Александриты приносят счастье. Антикварный роман, или Детективная история, разгаданная экспертом

Александриты приносят счастье
Вера Ивановна Переятенец

После громкой истории с драгоценностями, случайно найденных в авангардных коллажах известного детского иллюстратора, искусствоведу Веронике Смирновой вновь пришлось столкнуться с убийством. И вновь преступление оказалось связанным со старинными украшениями.

Александриты приносят счастье

Вера Ивановна Переятенец

© Вера Ивановна Переятенец, 2018

ISBN 978-5-4493-3634-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Нет, день сегодня точно не задался. Как там говорят? – «Это не день Бекхема…». Ну, а чего вы хотели сударыня, если утро сложилось так неуклюже. А все из-за того, что отправляясь в институт, великовозрастный сыночек никак не мог самостоятельно найти нужный конспект к зачету. Будто бы это она, его мать, или бабушка, готовилась с ним, лежа допоздна в гостиной на диване, обложившись подушками и укрывшись пледом, а потом засунула все это в комод, совершенно не подумав о том, что надо все разобрать, а не заталкивать одной кучей. Ну конечно, он так устал, так хотел кушать, а бабушка уже заботливо приготовила какао с булочками. Конечно, куда там разбирать.

Из-за того что ее постоянно дергали, Вероника, торопившаяся не меньше « нашего мальчика», не смогла по-человечески размять косточки, да и причесалась кое-как. Одно утешение, что под шапкой это безобразие не будет так заметно. И вдобавок ко всему кофе убежал. Варить заново времени уже не было. Пришлось для улучшения вкуса добавить лимон, что Вероника, воспитанная в строгих кофейных традициях не очень любила, перекипевший кофе – это уж слишком. И заметьте, никто булочку маслицем не намазал. Конечно, она же так на прогулку собралась. Всего лишь деньги зарабатывать. А у «нашего мальчика» ответственный зачет. Нет, бабушка совсем его избаловала… И почему ей не готовили булочки, не искали конспекты, а было всегда готовое: «ну а я то чем могу тебе помочь». И, правда, чем. Ну ладно, все, хватить ворчать. В конце концов, это ее семья, они ее любят, и дороже этих двух людей у нее нет никого. А за ворчание она, похоже, наказана. Вот стоит тут на морозе уже минут десять и звонит в дверь. Странно, неужели Алевтина Михайловна не слышит? Она должна быть уже в мастерской, вон и свет в прихожей горит. Наверное, ушла в дальнее помещение и еще дверь закрыла от кошки. Слышно даже как она вопит. А где тогда музейный охранник и дама? Опять они задерживаются или вовсе решили на службе не появляться. Им что – солдат спит, служба идет, зарплата капает, а до начальства отсюда далеко, связь только по мобильному, а там пойди, проконтролируй, откуда тебе сотрудник отвечает из кабинета или со своей кухни, тем более что она в соседнем квартале располагается. Да живут же люди, а тут ноги кормят, причем частенько замерзшие.

Вероника потопталась еще немного на морозце, потом обошла дом вокруг в надежде, что где-то есть нижнее окошко и можно туда постучать, но дом, а вернее мастерская покойного ныне выдающегося скульптора был устроен так, что окна располагались довольно высоко от земли, а огромный световой фонарь, необходимый в таких помещениях, был и вовсе на крыше. Хоть в конце шестидесятых, когда это сооружение возводилось, как мастерская главного скульптора Ленинграда, основоположника непонятно какого реализма и лауреата всяческих премий, с криминалом было намного получше, но архитектор наверняка думал о надежности своего детища. Тут ведь не просто шедевры создавались, а сама идеология в бронзе и мраморе. Просто так не залезешь.

