Царица Хатасу

– Да, она еще прекрасна и может заставить биться сердце! – невольно прошептал Тутмес. – Но подействуют ли чары на такую закаленную натуру? Изменят ли они течение мыслей, волнующих этот гладкий лоб? Уничтожат ли зловещие решения, назревающие под нахмуренными бровями?

Под тяжестью этих сомнений молодой царевич совершенно забыл, где он находится. Глубоко вздохнув, он быстро поднес руку ко лбу. Это движение заставило звякнуть браслеты о кольца ожерелья.

От этого металлического звука царица быстро поднялась и окинула террасу пылающим взором. К ее невыразимому удивлению, она увидела, как в глубине террасы появилась маленькая и стройная фигура юноши и бросилась к ней, быстрая и легкая, как тень. Прежде чем она успела опомниться или вскрикнуть, молодой человек стоял уже на коленях и, обняв ее ноги, бормотал дрожащим голосом:

– Не зови никого, Хатасу, это я!

– Тутмес! Безумный! Как ты осмелился проникнуть сюда? – пробормотала пораженная царица, опускаясь на ложе.

– Да, это я. Но я прихожу не как мятежник, а как проситель, отдающийся на твою милость. Из сострадания убей меня, если моя жизнь мешает тебе, или позволь мне жить возле тебя в качестве младшего брата, твоего подданного, члена твоего семейства. Только не ссылай меня в эту яму, где я теряю рассудок от скуки и отчаяния. Вспомни, что мы дети одного и того же отца, и не отталкивай меня.

Он наклонился к ней, желая прочесть ответ на ее лице, и, схватив ее за руки, привлек к себе.

Царица ничего не ответила. Как бы охваченная внезапной слабостью, она облокотилась на подушки. Вдыхаемый яд действовал на нее, бросаясь в голову и сдавливая грудь. Потому ли, что аромат в воздухе был слабее, или потому, что царица была необыкновенно рассудительной натурой и ее привычка повелевать своими чувствами не подвела ее и на этот раз, но в ее душе пробудилось только сожаление и материнская снисходительность к этому молодому существу, которое, несмотря ни на что, все-таки было ее братом, В ее уме воскрес образ отца. Ей вспомнился вечер, когда незадолго до смерти он привел в ее комнату худенького семилетнего мальчика и с грустью сказал ей:

– Я чувствую, что мой конец близок. Обещай мне, Хатасу, что из любви к моей памяти ты будешь покровительствовать этому ребенку, и моя просьба, что бы ни случилось, будет служить щитом сироте.

Взволнованная, с глазами, полными слез, она положила тогда свою руку на голову ребенка и сказала отцу:

– Какой злой дух внушает тебе такие мрачные мысли? Ты будешь жить, мой дорогой отец, для славы своего народа. Если же мое обещание может успокоить тебя, то клянусь тебе заботиться о мальчике. Затем, подняв мальчика, она крепко его поцеловала. Тогда довольная улыбка осветила бледное лицо Тутмeса I. Не явилась ли теперь его тень, чтобы напомнить это обещание? Чем виноват этот ребенок, что честолюбивая каста жрецов сделала из него орудие смут, с целью поработить гордую независимость царицы, презирающей их власть. В эту минуту не предлагает ли ей судьба случай исправить ошибку, о которой несколько минут назад она сама сожалела?

Глубоко вздохнув, царица выпрямилась. Ее взгляд упал на детское лицо Тутмеса, который все еще стоял на коленях. Боязливо, с полуоткрытыми губами, с глазами, полными слез, он смотрел на нее, не понимая продолжительного молчания. И снова в ее душу проникло смягчающее чувство любви и жалости. Наклонившись к нему, она взяла обеими руками голову юноши и запечатлела поцелуй на его губах.

– Ты являешься просителем, взывая к памяти нашего отца, славного и божественного. Этот призыв не был напрасен, и я даю тебе братский поцелуй, так как приятней любить, чем ненавидеть. Поступай так, Тутмес, чтобы мне никогда не пришлось сожалеть об этой минуте. Я не даю тебе трона, так как должна царствовать одна, но я предоставляю тебе права и почести, принадлежащие моему брату. Наступит день, – она меланхолично улыбнулась, – и эта корона, которой ты так жаждешь, перейдет к тебе по праву, так как у меня нет наследников.

