Школьный двор

Три дуэли

Школа развивает в трёх направлениях – физическом, эмоциональном и интеллектуальном. И не всегда это происходит на уроке. На уроке мы постигаем школу знаний, а на переменках – школу жизни. Они практически не совпадают, но всегда дополняют друг друга.

Сашка Чернобай был средоточием зла. Худенький, высокий, белобрысый, с колючими водянистыми глазами, он заваливал в класс со злобной миной и не переставал сквернословить, пока не появлялась учительница. Добрая половина класса вообще не понимала смысла некоторых его ругательств, и от этого они казались ещё более лютыми. И фамилия у него была под стать его тёмным наклонностям. И вообще, если фамилии давались по кличкам, то значит, чернобайство у него было в крови. Имя отражает чаяния родителей, их мечту, а кличка – то, что получилось на самом деле.

Бить Сашка любил по голове, и как только раздавался звонок на перемену, каждый старался убежать в какое-нибудь людное место. Например, в буфет. Тогда Сашка стал поджидать одноклассников до начала уроков. С утра он был особо опасен. То ли ему давали подзатыльников на дорожку, то ли занятия располагали к воинственности, но в это время лучше было не попадаться ему на глаза.

Сашка никогда не заходил в класс до звонка, а останавливался у двери и высматривал очередную жертву. Все избегали встречаться с ним взглядом, но если кто-то случайно боковым зрением задевал его, он тут же наскакивал на беднягу.

Сашку я не боялась. Несмотря на длинную толстую косу и внешний облик примерной ученицы, я могла, если что, и на кулаках себя отстоять. Но и не только. Всё зависело от уровня интеллекта противника. Вот нервный Корш, например, любил читать книги и ненавидел людей. У него немного тряслись руки, и его никто не трогал, потому что он быстро заводился по ерунде и сыпал какими-то цитатами сомнительного происхождения. Как-то раз он вызвал меня на словесную дуэль. Я не могла не принять вызов, поскольку это пошатнуло бы мой авторитет и как старосты, и как главы моей группировки. В четвёртом классе меня выбрали старостой. Практически единогласно. Просто так сложилось, что мне поверяли разные секреты и тайны, которыми я никогда ни с кем не делилась, и просили совета, который я всегда давала. Принятие решений – это мой конёк с детства. Поэтому, когда встал вопрос о старосте, все показали на меня. Какие я там формальные обязанности должна была исполнять, не помню. Но это было несложно, поскольку у меня был прекрасный контакт со всеми. Я дружила и с теми, с кем мне не рекомендовали дружить, и с теми, с кем всем рекомендовали дружить. Только я это делала не по рекомендации.

Параллельно у меня была своя неформальная группировка, которую я возглавляла. Занимались мы полной ерундой, выдумывая себе какие-то цели, не имеющие ничего общего с учебным процессом. Это была другая, интересная, жизнь, со своими конфликтами и примирениями. Внутренняя жизнь класса, о которой учителя не догадывались. Нашей группировке противостояла хиленькая группировочка из двух человек. Возглавлял её Парибон. Пари-бон был славный, бойцовского вида. У него одна нога была короче другой, и ему заказывали специальную обувь, в которой он смотрелся, как настоящий комиссар. Ходил он громко, но не хромал. Его всегда сопровождал верный друг Кучер, выросший с ним в одном дворе.

Помню, зашёл у нас какой-то очередной спор с Пари-боном, и он заявил, что спор наш может разрешить только дуэль.

В воскресенье мы мирно обедали с родителями, когда раздался звонок в дверь. Папа вопросительно взглянул на маму – гостей вроде бы не ожидали – и отправился по длинному коридору, чтобы посмотреть, кто пришёл.

Через несколько минут он возвратился со странным выражением лица.

– Кто это? – спросила мама.

– Да какой-то милиционер с пистолетами, нашу дочь спрашивал.

Я чуть не поперхнулась:

– Какой ещё милиционер?

– Ну такой, со шпагой и пистолетами. Говорит, на дуэль тебя вызывает. Я его пригласил войти, но он наотрез отказался. Сказал, во дворе подождёт.

Я вопросительно посмотрела на родителей:

– Можно я пойду?

– Можно, иди уже. На улице холодно, что ж он ждать там будет! – сказала мама, переглянувшись с отцом.

Когда я вышла, Парибон важно сообщил, что поскольку у меня ни шпаги, ни пистолетов, то дуэль состоится на снежках. Он уже провёл черту по снегу и заготовил несколько снежков, которые затвердели и отливали свинцом.

Мы отсчитали десять шагов, и Парибон предоставил мне право первого выстрела. Я оценила его жест и вяло бросила снежок, попав в дерево. Очередь была за ответным снежком.

Парибон взял снежок, потоптался на месте и сказал:

– Нет, я так не могу. Ты всё-таки девчонка. Хочешь, в кино сходим?

– В кино? В какое ещё кино? Я в кино только с родителями хожу. Он подумал. – Хорошо. Ну давай тогда объединимся в маленькую группу – ты, я и Кучер, мой адъютант. Хочешь, будешь главной.

– А что делать будем?

– Помогать.

– Кому?

– Старикам всяким там, одиноким…

Парибон был благородным, хоть и не таким начитанным, как Корш. Заслышав о нашей готовящейся с Коршем словесной дуэли, он занял место в первом ряду, на случай, если понадобится прийти на помощь.