Нет, она точно замерзнет скоро. Градус то крепкий на улице стоит. С утра все пятнадцать было. Как назло в этом году, не взирая на глобальное потепление, выдалась очень холодная и снежная зима, так что все срочно достали из гардеробов теплые шубы и шапки, а одним из актуальных аксессуаров гламурной девушки стала лопата для откапывания машины из- под снега. Вероника, передвигавшаяся преимущественно на машине не озаботилась надеть шерстяные носки, и поэтому сейчас она мерзнет. А это плохо, поскольку в мастерской отопления тоже нет. Даже батареи срезаны, только печка-камин в холле. А им с Алевтиной Михайловной осталось описать еще с десяток вещей, а они разбросаны где-то в неотапливаемой части мастерской. С ее разговорами да воспоминаниями это может затянуться и на час. Так что сосулька на носу и простуда после этого точно обеспечена. Словно поддерживая ее пессимистическое настроение, за дверью опять завыла кошка.

Да, не все деньги зарабатываются легко, но еще тяжело и холодно. Слова о том, что денег много не бывает, избиты и относятся к тем банальностям, что даже повторять в приличном обществе не стоит. Но это, увы, так. Конечно, у каждого человека это «много» определяется собственными расчетами. Как любила повторять одна покойная тетка Вероники замечательная Евдокия Егоровна: «По доходам и расход». Вот ведь, кажется, все сделала она для того, чтобы иметь какой-то пусть маленький, но стабильный доход и накопления, но положа руку на сердце, что такое – три миллиона. Ну, получит она к осени где-то двести пятьдесят тысяч на проценты. Так это только на отдых съездить и гардероб обновить сыночку, маме и хоть как-то себя не забыть. А ведь жить нужно каждый день, платить по счетам, покупать продукты, иногда лечиться, машинку поддерживать запчастями, свежим маслом и зимней резиной, бензин заливать в нее, стеклоочиститель, мыть, в конце концов. И все это стоит денег, которые увеличиваются в геометрической прогрессии. Поездка в Карловы Вары и затем в Париж заметно облегчила те накопления Вероники, что удалось заработать на продаже картинки Воробьева. И после Нового года к ней вновь стало возвращаться уже почти забытое чувство тревоги о будущем и легкая нервная лихорадка. Кризис, о котором так много и упорно говорили по телевидению, всерьез и, похоже, надолго коснулся антикварного бизнеса. Не то чтобы денег стало меньше у людей, но расставаться они с ними стали точно сложнее.

Вероника уже всерьез стала искать какой-нибудь стабильный заработок. Но, увы, пока ничего не получалось. Милые тарелочки и венская бронза Лидии Семеновны, на которые с трудом удавалось найти покупателя, приносили минимальный доход – не более 500 долларов в месяц и это была удача. Но это были те деньги, которые уходили на оплату двух квартир, и бензина, а того, что оставалось, хватало лишь на покупку самого необходимого: стиральные порошки, мыло, шампуни и прочие радости гигиены. Она уже начало подумывать о том, что придется снимать с одного из счетов деньги. Или продать что-нибудь свое, как то не печально. Нет, не елочку Матильды, а столовый гарнитур из карельской березы из профессорской квартиры. В конце концов, можно было как-то пережить это время. На пару-лет этого хватит, а потом еще через год нужно было бы поменять машину. Да, много денег не бывает….

К сожалению то на что она рассчитывала – сдавать квартиру покойной Клавдии Михайловны тоже пока не получалось. Она была хорошая, но, увы, далеко от метро, без свежего евроремонта, что так любят среднестатистические граждане и те деньги, за которые ее можно было бы сейчас сдавать, не окупили бы последующий ремонт и переживаний за погубленную мебель, заляпанные мраморные подоконники и залитые вином настоящие персидские ковры. Так что пришлось оставить эту идею.

