Три повести (сборник)

Три повести (сборник)
Вера Михайловна Красильникова

А что это я вдруг вздумала писать, да еще в предположении, что кто-нибудь будет это все читать? Скорее всего, сама точно не знаю. Я осталась самая старшая в некогда большой семье со своей памятью обо всех ушедших и их историями, которые мне в свое время были поведаны. А. С. Пушкин писал, что «мы не любопытны». А я всегда была любопытна, любила слушать бесконечные рассказы моей бабы Анны, которая дожила до 90 лет, потом мамы, которая ушла на 89-м году. Любила расспрашивать своих тетушек про любовь. Когда внучки были малы, они часто просили: «Бабушка, расскажи, как ты была маленькая!» И я рассказывала, как я испугалась жабы, как ходила с папой в лес за елкой. Недавно пятнадцатилетний внук меня удивил, спросив: «А что такое „резной палисад“?»

Книга содержит ненормативную лексику

Вера Красильникова

Три повести

История народа – совокупность человеческих биографий.

    Сергей Довлатов. «Марш одиноких»

Предисловие

А что это я вдруг вздумала писать, да еще в предположении, что кто-нибудь будет это все читать? Скорее всего, сама точно не знаю. Я осталась самая старшая в некогда большой семье со своей памятью обо всех ушедших и их историями, которые мне в свое время были поведаны. А. С. Пушкин писал, что «мы не любопытны». А я всегда была любопытна, любила слушать бесконечные рассказы моей бабы Анны, которая дожила до 90 лет, потом мамы, которая ушла на 89-м году. Любила расспрашивать своих тетушек про любовь. Когда внучки были малы, они часто просили: «Бабушка, расскажи, как ты была маленькая!» И я рассказывала, как я испугалась жабы, как ходила с папой в лес за елкой. Недавно пятнадцатилетний внук меня удивил, спросив: «А что такое „резной палисад“?»

Я рассказала ему о Вологде, о деревне Вохтоге, откуда родом я и все мои предки, о селе Сидорове, где прошло мое счастливое детство до 10 лет, откуда наша семья вынуждена была буквально бежать в Мурманск, бросив свой дом. И вдруг я услышала от внука, в котором намешана русская, грузинская, украинская кровь, совершенно неожиданные слова: «Бабушка, так ты настоящая русская? Прямо русская-русская? Бабушка, а что ты пишешь?» И когда я ответила, что пишу про свое детство, внук сказал: «Пиши, пиши. Я потом обязательно почитаю».

Сейчас такое стремительное время: некогда детям слушать рассказы бабушек. Значит, вся накопленная память семьи просто исчезнет вместе со мной, как будто ничего и не было, и все забудут, кто мы и откуда и было ли все это на самом деле. Дети «проходят» историю своего народа по непонятным, выхолощенным учебникам, а настоящая живая история народа, история семьи, исчезает вместе с нами.

В 2017 году я издала повесть о вологодском детстве «Чашка с ангелом». Книжка неожиданно получила много теплых читательских отзывов, особенно от жителей села Сидорово и деревни Вохтоги. Просили меня написать продолжение о Мурманске, что я и сделала. В новую книжку «Три повести» вошли три небольшие повести: «Чашка с ангелом» (исправленная и дополненная), «Мой Мурманск» и «Родная деревня» (исправленная и дополненная).

Спасибо сайту «Сидоровская средняя школа» и его участникам Анастасии Королевой, Наталье Буториной, Светлане Лозиной за фотографии нашего родного села. Спасибо Муравиной Тамаре Ивановне за уточнение информации о военных вдовах деревни Вохтоги. Благодарю Ольгу Соколову за фотографии из домашнего архива семьи Мазиных, Анну Корепову за семейные фотографии.

В повести «Мой Мурманск» использованы фотографии, сделанные Зарубиным Г. Г., и из личного архива Тропиной З. И.

Чашка с ангелом

Когда повзрослеет в столице,

Посмотрит на жизнь за границей,

Тогда он оценит Николу, где кончил

Начальную школу.