От этих слов и поцелуя бурное чувство стыда и унижения потрясло молодую душу честного и гордого Тутмеса. При мысли о средстве, предательски употребленном для приобретения любви, которой он не стоил, при мысли, что жрецы хотели воспользоваться им для уничтожения этой женщины, только что давшей ему братский поцелуй, яркая краска залила его щеки. «Я предательски поступил с тобой!» – чуть не закричал он под влиянием этих чувств и ядовитого аромата.

Эти слова у него еще хватило силы сдержать, но зато слезы внезапно брызнули из его глаз и смочили руки царицы, к которым он прижал пылавшее лицо. Хатасу, удивленная этим странным приступом отчаяния, приписала его страху и опасениям, которые пережил юноша. Она ласково подняла его голову, вытерла слезы, струившиеся по нежным щекам, и сказала с улыбкой:

– Успокойся, прошлое вычеркнуто и забыто, а будущий фараон Тутмес III не должен быть плаксой. Садись сюда, на эту скамейку, и поговорим немного о новой жизни, начинающейся для тебя.

Твое положение и твои дела открывают для тебя широкую и лучезарную будущность. Наслаждайся в границах благоразумия беззаботностью и удовольствиями, составляющими удел юности. Слишком рано явятся заботы и тяжелый труд управления, тяжела массивная корона государей Нила.

И еще одна вещь, Тутмес. Не слушай жрецов и не верь слепо их внушениям. Будущий царь должен научиться сам обо всем судить и читать в сердцах людей. Служители храма научили тебя ненавидеть меня, как врага, а между тем, они сами разлучили нас, делая из тебя орудие, направленное против моей жизни и власти. А зачем? Чтобы сделать из неопытного ребенка, которого они посадят на трон, своего раба, орудие своей власти, которую они хотели бы возвести выше царской воли. Они называют себя представителями и выразителями воли богов, управляющей вселенной. Хорошо! Пусть народ смотрит на них так, но государи Египта – дети Амона-Ра. В нас течет кровь бога, и мы не нуждаемся в посредниках между фараонами и их бессмертным отцом. Из тех неисчислимых сумм, взятых с побежденных народов, огромную часть мы тратим на сооружения храмов, а эта ненавистная и вечно интригующая каста хотела бы создать себе пьедестал и, опираясь на имя божества, подняться выше нас. Ни один царь, достойный своего титула, не потерпит этого. Как одно солнце сияет на небе, так и одна воля фараона должна управлять империей.

Произнося это, царица воодушевилась. Страшная гордость, переполнявшая ее душу, светилась в пылавших глазах, играла в складках губ и слышалась в вибрациях ее металлического голоса. Тутмес слушал ее в сильном волнении. Это твердое убеждение быть выше человечества, это царское величие находило отклик в его честолюбивой душе. Он чувствовал, что Хатасу была права, и он действительно был орудием в руках жрецов. В первый раз в нем забушевало возмущение против тех, которые постоянно твердили ему, что только им одним он будет обязан властью.

Он подыскивал ответ, в котором бы его мысли согласовались с благоразумием, когда царица, со своей обычной подвижностью ума, отвлекла его неожиданным вопросом:

– Как ты бежал? Тебе помогал Антеф?

– Нет, клянусь тебе памятью нашего божественного отца, Антеф остался твоим верным слугой. Для бегства я воспользовался его брачным пиром.

– С кем ты бежал и где скрывался здесь? Следствие установило, что два служителя храма, снабженные пропусками, выехали из одних ворот крепости.

– Я был переодет писцом, а здесь меня прятали в храме Амона. Но, Хатасу, ведь ты не накажешь их за это? – пробормотал Тутмес, испытующе взглянув на царицу.

– Успокойся! Я никого не накажу, так как прощаю тебя. Но неужели же это жрецы посоветовали тебе явиться ко мне сюда?

– Нет, это было мое собственное решение.

Неопределенная улыбка скользнула по губам Хатасу.

