Нестрашная сказка. Книга 3

– Руку дай.

Голос прошелестел, будто из самого средоточия мрака, из какой-то тёмной кудели. Гуго сообразил, что глаза закрыты. И эта самая кудель ему мерещится. Глаза открыл и увидел перед собой женщину. Вернее, неясный силуэт. Но послушался.

Рука оказалась неожиданно твёрдой. Сухая ладонь ухватила его за пальцы и потащила, только ноги успевай переставлять, да следи, чтобы колдушёнок головой об забор не цеплялся.

Дом у Проклы оказался не таким уж маленьким, если только тьма не шутила свои шутки. Последние шаги дались кое-как. Колдушёнка Гуго почти что сбросил на топчан, и привалился рядом.

– Посвети мне, – попросила Прокла.

Не приказала, не крикнула, как вроде должна вести себя разбуженная среди ночи ведьма. Именно, что смиренно попросила. Уже слегка отдышавшись, Гуго перенял у неё глиняный подсвечник с толстой свечой и поднял повыше.

Он, пока бродил в темноте, представлял себе лекарку старухой с седыми космами, с запавшим ртом и крючковатым носом. А оказалось: женщина одних с ним лет с тонким усталым лицом и ловкими руками. Она сама без посторонней помощи так переложила парня, что рана оказалась вся перед глазами. Большая, наверное, в полпальца шириной, осклизлая. Запах о себе напомнил тут же, как открылись края, и потёк гной.

– Плохо. Ты речь понимаешь? – обернулась лекарка к Гуго.

Тот кивнул, поднял свободную руку и перевернул большой палец вниз. Умрёт?

– Знать бы, что с ним случилось.

Гуго очень похоже оттянул тетиву невидимого лука. Лекарка кивнула.

– А когда?

И вот попробуй, объясни… Гуго выхватил из холодного очага уголёк и написал на стене слово год. Прокла только беспомощно пожала плечами. В попытке объясниться Гуго открыл рот, но исторг только рычание. Прокла вдруг махнула рукой.

– Ты кивай. Давно в него стрела попала? Месяц? Нет. Полгода? Нет. Меньше? Больше? Год? Ой, плохо. Если за это время не умер и не выздоровел, значит, наконечник там. Надо вытаскивать. Ты одной рукой держи свет, а другой ему ноги. Он вроде в беспамятстве, а как станет больно, начнёт биться, себе навредит.

И всё это будто уговаривая.

Хитро изогнутая толстая проволока прокалилась над пламенем и остыла. Ведунья приложила кончик себе к руке, после чего осторожно начала шарить в ране. Колдушонок дернулся и застонал. Гуго показалось, что внутри у того что-то звякнуло. Так и есть. Проволока зацепила наконечник и потянула. Тут уж пришлось налечь на парня всем телом. Того выгнуло дугой. Заорал, захрипел, зашёлся булькающим кашлем.

– Держи! – крикнула Прокла и дёрнула на себя проволоку. Та выскользнула из раны, а вот наконечник застрял. Женщина ловко подцепила его концом инструмента и вытянула-таки наружу. Следом хлынул зловонный гной и кровь. Много крови. Тело парня дёрнулось последний раз и замерло.

Гуго чуть не взвыл. Показалось, будто всё – конец. Лекарка, однако, рук не опустила, схватила со стола длинную полосу ткани, макнула в горшок с каким-то варевом и начала запихивать в рану, туго забила её так, что кровь перестала сочиться, и только тогда отступилась.

Сердце Иолантиса стучало мелко-мелко. Но стучало.

Пока.

Гуго привалился к стене. Усталость скрутила такая, будто камни ворочал. Хозяйка тоже присела. Руки её мелко дрожали. Вроде плёвое дело – проволокой пошуровать, а высосало до донышка!

– Ы-ы-ы? – попытался задать вопрос Гуго.

– Не знаю, – пожала плечами Прокла. – Истощал сильно. Лечили плохо, били. Не знаю. Накрой его одеялом, вон лежит. К утру отойдёт – выживет.

Хозяйка ушла в дальний угол. Там у неё стоял ещё один топчан. Она недолго повозилась что-то приговаривая, свернулась калачиком, натянула на плечи одеяло и затихла. А Гуго остался над умирающим Иолантисом.

Уходила надежда – единственный человек, который мог бы ему помочь. Гуго нащупал под одеялом безвольную холодную руку парня.

Выживи, я тебя прошу! Великие силы, помогите ему! Помоги ему, Небо!

Под утро, уже на рассвете, навалился тяжёлый, как замшелый валун, сон: хоть пальцами глаза держи. Гуго почему-то казалось, как только он уснёт, парень перестанет дышать. Вот и сидел, таращась в серый сумрак. В окошке засветлело. По полу пробежала мышь. Далеко в деревне заголосил петух…

… рукав белой полотняной рубахи двигался как бы сам по себе. Руки в нём не было. Вообще тела в рубахе не было. Но она жила, шевелилась. Рукава разлетались и вздёргивались. Больше того, Гуго точно знал, кто в ней. Знал и ненавидел. Рубаха вдруг пошла винтом, взвихрилась и полетела выше и выше к небу и дальше по синему полю – чайкой…

Страх подбросил Гуго. Он проснулся, понимая, что дал слабину, прозевал и ничем уже не помочь.

