Синдром

Выбрал удобное местечко в тени дерева, чтобы остаться незамеченным, не далеко и не близко, чтобы видна была дверь парадной. Теперь он рад был, что томится не в одиночестве, пусть и составляет ему компанию бездомный пес. И не мог отделаться от бредовой мысли, что Черныш – брошенная им невзначай кличка уже прикипела к псу – понимает, о чем ему говорят. Ну, если не понимает, то по крайней мере угадывает смысл, ухватывает интонацию. Когда сказал ему, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять, пес так иронично с высоты своего бездомья поглядел – Гурский не сдержался, так же иронично хмыкнул. И дал сдачи:

– Если хочешь знать, я предпочел бы до конца своих дней, как ты, бродяжничать, чем таскать в себе эту пакость.

Тут Черныш возражать не стал, сочувственно вздохнул…

Первым из подъезда вышел Гарик. Медленно вышел, скучно. За ним Майка, Гала. Гурский не отрывал заполошного взгляда от их лиц. Направились к автобусной остановке – Гала между детьми, держа их за руки. Друг с другом, насколько Гурский мог судить, не разговаривали. Остановка была в поле его зрения, Гурский загадал: если нужный автобус подъедет первым, все завершится благополучно. Заволновался так, словно от того, сбудется ли его смехотворный зарок, что-то в самом деле зависело. И облегченно выдохнул, когда чаянья сбылись.

– Лиха беда начало, – сказал Чернышу. – Ладно, пойдем, увидишь, как мы живем. – И сумрачно себя поправил: – Жили.

Черныш, осознав уже свой новый статус, вышагивал не позади – рядом с ним. А войдя в прихожую, не стал обследовать новую обитель – лег под вешалкой. Гурский заглянул в кухню, прошелся по комнатам, будто могло что-то в квартире поведать о недавно происходившем здесь. Вернулся к Чернышу, поскреб в затылке:

– Ну, и чем же мы сейчас, дружок, займемся? – И придумал: – Надо, пожалуй, тебя сначала в божеский вид привести, уж больно ты страхолюден. Не уверен что Гала будет счастлива, завидев тебя, но восторги сына гарантирую. Пожалуйте, сударь, в ванную, попробую избавить вас от всякой нечисти. Кажется, драить вас нужно каким-то специальным собачьим шампунем, но, думаю, и человеческий на первый раз вполне сгодится.

Радуясь, что нашлось чем занять себя, время убить, напустил в ванну теплой воды. Натянул резиновые перчатки. От этого ставшего за много лет привычным, неотъемлемым от его врачебного бытия действа подпортилось настроение: тут же скользнула подлая мыслишка, что вряд ли теперь доведется когда-либо ему облачаться перед операцией. Чуть опасался он, позволит ли безропотно пес купать себя, но тот сам запрыгнул в ванну, словно и это не впервой ему. Полфлакона шампуня извел Гурский и не меньше десятка раз ополаскивал Черныша, пока просветлела вода и шерсть размягчилась, разгладилась. Пес покорно давал отдраивать себя, лишь накрепко закрывал глаза и томно вздыхал, когда Гурский трудился над его мордой. Не пожалев махрового полотенца, Гурский насухо вытер пса и отнес его, пуще прежнего худого и жалкого после омовения, в гостиную на диван.

– Лежи здесь, – предупредил, – не разгуливай, я пойду место преступления после тебя в порядок приведу. А то достанется нам обоим на орехи.

Управившись, Гурский обнаружил пса безмятежно спящим. Заверяют ученые мужи, будто не только смеяться, даже улыбаться способна лишь одна живая тварь на свете – человек, но Гурский поклясться бы мог, что на волосатой морде Черныша теплилась тихая, блаженная улыбка. Зазвонили оба – в коридоре и параллельный в спальне – телефоны, но пес глаза не открыл, лишь дрогнули остроконечные уши.