– Ты хорошо поступил, – сказала она, – что не последовал их совету выжидать удобной минуты, чтобы открыто восстать против меня. Но на сегодня довольно об этом. Следуй за мной. Я отдам приказание насчет твоего предварительного устройства.

Она встала и провела Тутмеса в свою комнату, где приказала ему ждать. Выйдя в соседний кабинет, Хатасу три раза ударила в тэмбр. Тотчас драпировка приподнялась и появился один из телохранителей. Это был Кениамун.

– Ступай и передай коменданту дворца, что я приказываю собрать в маленьком приемном зале начальника телохранителей, офицеров и чиновников, дежурящих сегодня ночью. Пусть также позовут моих личных писцов и астролога Рамери, которому я поручила в эту ночь прочесть по звездам волю бессмертных. Поторопись же, так как через полчаса я приду туда сама. Если Сэмну не уехал, пусть он сейчас придет ко мне.

Молодой человек бросился исполнять полученные приказания. Не прошло и получаса, как значительная толпа офицеров, жрецов и чиновников всех рангов и возрастов уже собралась в назначенный зал, ярко освещенный факелами и лампами.

Все были в страхе и не могли объяснить этого ночного собрания. Но все чувства сменились глубоким изумлением при виде Хатасу, ведущей под руку молодого Тутмеса. В Фивах уже знали, что изгнанник бежал из Бутo. Все ожидали ужасных кровавых событий, но вовсе не такого, совершенно непонятного согласия.

Царица, одевшая белое платье и тунику из пурпурной ткани, украсившая голову золотой диадемой, взошла на возвышение и остановилась перед троном. Царевич встал на предпоследней ступеньке. Тогда, указав собранию на Тутмеса, Хатасу объявила, что по внушению Амона-Ра она примирилась со своим братом и дарует ему права и почести, принадлежащие ее самому близкому родственнику и будущему наследнику трона.

Возгласы, крики и восклицания были ответом на эти слова. Большая часть их шла от чистого сердца, так как это чудесное примирение избавляло всех от угрозы гражданской войны.

Затем царица приказала, чтобы завтра собрались ее советники, заведующие царскими вотчинами и хранители сокровищ, чтобы определить удел царевичу и штат его дома. Смотритель дворца получил приказание временно поместить царевича, а начальник телохранителей – дать ему на ночь небольшой караул. Потом Хатасу благосклонно отпустила Тутмеса и распустила собрание, а сама ушла в свои апартаменты.

Глава XX. Чародей в Фивах

Новость о примирении царицы с братом потрясла весь Египет. Сторонники порядка и тишины искренно радовались. Недовольные и честолюбцы молчали, надеясь, что мир не будет продолжительным. Весь народ ликовал. Царица вместе с Тутмесом отправилась в храм Амона-Ра, а оттуда – в город мертвых, где оба они принесли жертвы на гробнице отца. На этих двух торжествах, происходивших с необыкновенной помпою, толпились не только обитатели столицы, но и население окрестных деревень. Никогда еще царицу не приветствовали такими восторженными возгласами.

Не улеглось еще волнение, вызванное примирением царского семейства, как другая, не менее неожиданная весть возбудила всеобщее любопытство. Говорили, что князь Хоремсеб едет в Фивы приветствовать свою царственную родственницу и государыню и поднести ей поздравительные дары с восшествием на престол. Долгое отсутствие князя и его таинственная уединенная жизнь вызвали уже столько странных слухов на его счет, что, при известии о его приезде, всеобщее внимание мгновенно сосредоточилось на огромном дворце Хоремсеба, расположенном недалеко от царской резиденции, который столько лет стоял пустынным и молчаливым.

Как по волшебству, громадное жилище сразу оживилось. Под управлением старого Хапзефа целая армия слуг работала над обновлением и приведением всего в порядок. Из Мемфиса прибыло несколько барок, нагруженных драгоценными вещами. По грандиозности приготовлений легко было понять, что князь хотел сыграть большую роль в жизни Фив. Всех удивляло только то, что управляющий купил столько новых рабов вместо того, чтобы привезти с собой старых. Это обстоятельство еще больше возбудило желание увидеть странного молодого человека.

