Раб Ритма

Раб Ритма
Вера Ивановна Чугуевская

Зависимость – порок, которому подвержен любой человек. Кто-то не может расстаться с сигаретами, а кто-то подсел на наркотики, но есть другие… Они живут мелодией. Они дышат нотами. Их шаги – отбивают ритм. Ритм – жизнь. Жизнь – ритм. Не будет ритма – наступит смерть…

Посвящается человеку, который смог зажечь в сердцах миллионов людей огонь. Тому, кто горит ярче всех звёзд на небосклоне, даря настоящее тепло и радость.

«Я раб ритма. Я как палитра. Я танцую так, как чувствую в эту секунду. Если ты начинаешь размышлять, то всё, ты – труп. Выступать – это не про разум, это про чувства» (Майкл Джексон).

Первая часть

Глава 1

Джаз-клуб «Голландец» сиял зазывающими огнями. Яркая вывеска кокетливо подмигивала, а изнутри доносились звуки уникальной музыки. Уставшие от тяжёлого труда и плохих условий работы люди, проходя рядом с этим местом, освобождались от оков, мешающих дышать. Они застывали на несколько секунд, облегчённо вдыхая музыку свободы – джаз. Затем вновь направлялись по своим делам или же шли прямо сюда, забыв обо всём на свете.

Клуб представлял собой уютное местечко, расположенное в чёрных трущобах города. По вечерам в будни или в выходные «Голландец» наполнялся простыми людьми, которые искали приют для своих истерзанных душ. Аккуратные столики, обычные стулья, скромные аксессуары, барная стойка со стеллажом больших бутылок алкоголя – всё это дополняли приглушённое освещение и кокетливые улыбки официанток. Контингент состоял в основном из мужчин, которые жадными взглядами пожирали стройные ноги и пышные бёдра девушек-разносчиц дешёвой выпивки. Разговоры проходили под курение сигарет, зачастую вспыхивали жаркие споры, переходящие в потасовки. На такие случаи хозяин заведения держал охрану, а сам никогда не разлучался со своим стареньким охотничьим ружьём.

Туман сигаретного дыма, громкая ругань и резкие запахи пота, алкоголя и дешёвого одеколона было не единственным, что привлекало сюда народ. Вольный мотив музыки раскрепощал людей. Она выступала лекарством, которое принимали «смертельно больные» и обречённые на страдания люди. Рвались цепи, рассыпались в прах преграды – становилось легче дышать, глаза открывались шире, расправлялись плечи. В душе звучала мелодия свободы. Здешнюю публику можно обобщить и назвать «кастой», которая не изменяла своему стилю и не могла прожить и дня без этой «забегаловки», куда благосостоятельный человек не сунет и носа.

В клубе «Голландец» всегда звучала живая музыка – любой желающий мог выйти на сцену и спеть. Сцена представляла собой примитивные подмостки, где стоял потрёпанный жизнью рояль, дряхлые барабаны да пара гитар с «расшатанной психикой». Здесь начинали джазмены, чьи имена вошли в историю. И сегодня те, кто смог покорить публику «Голландца», с замиранием сердца уповают на более престижные награды, чем бесплатная выпивка и скромные гонорары, которых едва могло хватить на скудный ужин для большой семьи.

Всех музыкантов публика воспринимала по-разному: над некоторыми подшучивали, выкрикивали фразочки «Ты хоть знаешь, с какой стороны подходить к гитаре?!», «Гляньте, как нежно и робко её держит, словно девушку!» – это сопровождалось вульгарно громким хохотом с похрюкиванием. Были и те музыканты, кому все стремились подать руку, почтительно снимали головные уборы, уступали лучшие места – в знак большого уважения.

Как и в любом музыкальном заведении, здесь имелся свой конферансье. Это был толстый, а потому и довольный своей сытостью, вальяжно выходивший на сцену маленькими шагами человек с негаснущей улыбкой. Его лощёный вид придавал особый шарм, а широкая улыбка, обнажающая крупные зубы, делалась ярче за счёт шоколадной кожи. Пробуя на вкус каждое слово, он громко и ярко представил артистов:

– Дамы и господа, прошу любить и жаловать – «ДиДиФайф»! – Он прищёлкнул толстой пятернёй под звуки саксофона, спустившись вниз, давая выйти на сцену артистам.

На сцене оказалось пятеро юнцов – старшему певцу, наверное, не было и 18 лет. Они пришли сюда со своими инструментами – ведь каждый уважающий себя музыкант должен иметь свой инструмент и сливаться с ним в одно целое.

Один юнец уже начал отбивать ритм на литаврах, которые заполнили зал чётким подвижным звуком. Толпа одобрительно начала притоптывать в такт. Второй подхватил инициативу – его пальцы заскользили по клавишам – он будто бы играл классику наоборот, переделывая на свой лад давно знакомые произведения Баха, Моцарта и других. Это была чистая импровизация. Здесь же вступили сразу двое: звуки тромбона и банджо дополнили мелодию – зал уже пританцовывал, наполняя мелодией каждую клеточку своего тела. Саксофон вступил последним – мощный звук жил будто бы отдельно от остальных, но при этом оставался единым целым со своими братьями. На всей пятёрке красовались яркие костюмы, усыпанные блёстками, пайетками, стразами. Уверенная манера исполнения, их вальяжные улыбки, движения и притопывания говорили о том, что они знают, как правильно себя вести, чтобы оказаться на высоте.

Зрители выкрикивали одобрительные возгласы, сложив две ладони вместе и приставив их к губам, чтобы их услышали:

– Давай ещё! – требовали они, а маленький саксофонист в угоду им весело подмигивал, продолжая окрашивать мелодию новыми тонами.

