь привыкли же мы к этому, живя на Земле.

Теперь уже и Дэн смотрел, не отрываясь, на человека без имени.

– Что? – еле слышно переспросил Бурый. – На Земле?.. Так они с Земли?

– Нет, эти не с Земли, – ответил человек без имени. – Эти – аборигены. Однако мы с незапамятных времен жили с такими же поглотителями эмоций. И у каждого из нас они были персональными, да еще по нескольку штук сразу. И даже не были, а есть до сих пор – эмигрировали с нами.

– Что вы такое говорите? – нервно улыбнулся Дэн.

– Это не шутка. Просто наши, земные призраки, не устраивали таких дешевых представлений, как их здешние собратья. Они куда хитрей, тоньше и безжалостнее. Мы излучаем такое количество отрицательных эмоций, что нашим извечным спутникам – а я бы сказал точнее – ПАСТУХАМ – еды хватает, причем каждому. И все они подсказывают человеку, что ему следует делать в каждом конкретном случае, чтобы тот как можно полнее проявлял зависть, самодовольство, тщеславие, больше раздражался и приходил в негодование.

Человек без имени поднялся, молча забрал посуду у неподвижно сидящих гостей и поставил ее на деревянный столик. Потом вернулся на свое кресло и продолжил:

– Каждый из нас думает, что знает, кто он такой. На самом деле все гораздо сложнее. Нами помыкают невидимые бесплотные существа, и мы принимаем их навязчивый говор за собственный внутренний голос. Истинный же голос человека напрямую связан с Вселенной, но мы не внимаем ему: что нам за дело до слабого шепота, заглушаемого громкими наглыми криками? Человек постоянно находится в плену иллюзий, наивно полагая, что он свободен. Мало того, что он зажат между оглоблями собственного (да и собственного ли?) эгоизма, так он еще опутан многочисленными вожжами эмоций. И все это призвано тянуть, как телегу, самого главного вашего хозяина – общество со всеми его законами, писанными и неписанными, с нормами поведения и морали, подчас весьма спорными. А уже упомянутые мной незаметные существа лишь возницы, урывающие свою долю от всего этого бедлама. Общество ждет, чтобы мы поступали лишь так, как это «принято». Всем из нас хорошо знакомы следующие ситуации: «Мой папа мечтал, чтобы я стал юристом, и я не посмел его ослушаться». Или: «Мама так хотела, чтобы я вышла замуж за мистера Смита. Я не могу огорчить ее». Все это было очень популярно вплоть до двадцать первого века, да и сейчас еще встречается. Очень многие берутся жить за нас, слишком часто не умеющие делать это за себя. На самом деле никто никому ничего не должен. Долг – любимый кнут общества, жалящий вас со всех сторон. Вы всю жизнь тащите эту проклятую телегу, на которую навалена ваша драгоценная и никчемная история: история страны, история города, а также ваше собственное фамильное древо. На вас столько ярлыков, что за ними не видно вас самих. Стоит вам появиться на новом месте, как люди принимаются разглядывать на вас эти ярлыки, забывая заглянуть вам в глаза. «Скажите, любезный, вы не американец?» «Нет, я русский». Всё, нужные ярлыки найдены: «А-а, вас, должно быть, зовут Иван, вы непременно воруете и пьете с утра водку». Это не произнесено вслух, но подразумевается. «Вы республиканец?» – спросит вас демократ, и только от вашего ответа будет зависеть его личное отношение к вам.

Человек без имени потрясающе показывал в лицах, меняя свой голос до неузнаваемости, придавая ему различные оттенки – от неуловимого акцента до стариковского шамканья. Напарники, забыв обо всем, следили за каждым его движением и словом, а он продолжал не то лекцию, не то спектакль:

– Вы слишком зависите от чужого мнения, поэтому так дорожите собственной историей, вернее, ее отредактированным вариантом, именуемым «репутацией». «Так вы сын дона Эмилио? Он так много рассказывал о вас! Как, вы разве не в духовной семинарии? Ах, вы художник… Очень мило… Нет-нет, у нас вам будет слишком тесно. Дону Эмилио не понравилось бы, если бы его отпрыск остановился в такой дыре, в какой живем мы». Как горько бывает вам, нарушившим волю родителей! Иные так и живут, заклейменные собственной виной. От нас постоянно чего-то ждут, и мы не можем не оправдать высокого доверия. «Мое слово крепче гранита!» – скажет «человек слова» и в лепешку разобьется – иногда в буквальном смысле, – но сделает то, чего от него ждут, даже если это глупо, опасно и грозит чьей-то другой репутации. Вы непременно должны быть патриотами – и вашими потенциальными врагами становились все зарубежные соседи. Патриотизм – родной дядя войны и удобный инструмент в руках лживых и циничных политиков. И из всех этих ярлыков, самый первый – имя, данное вам при рождении. Ведь каждое имя что-то обозначает: «Царственный», «Тихая», «Защитник», «Счастливая». Вас пытаются программировать и делают это с самого начала.

– А что плохого, если бы вас, скажем, звали «Счастливым»? – спросил Дэн.

– Это не сделало бы меня счастливее соседа, которого в приюте прозвали Найденышем. Зато моим именем меня бы замордовали еще в детстве, причем такие же дети, как я. И у меня бы мог легко развиться пресловутый комплекс неполноценности, с которым я бы тащился по жизни, пытаясь доказать, что я счастливее всех, а на деле слыл бы неудачником.