Три недели спустя в один прекрасный вечер Нейта пришла в гости к Роанте. Подруги сидели на террасе. Супруга начальника гвардии с воодушевлением о чем-то говорила, укачивая на коленях малютку-мальчика. Когда ребенок уснул, она снова принялась с жаром рассказывать последние новости, касавшиеся Хоремсеба. Она узнала от мужа, что царица назначила представление князя в один день с большим приемом послов от народов-данников, явившихся выразить ей свою покорность. По этому поводу готовилась одна из самых пышных церемоний. Все мысли Роанты сосредоточились на прибытии чародея и на месте, которое она займет в царской свите, чтобы лучше видеть всю процессию.

Занятая своим сыном и радужными планами, молодая мать, казалось, не замечала мрачного молчания своей подруги. Нейта откинула голову на спинку стула и, устремив глаза в пространство, едва слушала ее.

– Право, как ты можешь так интересоваться приездом этого незнакомца? Я готова поклясться, что это пустой и пресыщенный жизнью человек. Вся его тайна, которой он себя окружает, придумана только для того, чтобы привлекать к нему всеобщее внимание, – внезапно перебила ее Нейта, причем в ее голосе слышалось нервное возбуждение. – Но оставим этого глупца Хоремсеба. Лучше скажи мне, когда, наконец, вернется Рома из Гелиополя? Мне нужно с ним повидаться и сказать ему, что он один виноват во всем. Мы уже давно были бы женаты и счастливы, если бы он не принудил меня согласиться на это роковое прощание. Теперь я не смею нарушить данного мною обещания, в свидетели которого я призвала Гатору.

Роанта с удивлением посмотрела на нее.

– Рома вернется очень скоро и, конечно, не подозревает, что его ждут упреки по поводу этой старой истории. Что же касается князя, я не понимаю, почему он так тебя раздражает? Разве только, – она рассмеялась, – у тебя есть предчувствие, что ты влюбишься в него, так как говорят, всякая женщина теряет сердце, если Хоремсеб благосклонно взглянет на нее. И, конечно, мимо тебя, самой красивой девушки в Фивах, он не пройдет равнодушно.

Совсем не развеселившись, Нейта готовилась с неудовольствием возразить, когда вошел хозяин дома и прервал этот разговор. Хнумготен обнял жену и поцеловал сына. Затем, пожав руку Нейты и сняв оружие, он сел и весело сказал:

– Вы сейчас говорили о Хоремсебе. Могу сообщить вам, что он только что прибыл в Фивы. Я встретил великолепный кортеж, сопровождавший его от лодки во дворец. Сам он сидел в носилках, бесстрастный и равнодушный, как гранитный бог.

В числе последних новостей Хнумготен рассказал о помиловании Саргона, Хартатефа и Антефа.

– Я понимаю еще, что царица прощает Саргона, но Антефа, который изменил ей… Но самое странное то, что она хочет оскорбить жрецов, милуя такого богохульника, святотатца, как Хартатеф! – воскликнула Нейта.

– Вот уже три недели, как чудеса перестали быть редкостью в Фивах. Сам великий жрец Амона просил и добился помилования Хартатефа, – насмешливо сказал Хнумготен, забавляясь недоверчивостью и недоумением собеседниц.

– Вы уже знаете, что доброе согласие между царицей и Тутмесом превзошло всякие ожидания. Не берусь судить, внушает ли ей сердце такое поведение, или она действует под влиянием политических соображений. Во всяком случае, по-моему, она надолго парализовала влияние жрецов на молодого царевича. Он же опьянен свободой и удовольствиями и думает только о том, чтобы наслаждаться жизнью и наверстать потерянное в изгнании время. Надо признаться, что царица по-царски вознаградила его, объявила своим наследником и осыпает его дарами и почестями. Вчерашняя охота была блестящей. Царица лично убила десять газелей. У нее поразительно верная рука. Что касается Тутмеса, он только приходил в ярость. Когда же ему посчастливилось убить львенка, его удовольствию и восхищению не было границ. На обратном пути он попросил позволения заменить возницу царицы, чтобы рассказать сестре подробно про свой великий подвиг.