    Николай Рубцов. «Родная деревня»

Родители

ОТЕЦ

Красильников Михаил Михайлович, мой отец, родился в 1917 году в деревне Вохтоге в 80 км от Вологды в довольно зажиточной крестьянской семье, но ко времени коллективизации и раскулачивания в 1929 году он остался круглым сиротой. Старшие братья Николай и Вениамин к этому времени уехали из родительского дома, жили самостоятельной жизнью. Приехали дядья, раскатали дом на бревна и увезли. Мишу 12 лет и сестру Веру 10 лет разобрали по разным семьям. Горек был сиротский хлеб. Года через два отец сбежал от своих благодетелей. Беспризорничал, где-то работал, потом окончил кооперативное училище в Грязовце.

В 1938 году был призван в армию. Служил во флоте на Дальнем Востоке, в Советской Гавани, бухта Постовая. Там у него был друг Иван Акимов. Отец вспоминал, что во время службы единственным развлечение было кино. Фильмы «Абрек Заур», «Избушка на Байкале», а однажды завезли фильм «Волга-Волга» и показывали его целый месяц каждый день. Потом отец всю жизнь помнил все диалоги и монологи из этого фильма. Еще отец часто вспоминал стишок из газеты «Безбожник»: «В пост великий братья тощи – от капусты проку нет. Стал Фома похож на мощи, а Ерема на скелет…», длинный, длинный, дальше не помню.

А тут наступил 1941 год, грянула Великая Отечественная война, и вернулся отец из армии только в октябре 1945 года. Отслужил в армии 7 лет. Вспоминать о войне отец не любил. Только как-то рассказал, что их эшелон шел с Дальнего Востока на запад через всю страну несколько месяцев, эшелон несколько раз бомбили. Папа вспоминал, как истекающие кровью, зажатые в искореженных вагонах, но живые солдаты просили их пристрелить. Немногие моряки и солдаты доехали до фронта. Только после перестройки мы кое-что узнали: оказывается, его, как грамотного солдата, направили в училище контрразведки в Пятигорске, там он потом служил в частях СМЕРШ – смерть шпионам, пока допрашиваемый не выпрыгнул из окна и скрылся. Отца разжаловали в рядовые, и он закончил войну сержантом на передовой в Кенигсберге, был контужен, лежал в госпитале.

И вот отец свободен. Родных нет, дома нет, езжай куда хочешь. И надо же так случиться, что эшелон, в котором отец возвращался с войны, проходил через узловую станцию Вохтога. Станцию назвали так же, как находящуюся в 4 км от нее большую старинную деревню Вохтогу, вероятно потому, что большинство строителей и работников железной дороги пришли из этой деревни. Поезд остановился на 2 минуты. И в последний момент отец спрыгнул со ступеньки вагона. Так он определил свою судьбу. Шел он по тропинке вдоль речки Вохтожки, мимо деревни Дресвище, через поле, наконец и родная Вохтога. Подошел отец к месту, где стоял родительский дом, только две старые липы остались от их усадьбы. Прошло уже 16 лет, как его мальчишкой увезли отсюда. Вдруг его кто-то окликнул. Это были соседи Хмыловы. Их дом стоял неподалеку, на берегу реки, напротив церкви, рядом с начальной школой. Бабка Евленья приняла его как родного. С ее сыном Иваном отец учился в начальной школе, и Ванька еще в первом классе на переменке бегал домой сосать материнскую грудь. Наверное, благодаря этому Иван вырос мощным русским богатырем, всю жизнь проработал в колхозе-совхозе кузнецом, имел 5 детей и жену Антонину, дочку Василия Калинина, о котором речь впереди.

В семи километрах от деревни находился районный центр, большое село Сидорово. Там отец и устроился работать по специальности в Райфо (районный финансовый отдел). Каждый день пешком поле-лес-поле туда и обратно. Этим же путем ходила и одна интересная девица, которая тоже работала в Райфо, Катя Молина – моя будущая мама.

МАТЬ

Мама моя Екатерина Ивановна родилась, как и отец, в деревне Вохтоге, но значительно позже, в 1925 году. Разница в возрасте у них почти 9 лет. Мама совсем не помнила папину семью, так как ей было всего 4 года, когда его увезли из деревни. У мамы, в отличие от папы, было чудесное детство. Она была первенцем молодых родителей, отцу было 23 года, а матери – 22. Между ней и следующей сестрой Зиной – 9 лет. Три рожденные между ними девочки умерли от детских болезней. Маму баловали: никогда не наказывали, наряжали.