Совсем неожиданно на голову Вероники свалилась эта работа. Деньги не бог весть какие, но если еще дополнительно суетиться, то на три месяца нормальной сытой жизни вполне хватит. Где-то сразу после новогодних праздников ей позвонил знакомый следователь из Петроградского РОВД. Вполне милы молодой человек Сережа, вернее Сергей Васильевич. Из тех, что работали с ней по тому осеннему запутанному делу. Его за то, что он закрыл глаза на некоторые нюансы убийства директора питерского филиала антикварного аукционного дома, хорошо отблагодарили. Нет, не думайте, что там была Бог весть какая жуткая коррупция, все было по честному. Просто московские товарищи не хотели перед государством светить такое количество камешков. Ну, правда зачем, оно расстроиться, захочет себе забрать, а они ведь, судя по срокам давности, ничьи. Формально, они были, конечно, Вероникины, поскольку она их обнаружила, и картины, в которых они были спрятаны ей принадлежали по праву наследования, но она их продала этим антикварщикам всего за сто тысяч американских рублей. Да, конечно копейки, но за этими камешками такой кровавый след…. Так что она не в претензии. Пусть те товарищи сами с этим богатством разбираются, а она как-нибудь и этим довольна будет.

Так вот, этот Сергей Васильевич пригласили сделать экспертизу и оценить кучу вещей в рамках одного запутанного уголовного дела, которое было возбуждено еще три года назад и продвигалось с переменным успехом. Из общения со следователем Веронике стало понятно, что оно вообще выеденного яйца не стоит, и он, Сергей Васильевич, с удовольствием закрыл его, если бы не громкая фамилия всех фигурантов этого. Они все были не какие-то тюткины-пупкины, а Волокушины. И именно их выдающийся предок поставил самые известные памятники в северной столице начиная от великого поэта, и до блокадного. Даже перемены во власти не смогли поколебать его стабильного положения: он ставил памятники новым героям пусть не таким революционным и воинственным, но способным вдохновить на нечто выдающееся. Михаил Ефимович прожил долгую, яркую жизнь, рядом с ним была верная подруга – тоже скульптор, правда не такого масштаба и дарования, но все же удостоенная всех возможных наград советского времени.

У Михаила Ефимовича и Лидии Тимофеевны родились две прелестные дочки, выросшие в любви и заботе в этом оазисе образцового советского благополучия. Да и как этому не быть. В знак признания особых заслуг скульптора государство построило еще в 60-е годы для Михаила Ефимовича персональную мастерскую – дом в милом саду, которые еще чудом сохранились на активно застраиваемой Петроградской. У семьи была роскошная квартира на Песочной набережной обставленная старинной мебелью. Для выросших дочек были получены уютные квартирки, тут же на Петроградской, чтобы рядом с папой. Папа был решатель почти всех девичьих проблем. Сначала образование – одна дочка закончила консерваторию, была концертмейстером в Ленконцерте, другая Академию художеств и работала в выставочном зале Союза художников. Они были выданы замуж, родили прелестных внуков. Правда, потом мужья как-то испарились, но это не важно, папа же рядом. И даже когда рухнула советская власть, эта забота чувствовалась каждый день, правда не в том объеме. Автор советской ленинианы не вызывал уже такого пиетета и трепета, так что отношение к «девочкам Волокушиным» на службе заметно стали попрохладней. Но не все так уж было страшно. Старшая девочка Валентина Михайловна прагматично ударилась в бизнес: в начале перестройки она, пользуясь связями нового мужа, выехала в Израиль, затем очень скоро оказалась в Америке и отрыла там галерею «Валентина» и, пользуясь именем отца, стала вывозить из Союза и приторговывать картинами советских художников, вдруг вошедших в моду. Это помогло сколотить небольшой капитал и пустить его в оборот на нью- йоркской бирже, Так что бизнес процветал. А милая Алевтина Михайловна с тонкой артистической натурой музыканта начала тихонько попивать. Все попивала и попивала. И поводов для этого становилось все больше и больше.