Худой, как весенний суслик, Иолантис лупал глазами и бессмысленно улыбался. В дальнем углу колодой спала уставшая Прокла.

Жизнь продолжалась.

Глава 2

– И что мы тут делаем?

– В данный момент?

– Вообще. Я хочу знать, за какими демонами мы сюда притащились?

Хорошо, что над головой полоскался навес, иначе дурное солнце уже прожгло бы в их головах дырки. Лекс в просторной белой тоге возлежал на широком цветастом ковре, Энке метался по пространству, ограниченному тенью, и бушевал.

Вокруг простирался порт. С одной стороны сияла бухта, обсыпанная мелкими зелёными островками, посередине которых торчали причудливые скалы, с трёх других – людское кишение. Тюрбаны башенками, тюрбаны тыковками, пагри, дастары, банданы, головные накидки, ещё какие-то кундюкалки – призванные служить головным убором, и всё это самых разнообразных цветов. Дхоти, лунги, чудридары, шальвары, паджи… Пространство, кроме того, вмещало в себя огромное количество коров, коз, кур и прочей мелочи. И ни одной женщины. Зато грязь по истине мифологическая!

Друзья прибыли в Ваджамандрипур накануне поздно вечером. Морем. И переход-то был всего-ничего – дней десять – но качкой, отвратительной едой и душной сыростью вымотал до невозможности.

Шаланда бросила якорь в виду берега. Мгновенно образовавшаяся ночь залила пространство китайской тушью. Знакомцев в городе ни у того, ни у другого как-то не случилось, вследствие чего они остались ночевать на судне, привычно скрючившись в гамаках, чтобы утром, прихватив пожитки, сойти на твердь.

Лекс шествовал, придерживая полу белой тоги. Одетый в короткие штаны, Энке шлёпал за ним, взвалив на плечо баул с манатками.

Весь морской переход Лекс простоял на четвереньках над клюзом, а Энке – соответственно, над товарищем. Оба извелись. Один от морской болезни, другой от беспокойства.

Раньше такого с Лексом не случалось. То есть, любая качка была нипочём. Сказалась травма: три месяца полного беспамятства, потом три – неподвижности, и полгода медленного выздоровления.

Он заново учился всему: есть, пить, говорить и ходить. Пока однажды не понял, что если не уйдёт в первый попавшийся поиск, сойдёт с ума от пустоты. Была работа, было подчинение смыслам, он пустоты не чувствовал. Не стало работы, навалилась тоска. Иногда ему казалось, что он уже никогда не сможет войти в переход, но так же точно он знал, что попытается. Пусть попытка окажется фатальной. Лучше полное ничто, нежели выхолощенное существование калеки.

Махатма Мита его почти даже и не отговаривал. Прикинул что-то, потёр ладошки, приложил ко лбу своего любимого ученика и сказал: «А давай! До пункта назначения всего один короткий переход, потом неделька морем, потом с месяц в джунглях, и можно возвращаться». До перехода проводил лично и лично убедился, что Лекса в нём не зажевало. И такое случалось. Кто ж знал, что в пути его скрутит морская болезнь? А хоть бы и знали, Лекс бы всё равно пошёл.

До прибрежной деревеньки на Шри Ланке, в которую Манус Аспер попал прямиком, можно сказать, из больничной палаты, Энке добирался другой дорогой. Ему при Лексе разрешили оставаться, только пока тот находился в полной беспомощности. Дальше терпеть энергетическую аномалию в Горних высях не стали, и джинну вежливо указали на дверь. То есть, иди, и не просто иди, а по вектору. Видишь тихий мирок, всё там благостно, всё замечательно! Людей нет, даже сухопутных животных никаких. Мир в начале творения. Одни рыбы в воде плавают. Зато и воды и рыбы много. Не хочешь? Махатма Мита сочувственно покачал головой: тогда тебе одна дорога – учиться.

Так и определили вольного джинна в студиозусы. Ослушаться он постеснялся. А потом, интересно же. Чего только с ним не бывало за последние… ну, в общем, давно, а вот учиться пока не приходилось.

Лекс на Шри Ланку явился в белоснежной тоге, Энке в пёстрых коротких штанах и широкой мятой рубахе. Такое впечатление, его выдернули прямо с вечеринки, не исключено, вообще, из постели. Голову Лекса покрывали короткие все в проседи кудри, бритая голова джинна оказалась раскрашена цветными квадратиками.

– Это где у нас так носят? – озадачился Лекс, тихо сотрясаясь от хохота.

– Я туда больше не вернусь, – буркнул Энке и даже зубами прищёлкнул.

Не стоило расспрашивать. Если джинн находился в подобном настроении, даже Лекс не рисковал лезть ему в душу, или что там у джиннов? В общем, в ту тонкую субстанцию, которая у Энке без сомнения наличествовала.