МОР

– Хочешь сразу начать или сначала поговорим? – промурлыкала гостеприимная хозяйка и провела ладонью по щеке остолбеневшего Паши.

«Это тебе не «деньги вперёд», – восхищённо подумал он и уставился на просвечивающиеся через пеньюар груди. «Бог ты мой, вот это сиськи!»

В штанах сразу что-то зашевелилось, и Паша даже догадался, что именно, хотя к тому моменту от мозга уже отлила кровь, и все мысли направились туда, где происходило шевеление. Ему было явно не до разговоров, и платил он вовсе не за них, так что мигом осмелел и потянулся к своей ширинке.

– А ты не разговорчивый, – заметила Гера, расплывшись в плотоядной улыбке. – Мне это нравится, – шепнула она на ушко и юркнула к промежности клиента.

Тот аж обомлел и всё диву давался, насколько выше классом эта элитная девочка и во внешности, и в словах, и в манерах и, что крайне похвально, в технике.

Облобызал он её на огромном эмоциональном подъёме, отметив приятную чистоплотность Геры. Казалось, она прошлась по себе дезинфектором, а потом легонечко заполировалась какими-то крайне очаровательными и явно чрезвычайно дорогими духами.

Как же приятно было кувыркаться с этой девчушкой, отвечавшей неизменным «да» на все Пашины молчаливые предложения. Она без слов понимала, как ей лучше лечь, куда встать и где подлизать.

Сказку оборвала приглушённая мелодия, сообщавшая о том, что время вышло. Паша машинально оделся, расплатился и покинул квартиру.

– Я всегда тебе рада, – сказала Гера на прощание.

– А… – Павел замялся перед лифтом. – У тебя сейчас нет ещё времени?..

– К сожалению, нет, милый. Ты звони.

Она послала ему воздушный поцелуй и спряталась за закрывшейся дверью.

– Я позвоню… – пролепетал Паша, всё ещё не имея сил прийти в себя.

То, что было у него раньше, оказывается, и сексом-то назвать нельзя. А она, Гера, – просто волшебница какая-то, вызвавшая из его маленькой лампы настоящего джина. Считай, все, кто были раньше, могли только уныло насвистывать на его кожаной флейте, а эта дива сыграла непревзойдённую симфонию.

Одурманенный и заворожённый Павлуша нелепо улыбался и прикрывал дипломатиком неугомонное мужское достоинство, готовое к новому бою. Час пик уже почти прошёл, и тереться было не очень прилично, сразу же бы заподозрили неладное.

Дома снова был День Сурка: дешёвые остывшие пельмени, хомячащая в кровати перед теликом жена и играющие в своей комнатушке дети.

Есть совершенно не хотелось, несмотря на голод, меркнувший за сияющими брызгами эйфории. Благо, у Лены была крайне важная серия, в которой наконец-то выяснится, кого же по пьяни обрюхатил Антон, так что она не видела светящейся физиономии мужа, иначе догадалась бы обо всём, даже со своей полной нечувствительностью к его эмоциональному фону.

Паша метнулся в душ, чтобы смыть с себя частицы Геры, её парфюм и следы помады на интимном месте. Он так замечтался, играя со своей одноглазой змеёй, что дошёл до мыслей о том, каково бы это было возвращаться домой к такой, как эта элитная леди, а не к пышке, трижды разродившейся, отчего в неё можно было смело нырять с головой без малейшей опаски застрять .

Вряд ли, чтобы отделаться от лишних хлопот, Гера бы стала готовить ему дешёвые пельмени. Если только элитные. Паша облизнулся, смывая с тела продукт собственных тестикул, и ещё немного понежился под горячими струйками, ласкавшими его в меру мохнатое тело.

Негу нарушил стук в дверь и крик жены:

– Ты скоро?!

– Выхожу, – нервно ответил Паша. Он жутко испугался, что жинка прочтёт все его мысли, и порядком разозлился на неё за непрошеное вторжение в его идиллию.

– Я срать хочу! Открой!

Пришлось повиноваться и нюхать отходы жизнедеятельности законной супруги. Совмещённый санузел – не всегда удобная вещь. Вот если ты живёшь один, то это крайне сподручно: сделал свои грязные делишки и тут же подмылся; или купаешься ты такой, а тут тебя припёрло – шаг до толкана и ты «на коне».

Видя благоверную, трудящуюся на фаянсовом троне, Паша испытал отвращение, подумав, что Гера бы в жизни себе такого не позволила. Быть может, только если б её попросили. Хотя в резюме копро не фигурировало…

Вот ведь как супруги сближаются, что уже всякий стыд теряют и гадят друг перед другом, как собаки. Они это называют близостью. Паша тоже всегда так считал и даже не задумывался, как пагубно подобное «соседство» сказывается на либидо.