Звонил Андрей Фомич. Говорил бодрым, мажорным голосом. Спросил, как дела, и, получив дежурный ответ «ничего, спасибо», гоготнул:

– Это хорошо, что ничего, нам ничего другого и не надо. Что поделываешь, отпускник?

– Собаку вот искупал, – ответил Гурский.

– А я и не знал, что у тебя собака есть, – снова залился смехом Андрей Фомич, словно в известии этом было что-то потешное. – Значит, считай, Глебыч, что у тебя на одного друга больше. Я еще чего звоню: приезжай отпускные получи, бухгалтерия тебе уже насчитала. И не тяни, им там какую-то ведомость закрывать надо. Ну, рад, что ты молодцом. Ежели что, я на месте. Звони в любое время. Супруге привет. Она у тебя, кажется, врач? Где она практикует?

– В поликлинике терапевтом, – насторожился Гурский. – А что?

– Так, ничего, просто спросил. Ну, отдыхай, копи силушку.

Положив трубку, Дмитрий Глебович с минуту сидел неподвижно, затем поплелся в ванную, постоял под душем, побрился. Звук открываемой двери услышал, когда смывал с лица остатки пены. Вытираясь на ходу, поспешил встречать.

– Так быстро управились? – Не на жену смотрел – на детей.

– Там никого, кроме нас, не было, – ответила Гала.

– А ответ когда обещали?

– Сегодня после двух, я договорилась.

Майка, будто ничего важней сейчас не было, обозревала след от укола на локтевом сгибе, Гарик во все глаза таращился на отца.

– Это хорошо, что сегодня. – Гурский уже без надобности, только чтобы не стоять перед ними истуканом, водил по лицу полотенцем. И, чтобы паузы не возникали, повторил: – Это хорошо, очень хорошо…

Все четверо почему-то с места не двигались, теснясь в узком коридоре.

– А ты встретился с кем хотел? – о другом заговорила Гала.

– Встретился, – усмехнулся Гурский. – Не уверен, что именно с ним хотел, но так уж вышло. Можете полюбоваться, он в гостиной на диване, если под диван со страху не забрался.

Гала с беспокойством глянула на него, бочком обошла, заглянула в комнату, изумленно ахнула. В ту же секунду Майка с Гариком оказались рядом с ней, тоже застыли на пороге. Гурский приблизился к ним, остановился позади. Зрелище в самом деле было незаурядное. Пес пряменько, выпятив тощую грудь, сидел в центре дивана, приветливо вилял убогим хвостиком. Гурский снова мог бы поспорить на что угодно: тот улыбался. Самой настоящей улыбкой, только другой уже – не благолепной, а приятельской, даже какой-то родственной.

– Кто это? – первой опомнилась Гала. Еще тревожней уставилась на мужа, точно сомневаясь в здравости его ума. – Как она сюда попала?

– Это Черныш, – сказал Гурский. – Прошу любить и жаловать. Очаровательный песик, умница редкая, мы случайно познакомились. Он вообще-то породистый, хороших кровей, просто отощал немного без хозяев. Я его отскреб, отмыл, так что можете не беспокоиться. Он теперь будет жить с нами.

– Ой, собачка, славная какая! – замлел Гарик, проталкиваясь вперед. – Черныш, Черныш, иди ко мне, иди, хороший мой!

Заинтересовалась и Майка, тоже осторожно подалась вперед, но притормозила. Собак она, Гурский знал, побаивалась с раннего детства, обходила стороной.

– Как это – жить с нами? – выдохнула Гала. – Вот это лохматое чудище? Мало нам других забот? Некуда нервы растрачивать?

Черныш, улыбаясь еще радушней, спрыгнул с дивана, подошел к Гарику, сел, протянул ему лапу. Гарик восхищенно ахнул, затряс ее, затараторил:

– Ты со мной знакомишься, да, знакомишься? Ну давай! Меня Гариком зовут, а это Майка, а это мама, а это папа! – Поднял на маму влажные молящие глаза: – Мамочка, пусть он останется у нас, ну пожалуйста! Смотри, какой он худой, его пожалеть нужно, покормить! А я буду следить за ним, гулять с ним, убирать буду и вообще все-все буду делать! Мам, ну пожалуйста!