СВЯЩЕННИК ВИКТОР ШЕРГИН

У мамы в детстве была задушевная подружка – дочь священника отца Виктора Шергина – Лиля. В 1937 году церковь закрыли, а отца Виктора арестовали и увезли. Лилю с матерью приютила в своем домике Екатерина Алексеевна Калинина – моя будущая няня. Зимой случилось несчастье: Лилина мама полоскала белье, упала в реку, простудилась и умерла. За Лилей приехали ее старшие сестры и увезли с собой. А церковь Казанской Божией Матери была разорена. Там сначала показывали фильмы, но люди боялись ходить. Уже после войны там хранили и перебирали зерно, а потом была устроена кузница, пока крыша не протекла и купол не рухнул. Некоторые иконы крестьяне унесли по домам. Несколько из них сохранила моя няня Катя. Помню одну из них – самую большую: в середине большая Богородица, а по краям много маленьких картинок. Как я сейчас понимаю, это было «Житие Богородицы». Сохранили также купель, где тайно крестили новорожденных.

КАТИНА ШКОЛА

Катя окончила начальную школу в деревне, и надо было учиться дальше в средней школе за 7 километров от дома в селе Сидорово, а ей всего-то было 10 лет. Родители жалели Катю и «снимали» ей жилье рядом со школой, то есть она ходила ночевать в чужую семью. Мама всегда вспоминала, как она тосковала по дому, плакала. Но отец ей говорил: «Учись, Катя. Я потом тебя в Ленинград в институт отвезу». Вскоре детей приняли в пионеры. Крестики носить было нельзя. Мать зашивала Кате крестик в шов школьного платья. В Сидорове в это время тоже разрушили церковь, сделали там Дом культуры. Иконостас был огромный, в несколько ярусов – все иконы выбросили. Мама в конце жизни рассказывала, как школьники боялись ходить в школьную уборную. Школа была деревянная двухэтажная. Водопровода и канализации, конечно, не было. Снаружи сверху вниз вдоль здания был пристроен короб, по которому падали нечистоты из уборной второго этажа в выгребную яму. Каков же был ужас, когда дети увидели, что короб для нечистот был сколочен из деревянных икон ликами внутрь.

Из деревни в школу дети ходили гурьбой, так как идти надо было полем, потом угрюмым еловым лесом, потом опять полем, затем через все село, опять поле, а там, на пригорке, школа. Расстояние километров 7–8. Самое тяжелое было в осеннюю распутицу по вязкой глине и утром и вечером в темноте, да еще частенько и под дождем. Зимой, если не было вьюги, было легко бежать по протоптанной дорожке. Мальчишки иногда забегали вперед и устраивали девчонкам засаду, пугали. Наградой им был оглушительный визг. Когда мама была уже старенькая, она дожила почти до 89 лет, мы с ней вели разговоры. Я ее спрашивала про первую любовь. Она оживлялась и вспоминала, что в нее был влюблен мальчик Пашка Малов, брат ее подружки Капы.

Он, несмотря на насмешки приятелей, встречал ее, носил ее книжки. Пашка пропал без вести на войне. Помолчав, мама говорила: «Это, наверное, и была настоящая любовь, когда в нас все трепетало и нам друг от друга ничего не было надо, кроме как идти рядом». «А папа?!» – обижалась я за папу. «Папа – совсем другое», – отвечала мама.

Когда Катя окончила семилетку, она объявила родителям, что едет с подружкой в техникум учиться на геолога. Откуда явилась у деревенской девчонки из вологодских лесов такая мечта – неизвестно. Но отец твердо сказал, что надо окончить 10 классов, и Катя снова пошла в школу.

ВОЙНА

А через два года началась Великая Отечественная война. Отца мобилизовали, но дали бронь, так как он имел водительские права и возил в Вологде какого-то начальника. Из колхозов все забирали для фронта, стало голодно. Денег у колхозников не было, а за учебу в школе после 7-го класса надо было платить. Катя училась хорошо, успешно окончила 9 классов, но летом 1941 года пошла работать в Райфо на должность счетовода-кассира. Стала получать какие-то деньги и хлебный паек как служащая, помогать матери.