На большой перемене мы в окружении класса начали дуэль. Тянули жребий, как полагается, и Корш вытянул право первого выстрела. Он, конечно, обрадовался, не понимая, что преимущество за тем, кому даётся последнее слово. Подтянув штаны, он нервно приступил к метанию колкостей в мой адрес. Поначалу он цитировал сказки про Бабу-ягу, под которой подразумевалась я, а потом перешёл на анекдоты. Никто не смеялся, а я терпеливо ждала, пока он иссякнет. На лице моём не отражалось ничего, кроме внимания. Это злило его ещё больше. Он начал заикаться, дрожать и, наконец, процитировал самую неуместную банальность, которую только можно было процитировать:

– Бог посмотрел на твои ноги и создал колесо!

На мои ноги никто даже и не взглянул, потому что все и так знали, у кого какие ноги. И Корш знал и понимал, что спорол чушь. Это его и подкосило. Он иссяк.

Настал мой черёд. Взгляды были переведены на меня. И в тот же миг, не задумываясь ни на секунду, я выпалила то, что легло пятном на облик Корша на долгие годы и чем сегодня я не горжусь:

– Бог посмотрел на твой рот и создал унитаз…

Корш отскочил как ошпаренный под неистовый хохот класса и ещё долго трясся за партой, когда прозвенел звонок.

С Чернобаем речи о словесной дуэли быть не могло. Его интеллект был настолько низким, что никакая игра слов, кроме бранных, не возбуждала его.

Всякий раз, завидя его, я вздёргивала подбородок и демонстративно шагала мимо. Я никогда не обходила его стороной, если он оказывался у меня на пути. А оказывался он постоянно. Иногда зазор между нами критически суживался, но я непоколебимо держалась намеченного курса. Чернобай, конечно, шипел что-то, пока я плавно, но уверенно раздвигала волны воздуха между нами и давала полный вперёд, неумолимо двигаясь к цели. В эти минуты перед моим мысленным взором стоял китобоец, на котором плавал отец, и я ощущала поддержку всей китобойной флотилии «Слава».

Чернобай высился вдалеке, как айсберг, и однажды мы всё-таки столкнулись. Мгновенно и совершенно беззвучно мы вцепились друг в друга и в ритме вальса перекочевали в дальний угол коридора, чтобы никто не дай бог не прервал нашего долгожданного поединка. Чернобай c силой дёрнул меня за косу. Это было ожидаемо и тривиально. Я немедля ухватила его за чуб, и он поначалу оторопел, потеряв позиционное преимущество. Он рассчитывал, что, дёрнув за косу, заставит меня отклониться назад и я начну беспомощно барахтаться руками в воздухе, пока он будет меня дубасить. Теперь же он сам вынужден был пригнуться к земле, потому что за чуб драть куда больнее, чем за толстенную косу, которая периодически выскальзывала у него из рук. Изо всех сил стараясь не привлекать внимания, мы сосредоточенно пыхтели в углу, состязаясь в выносливости. Ученики прибывали и, подивившись Сашкиному отсутствию у двери, радостно ныряли в класс.

Мы же сосредоточенно продолжали борьбу, и перевес был явно на моей стороне. Чернобай извивался изо всех сил, которых становилось всё меньше.

– Ну что, сдаёшься, гад? – прошептала я, приближаясь к победе.

Он в ответ натужно извлёк из себя всё те же непонятные ругательства и поражения признавать не спешил. Он всё ещё надеялся, что увернётся и восторжествует надо мной. Но ложные надежды усыпляют бдительность. Улучшив момент, я успешно пригнула его к земле. Дело было швах, и он наконец это понял.

– Гитлер капут, – тихо, но внушительно проговорила я, переходя на лексикон нашей специализированной немецкой школы.

Это подействовало. Сашка поднял обе руки вверх и сдавленно выругался.

В класс я заявилась победительницей. Вид у меня, конечно, был не очень – мой роскошный белый бант увял и сдвинулся набок, коса растрепалась и оторвался манжет, – но зато настроение было что надо. Сашкин чуб, напротив, весь день стоял, как гребешок, над покрасневшим лбом, и в течение недели он всех сторонился.

Домой я пришла в замечательном расположении духа. Мамы ещё не было, я быстро стала переплетать косу. И тут – о, ужас! – увидела, что одна из прядей была выдрана. В запале драки я ничего не почувствовала. Но на войне, как на войне! Бывают и худшие потери. Поразмыслив о том, как быть с этой прядью, я решила засунуть её обратно в косу, чтобы мама не заметила потери. Я аккуратно вплела выдранную прядь в свою косищу, закрепив её сверху бантом, и вскоре начисто забыла о потере.

Бант к вечеру развязали, пожелали мне доброй ночи, и я отправилась спать.

Наутро я проснулась оттого, что надо мной стояла мама и причитала:

– Боже мой, у ребёнка выпадают волосы! Нужно немедленно отвести её к врачу!

Оказывается, пока я безмятежно спала сном победителя, прядь выпала и осталась предательски лежать на подушке.

Идти к врачу после победы над Чернобаем было бы равносильно капитуляции. Спокойным тоном благоразумной девочки я попросила маму подождать немного и сказала, что если выпадение волос продолжится, то тогда и пойдём.

Мама неожиданно согласилась, подивившись такой мудрости малолетней дочери. Папа же сразу что-то заподозрил.