Да и как тут не сходить с катушек. Сначала ее негодная дочь родила от какого- то торговца-кооператора внука. И это в восемнадцать лет, вместо поступления в институт! При таком то дедушке! Как можно, вроде бы и девочка из хорошей семьи! Конечно же, семья не приняла мерзавца, и всячески противилась этой связи, но все делала, чтобы ребенок воспитывался «правильно»: то есть ходил в элитный детский садик, но эта неблагодарная сначала отказалась учиться в институте, а пошла работать в ларек с этим мерзавцем, и вскоре они открыли свой магазин, где торговали не картинами, как Валечка в Америке, а пошлыми сосисками и овощами. Мерзавец купил машинку, а потом вместо своей комнатки в коммуналке и квартирку, а после смерти великого дедушки забрал мальчика из элитного садика, где тот общался с детьми и внуками достойных людей – актеров, певцов, художников и перевел его в обычный районный, и в школу он пошел не с утонченным английским уклоном, а с биологическим, и теперь мальчик, этот ангел потрошит гусениц в стандартном учреждении в Приморском районе на Комендантском аэродроме.

Но самое страшное случилось после смерти Михаила Ефимовича. Следом через несколько месяцев ушла из жизни и его супруга. И к этому горю добавились еще и бытовые трудности. Как то в одночасье кончились деньги, почести, спецраспределитель, родная сороковая поликлиника и прочие блага все еще полагающиеся академикам, несмотря на всю борьбу с привилегиями в новой России. Просить у мерзавца, погубившего дочь, не позволяла высокородная гордость. Кое-что приходилось продавать, а тут еще получилось так, что после смерти академика многие попытались забыть о его величии. Мастерская стала частью Музея городской скульптуры, куда были закуплены по каким-то смешным ценам лучшие работы, находившиеся там: эскизы гипсовых фигур, отлитая бронза и часть мемориальных вещей. Музейщики собрали все сливки, но скульпторы, а там остались еще и работы маменьки. Родители были очень и очень плодовиты, и вещей было еще весьма много. И Алевтина Михайловна билась и билась, как рыба об лед, чтобы пристроить оставшееся наследие все, целиком, но желающих почему-то не было даже на отдельные работы. Ответственные работники уходили от прямых ответов, говоря о том, что у них Михаила Волокушина в фондах итак много, а финансирование небольшое… Нет, прямых намеков на откат не было. Но дочь главного коммунистического скульптора даже и не знала что это такое. Алевтина Михайловна возмущалась, расстраивалась и, конечно, попивала. Она просто не понимала, что как это может быть слишком много внимания гению. Да ладно все эти современные горе – чиновники. Вон в родной семье, какой конфуз случился…

Собственно из-за этого конфуза Веронике и обломилась эта работа. Дело в том, что у великих людей, частенько бывают нерадивые наследники. И Михаил Ефимович в том не исключение. Таковым оказался внук академика Адриан. Талантливый, подающий надежды юноша, но слабохарактерный. Он был сыном старшей дочери скульптора от первого брака. И когда мамочка отъехала в Америку, он остался доучиваться в стране. Художественная школа была уже закончена, Академия художеств, где преподавал дедушка, радушно открыла свои двери. Он бы и закончил ее, если бы дедуля умер чуть попозже. А то оказалось вскоре, что и рисует юноша слабовато, и композиция никуда не годиться. Все к одному. У Адриана появились какие-то приятели, которые щедро наливали. Жена Сонька, с которой он жил в маменькиной квартире, стала частенько выгонят его из дома. Юноша был вынужден порой ночевать в мастерской деда. Ну и что, что это теперь музейная собственность, да он там вырос. Поначалу музей отнесся с пониманием, даже оформил юношу официально на работу. В этой неразберихе девяностых никто особо не хотел брать на ответственное хранение мастерскую с шедеврами, и Адриан как бы присматривал за мастерской, и получал зарплату сторожа, а когда на эти копейки друзья переставали наливать, начал потаскивать кое – что на продажу из наследия. Надо отдать ему должное, что тащил он как раз из того, что принадлежало семье: картинки с автографами великих художников, среди которых были рисунки Леже и Кента, бронзовые отливки Ленина, которые в качестве сувениров охотно брали иностранцы. А когда ликвидное наследие закончилось – срезал батареи центрального отопления и сдал в металлолом. Однажды Алевтина Михайловна, заботившаяся о памяти папеньки, заглянула в мастерскую и пришла в ужас. Призвала милицию, срочно возбудили уголовное дело о покушении на кражу. Самое интересное, что рисунки и более менее ликвидную скульптуру вернули практически всю – она хранилась на квартире у заразы-Соньки, готовившейся к отъезду и отстегивавшей бывшему на опохмелку за автографы Леже и Кента по тысяче рублей. Но их пришлось вернуть. А Адриана, прилетевшая маменька срочно вывезла в Америку, но дело открыли, и назад возврата уже не было. Оно медленно, но верно продвигалось. Вероника полагала, что интеллигентное благородство Алевтины Михайловны было не столь благородным и бескорыстным. Ведь как – никак стоимость имущества, которое предполагалось украсть оценивалось не в одну тысячу долларов, и Алевтине Михайловне нужно было это дело против племянника, чтобы заставить раскошелиться сестрицу, а то сидит там себе в Америке, устроила бизнес благодаря папочке, а она тут одна печется о его светлой памяти. Вот пусть ее сыночек посидит у нее на коротком поводке. Для этого все и было затеяно, а в качестве эксперта – оценщика Веронику и пригласил знакомый следователь.