На фоне этого отвращения промелькнуло и другое чувство – чувство вины. Маленький червячок совести стал подтачивать корни такой манящей свободы, и Паша, сам того не поняв, обнял некогда даже любимую Ленку, всё ещё кряхтевшую на толчке.

– Ты чё?

Она аж вздрогнула от неожиданности.

– Люблю тебя, – проскрежетал Паша, с трудом выговорив такое, казалось бы, привычное «люблю». Он так много раз произносил это слово, сначала самозабвенно, потом нежно, затем просто по-привычке, а теперь, наверное, впервые выдавил его из себя, как Лена свои «богатства». Вот только ему это вовсе не принесло никакого облегчения. И удовольствия.

После посещения сортира Лена спросила мужа:

– Пельмени свои не будешь, что ли?

– Нет, кис, кушай, у меня живот че-то побаливает.

Киса пожала огромными плечами и умяла всё без остатка.

Паша лёг рано в надежде забыться сном, но к трём часам ночи всё ещё не спал, слушая размеренный храп супруги. Его так манила Гера, но так мучила совесть, что аж кишки скручивало. Он никак не мог решить, что делать, как быть с похотью и семьёй. Он завидовал тем бессовестным ловеласам, которые не испытывали чувства вины, насаживая то одну, то другую, пока дома ждала верная жена и семеро по лавкам.

Под утро он уже почти не соображал, посему решил, что завяжет с изменами, после чего относительно благополучно уснул. Ему снились всякого рода соития, девушки и их прелести. Проснулся Паша от нетерпеливого будильника, да с таким стояком, что хоть гвозди заколачивай. Ничего заколачивать он не стал, только передёрнул немного в душе на дорожку, фантазируя об увиденном во сне; привёл себя в мнимый порядок и отправился на работу.

В метро была девушка. Конечно, было их там много и всяких разных, но такая была только одна. Её длинные волосы были убраны в косу, перекинутую через плечо, пухлые щёчки естественно румянились, а вздёрнутый носик придавал задора её невинному образу. Но невинность эта была обманчива, во взгляде читалась похоть. Она посмотрела на Пашу из-под длинных ресниц и спросила:

– Не могли бы Вы опустить зонтик? Он упирается мне в живот.

– Зонтик? – недоумевающе переспросил он, даже не успев смутиться из-за того, что она с ним заговорила.

– Э… да, – она расширила глаза, будто говорила о совершенно очевидных вещах.

– У меня н-нет з-зонтика, – Павлуша дошёл до той точки, когда вспомнил, что надо стесняться.

– Извините, значит, это не Ваш, – смутилась девушка.

И тут произошло то, чего Паша мог ожидать только в своих извращённых фантазиях: кто-то положил руку на его уже по-обыкновению стоящий детородный орган, и, судя по изменениям на лице недавней собеседницы, этим кем-то была она.

Рука тут же отдёрнулась, а девушка залилась краской.

– Я же говорил, что у меня нет зонтика… – на удивление отчётливо и без заиканий произнёс Паша. Видимо, маленький дружок сделал своё дело, вместе с заимствованной кровью, откачавший и стеснение.

Незнакомка выскочила на следующей же станции и с отчётливо написанном на лице ужасом проводила Пашу взглядом, когда состав снова тронулся, оставив её на перроне.

После этого он понял, что не сможет сдержать данное себе под утро обещание.

В этот же день он снова позвонил Гере. У неё было свободно только на завтра, так что он занял себе местечко под солнцем и вернулся к тяготам ненавистной работы.

Когда-то у Паши были друзья, с которыми он взахлёб обсуждал свои реальные и выдуманные похождения. С появлением семьи стало не до них, и все товарищи как-то рассосались, так что теперь ему не с кем было поделиться историями о «волшебнице Гере». Она снова вытворяла такое, воспоминания о чём просто разрывали удовлетворённого неверного мужа. Он так хотел рассказать кому-нибудь обо всём происходящим с ним, что стал вести диалоги с теми самыми друзьями, просто вызывая в памяти их образы. Возможно, это попахивало шизой, но было просто-напросто крайним проявлением одиночества.

Паша взахлёб рассказывал им о том, как он охаживал её и в хвост и в гриву, порой пропуская внезапные улыбки во весь рот на своё одухотворённое лицо, отчего некоторые попутчики подозрительно косились.