Отец иногда приезжал из Вологды и рассказывал, что в городе стало совсем голодно. В феврале 1942 года он написал заявление добровольцем на фронт. Ему было 40 лет. Дома осталась беременная жена, дочка Зина 7 лет, Кате было 16 лет. Катя провожала отца до станции, а был февраль, мела метель. Отец сказал: «Прощай, Катя, иди домой, а то заметет тебя». Катя долго стояла и смотрела, как фигура отца постепенно растворяется в снежной мгле. Больше она его не видела никогда. В том же году он пропал без вести. Перед смертью воспоминания об отце часто тревожили ее. Бывало, сидит-сидит и вдруг скажет: «Где-то его косточки, папы моего…» и всплакнет.

От отца было всего два письма с фронта. Потом пришло извещение, что он пропал без вести.

В мае 1942 года, в неполные 17 лет, Катю назначили исполняющей обязанности главного бухгалтер бюджета Лежского района. «Исполняющей обязанности», потому что она была еще несовершеннолетней. Грамотных было мало, а все мужчины на фронте. У мамы есть грамота, выданная ей 8 мая 1945 года в Вологде за отличное исполнение бюджета. Это значит, что все налоги были собраны и деньги правильно потрачены.

Я спрашивала маму: «А как же личная жизнь, ведь во время войны тебе было 17, 18, 19, 20 лет?» Мама рассказывала, что, конечно, наряжаться хотелось. От отца остались хорошие вещи: из отцовского пальто ей сшили пальто с каракулевым воротником, а из шелковой подкладки – платье. С обувью было труднее: летом носили начищенные мелом тряпочные тапочки на резиновой подошве с застежкой на пуговку. А зимой, конечно, валенки.

И ухажеры были. «Помню, – рассказывала мама, – был один, уж очень ухаживал, приедет, бывало, к нашей конторе в обед на розвальнях, я выйду на крыльцо в одном платье, а он тулуп на меня накинет и в сани. Так и катаемся весь обед». Замуж звал, мама колебалась до одного случая: однажды она увидела, как он со злобой пнул свою лошадь. И все, как отрезало.

А с фронта все шли и шли похоронки на ее школьных товарищей 1924–1925 годов рождения. Не вернулся НИКТО.

ПОБЕДА

И вот – день Победы! Катя прибежала домой и закричала: «Мама, Победа!» А мать скорбно ответила: «А отец-то не придет» и заплакала.

В деревню стали постепенно возвращаться с фронта. Клуба еще не было, и устраивали «беседки» по домам. Надо сказать, что и электричества еще не было. Представляю, как это было таинственно плясать и танцевать при свете керосиновой лампы под гармонь, а потом выбегать на крылечко и целоваться на морозе. Мой папа тоже заходил на беседки, здесь он с мамой поближе и познакомился, хотя приметил ее раньше, ведь они работали в одной организации.

Папе было 29, а маме 20 лет. Мама вспоминала, как папа красиво ухаживал: «Не то, что наши, деревенские, уж умел Миша ухаживать – всегда руку подаст, через ручей перенесет. А уж аккуратный до чего был. Ведь одежды-то всего одна гимнастерка, а всегда чистая, поглаженная и белоснежный воротничок подшит». Их роману и выяснению отношений времени было достаточно, ведь ходили на работу 7 километров каждый день в Сидорово и обратно. «У нас было условлено – вспоминала мама, – если я иду и на погребе букетик цветов лежит, то, значит, Миша прошел и ждет меня за поворотом, а если букетика нет – я его жду».

СВАТОВСТВО

Так они лето проходили, а осенью 1946 года папа пришел свататься. Тогда еще сохранился такой обычай. Бабушка позвала на такое мероприятие своего свекра Михаила Григорьевича Молина, ему было тогда 65 лет, а моей будущей бабушке всего-то 43 года. И вот пришли свататься: папа, а за сваху вдова его двоюродного брата, погибшего на войне, тетя Нюра Кабанова, Маслиха, как ее звали в деревне по девичьей фамилии Маслова. Дед резонно сказал, что у жениха нет ни кола, ни двора, а Кате надо еще матери помочь сестер поднять, ведь Лиде было 4 года, а Зине 12 лет.