Работать с Алевтиной Михайловной было трудно. Вроде бы она торопилась, но при этом, ее трудно было застать дома, то назначала встречи каждый день, даже накануне Нового года, то пропала больше чем на две недели, когда всего-то осталось описать и сфотографировать какие-то восемь вещей. Вероника не хотела думать плохо о столь почтенной даме, но скорее всего она уходила в запой. И, вот, наконец, эта последняя встреча была назначена, и Вероника надеялась, что через дня три-четыре она сдаст работу и вскоре получит денежки. Те самые, которые всегда кстати. Вот поэтому она и стоит здесь и мерзнет. Правда, странно как-то все. Вроде бы и дама музейная должна подойти, и самой бы Алевтиной Михайловне пора проявиться. Вероника достала мобильник и позвонила наследнице. Но звук Интернационала, который так удивил ее при первом встрече, зазвучал совсем рядом за дверью, и опять завыла кошка.

Да, дело плохо, похоже, мадам бросила мобильник у зеркала или где-то рядом в прихожей, и, не слыша его, копается в дальнем углу дома. Странно, что звонок так отчетливо звучит за двумя дверями. Очень странно. Послышалось такое явное царапание кошки, так противно когтями по железу. Вероника взялась за ручку двери, и та открылась безо всяких препятствий. Чуть не сбив ее с ног, выпрыгнула кошка Муся. На снегу от ее лап остались подозрительные розовые следы. С трепещущим сердцем, не ожидая ничего хорошего, Вероника толкнула вторую полуоткрытую дверь, и с ужасом увидела причину этих странных следов – огромную лужу крови и седые волосы Алевтины Михайловны, заплетенные в косицу с неопрятной резинкой. Она с трудом сдержала рвоту и попятилась назад. Дальше смотреть не было сил. Через минуту придя в себя и отдышавшись, она набрала телефон того самого знакомого следователя.

– Алло, Сергей Васильевич, это Вероника. Вы на работе?

– Да, а Вы куда пропали, Вам по договору через три дня экспертизу сдавать.

– Да, да я знаю. Сергей, я стою на пороге мастерской, мы договорились с Алевтиной Михайловной, она должна была найти последние вещи, но я сначала не могла попасть сюда, а когда толкнула дверь- то увидела…

– Только не говорите, что Вы опять вляпались в убийство.

– Да я не знаю, Сергей, но она там, в луже крови, я боюсь… Что нужно делать в таких случаях?

– А в милицию звонили?