– Об этом не может быть и речи, – отрубила Гала. – Был бы у нас свой двор – слова бы не сказала. Нельзя держать собаку в квартире, тем более такую большую, без того повернуться негде. К тому же неизвестно еще, откуда она взялась, не заразная ли. Может, потому и выгнали ее хозяева. И всё, больше дискутировать на эту тему я не намерена. Немедленно иди вымой руки с мылом, только тщательно вымой, слышишь?

Черныш уже не улыбался, не сводил взгляда с рассерженной Галы – наверняка догадывался, что речь идет о нем и явно ему не на пользу.

– Па-а, – заканючил Гарик, – скажи ей!

Гурский мысленно поздравил себя с тем, что привел сюда бездомного пса. Великолепный получился громоотвод, по крайней мере нашлось чем наполнить первые, самые тягостные минуты после возвращения Галы с детьми.

– А что, мама, – подмигнул жене, – рискнем? С испытательным сроком, до первой Гариковой двойки. И, само собой, с условием, что все заботы о Черныше он возьмет на себя.

– Дима! – тем же непререкаемым тоном отчеканила она. – Ты отдаешь себе отчет? Мне и без того жить не хочется!

Вот как раз на эту последнюю фразу не следовало бы обращать внимания. И вообще один к одному воспринимать ее. Маловразумительная связка слов, по делу и не по делу вплетаемая Галой даже в самый обыденный разговор. Вплоть до того, что, мол, цены на базаре сегодня такие – жить не хочется, или столько больных на прием записалось, что не хотелось ей жить. Но сейчас Гурский оттенки различал плохо, мир для него окрашивался всего лишь в две полярные краски. И убежден был, что не сдержалась, выплеснула жена избыток пенившегося в ней крутого варева досады и отчаяния, не пес тому виной. Детей не постеснялась. Но виду не подал, спустил на тормозах, отшутился:

– Тогда предлагаю решить вопрос демократическим путем, будем голосовать. Мы с Гариком «за». Что скажет возлюбленная дочь моя Майка?

Дочь поглядела на него вишневыми Галиными глазами, порозовела и тихо сказала:

– Я – как мама.

– Два на два, – деланно веселился Гурский. – Фифти – фифти! Но мы же не станем следовать домостроевским постулатам, да, Гарик? И даже не будем спекулировать на том, что Черныш тоже мужского пола и тоже «за». Бросим жребий! Справедливость должна восторжествовать! Тащи, Гарик, спички из кухни, будем тянуть!

– Ничего мы тянуть не будем! – на своем стояла Гала. – Пса ты уведешь туда, откуда взял, причем немедленно!

И снова болезненно полоснули Гурского не столько ее слова, сколько тон, каким были сказаны. Раньше такого Гала себе не позволяла. Или почти не позволяла, разве что в совсем редко случавшихся ссорах, и то сразу же осекалась. И уж тем более при детях. Даже учитывая, что раздергана она всеми последними событиями, тяжким объяснением с ребятами, этим вояжом в спидовский Центр, все равно проглотить ему было трудно. В конце концов, – недобро подумал Гурский, – могла бы и потрафить мне сейчас, понимает ведь, в каком я состоянии. Подумаешь, пса в дом привел, преступление века. И перед Майкой с Гариком неполноценным каким-то выставила, будто его мнение, его желание веса уже никакого не имеют, должен знать свое место. Но не заводиться же с ней при детях, сказал подчеркнуто спокойно, без нажима:

– Тем не менее Черныш у нас останется.

– Это почему еще? – сузила она глаза.

– Хотя бы потому, что я так хочу. – Сделал небольшую паузу и прибавил: – И Гарик так хочет. А мне, извини, в больницу надо, главный звонил, бухгалтерия просит, чтобы отпускные срочно получил. Заодно и поводок Чернышу куплю. Да и намордник ему, наверное, понадобится, будто бы законы такие существуют. Пойду оденусь.