Незнающий зритель, побывав здесь впервые, задавался вопросом, адресуя его тому, кто точно знает здесь всё,– бармену.

– Кто эти ребята? – облокотившись о стойку, спросил он.

Бармен, не отрываясь от протирки стакана белоснежной салфеткой, ответил:

– Это парни Джакомбо Джонсона. Старый негодяй выдавливает из них все соки, чтобы заполучить своё. – Он легонько кивнул в сторону кулис, где виднелась высокая чёрная тень человека, о котором шла речь.

– Наверное, они неплохо получают, – ухмыльнулся незнакомец, придвигая к себе стакан с пивом, – особенно тот юркий паренек, – он кивнул в сторону саксофониста. – Никогда не слышал такого звучания саксофона!

– Ха! Если бы! – бармен покачал головой. – Этот старый пёс настолько скуп и жесток, что его дети никогда не познают, что такое счастье, загнувшись в юности… Помяни моё слово!

Мальчики продолжали своё выступление, развлекая публику до поздней ночи без отдыха и даже маленькой передышки. На их юных лицах, покрытых потом, не гасли улыбки, а глаза уже научились скрывать огромную грусть и печаль, чтобы не испортить настроение своих слушателей.

***

Жизнь чёрных трущоб города имела свою особую, завораживающую и ужасающую реальность, где росло недовольство и процветала преступность (в основном грабежи, хулиганство и наркотики). Здесь были свои отдельные школы и больницы, даже магазины, где цены заставляли падать в обмороки или покупать то, что уже практически испортилось. Впрочем, детям не было дело до цен или трудностей с работой: они находились в счастливом мире под названием «детство», где нет забот и проблем.

Ребятня гоняла мяч, устраивала гонки на велосипедах и прочее. Дети Джонсонов отличались своей обособленностью от остальных: их было не дозваться ни для игры, ни для мальчишечьих шалостей. Это сделало из них изгоев, но всё же некоторые из соседских мальчишек не унимались, зазывая их с собой:

– Хей, Джимми, пошли с нами.

Джимми Джонсон встретился с ними лицом к лицу, когда возвращался из «Голландца», где только что ему отсчитали неплохой гонорар за выступление. Его сердце ёкнуло – так всегда бывало, когда его звали погулять, но тут же вспомнив, что ему нельзя, мальчик вздохнул:

– Нет, спасибо.

Он виновато улыбнулся, держа за руку маленькую Виви, которая с любопытством рассматривала тележку с мороженым. Малышка четырёх лет с мольбой взглянула на брата:

– Джимми, я хочу мороженое. – Её голос был полон грусти, а большие глаза стали ещё больше в немой мольбе.

У Джимми рука сама потянулась в карман, где лежали деньги. Не задумываясь, он купил сестре желанный десерт. «Виви так давно не баловали сладким – ведь ничего страшного не случится, если купить ей его», – рассуждал мальчик, наблюдая с улыбкой, как девочка расправляется с обёрткой и принимается за само мороженое.

Измазав щёчки в шоколаде, она счастливо улыбалась, а её большие чёрные глаза сияли счастьем.

– Я тебя люблю, Джимми!

В этот момент мальчика переполняла радость. Он счастливо улыбался всем встречным, хихикая вместе с Виви. Они забыли о времени и даже завернули на несколько минут в парк, где вместе насобирали цветы для букета:

– Подарим их маме! – решили вместе дети.

Однако добравшись до дома, с их лиц тут же пропали улыбки. У ободранной калитки стоял отец, сдвинув брови.

– Где вы были? – зло процедил он, схватив за шкирки детей. Виви ойкнула, а Джимми промолчал. – Где деньги? – Джимми дрожащей рукой протянул гонорар. Отец, пересчитав деньги, с яростью схватил Джимми за ухо. – Ты что, щенок, решил меня обокрасть?!

***

Тонкая розга врезалась в худую детскую спину. Непроизвольный крик вырвался наружу, отчего сидящие на чучеле вороны разлетелись от испуга кто куда.

– Молчи! Переноси боль так, чтобы другие не замечали твоих мук! – металлический голос мужчины мог вызвать дрожь у любого создания. Его неопрятные руки со вздутыми венами и грубыми от мозолей пальцами уверенно сжимали розги. Без единой эмоции он занёс руку для следующего удара.

Детское тело напряглось. В момент удара пальцы сжались в кулаки, а чёрные глаза засверкали от подступивших слёз. Худощавый, тонкий как стебелёк молодого деревца, Джимми закусил губу что есть силы. Его лицо было повёрнуто к лесу, который брал своё начало за их двором. Мальчик чувствовал на себе взгляд жестоких глаз. Он знал, что все остальные – Джереми, Джонни, Джеки, Джорджи, даже маленькая Виви смотрят на него. Это было обязательным условием воспитательного процесса: все должны смотреть и получать урок вместе с ним.

– Не горбись! Принимай то, что заслужил, с расправленными плечами!

Отсутствие примеси каких-либо эмоций в голосе и на лице мужчины давало понять, что внутри него давно живёт пустота. Отсчитывая новые порции розг, он неустанно повторял:

– Не гни спины, подними голову, не смей кричать, – а за каждый нечаянный всхлип или увиденную слезу прибавлял пару ударов.

– Всё, ты можешь идти. И запомни: воровство – это преступление. Я горбачусь не для того, чтобы ты всё испортил. Ты меня понял? Отвечай!

Он замахнулся вновь, но остановился, когда мальчик чётким спокойным голосом произнёс:

– Да, сэр.

Мужчина, сплюнув, опустил розги в корыто, наполненное водой. Он поправил немного съехавшую шляпу, опустил рукава клетчатой рубахи и вошёл в дом как ни в чём ни бывало, что-то мурлыча себе под нос.