– Нет, я только Вам…

– Так только не трогай ничего, стой, где стоишь, я сейчас с дежуркой свяжусь и приедем. Звони в «скорую», может, еще жива.

Позвонив на 03, Вероника стала ждать. Надо сказать, что все сработали оперативно. Она не успела даже окончательно замерзнуть, как послышался визг сирен, и на узкой дорожке показалась сначала милицейская машина, а за ней уже знакомая красная иномарка, из тех, что собирают под Питером. На ней теперь как «большой» передвигался скромный следователь Сергей. Конечно, в обретении этого маленького личного чуда в немалой степени способствовал тот факт, что дела об убийстве Клавдии Михайловны, известного антиквара и его секретарши были закрыты именно так, без подробностей о бриллиантах, безделушках Фаберже, принадлежавших Матильде Кшесинской. Кое на что он закрыл глаза, но вообще, это было не существенно, поскольку главная история была правдивой. Был осужден именно настоящий преступник, те, кто хотел, получили свои сокровища, да и Вероника осталась не в накладе. А следователи, тактично закрывшие глаза, получили вот по такой машинке. Виктор почему-то выбрал красненькую. Немного девичий вариант, но вполне прилично для скромного следователя.

– Ну что, скорую вызвала?

– Да, может еще позвонить, поторопить.

– Подожди, сейчас наши эксперты посмотрят, может уже делать нечего. Ты надеюсь, не хватала тут ничего?

– Нет, я только дверь открыла и заглянула.

– А это что за пятна?

– Кошка лапами натоптала и шуганула куда-то с перепугу. Хотя нет, вон на дерево залезла. Бедненькая, то же испугалась.

– Если бы она еще говорить успела, – это в разговор включился дежурный следователь, – А так не свидетель. Ну что там Васильевич? Скорую ждать.

– Нет, не стоит, они уже не помогут. Умерла совсем недавно, но уже наверняка. Сейчас я своим позвоню, заберут. А я пока осмотрик сделаю. Кстати, а как насчет понятых. Вас девушка можно пригласит, хотя вы и так ценный свидетель. Найти бы кого-нибудь второго.

Сергей постоял еще на пороге, прежде чем войти в дом, покурил. Вероника тоже как-то не торопилась зайти в мастерскую. Они не заметили, как сзади подошла полная невысокая женщина. О таких говорят « неопределенного возраста». Ей можно было дать и тридцать пять и все пятьдесят. Немного блеклое лицо без косметики, длинный пуховик ядовитого цвета и короткие штанишки- капри, открывающие полусапожки на толстой подошве.

– Нет, а что такое? Это вообще музей, тут вещи на ответственном хранении. Вероника, что за толпа? – дама явно рвалась вперед мощной грудью. И как бы обжегшись отпрянула назад, поскользнулась и упала навзничь. Хорошо сугроб был мягкий.

– Ай, -ай, ай… Там, там… что это?

Следователь помог ей встать.

– Вы осторожней, дама. Мы тут, как поняли, не просто так. Я Васильев, Сергей Васильевич, следователь Петроградского РОВД. С Алевтиной Михайловной несчастье. А вот Вы кто, собственно?

– Да, да, сейчас… Я Птушкина Тамара Вячеславна. Хранитель этой мастерской. Старший сотрудник Музея городской скульптуры.– Дама порылась в сумочке и достала удостоверение в красной пластиковой обложке.– Дело в том, что здесь еще все перемешено, вещи наследников здесь, наши экспонаты, и без моего присутствия здесь никто не может находиться.

– Так значит, Вы были здесь, когда все случилось.

– Ну, нет, Вы понимаете, я опаздывала, позвонила Алевтине Михайловне, предупредила. Понимаете, мы же давно знакомы, потом мы соседи. Она зашла, забрала утром ключи, а я еще своих завтраком покормила и сюда. Конечно это нарушение, но не криминал же.

Следователь внимательно стал прислушиваться.

– А Вы далеко живете?