Соня рапортует

Часть II

Мы с Рольфом часто говорили о том, как чудесно было бы повидать мир. Плохое экономическое положение в Германии усиливало наше желание. Поэтому мы попросили хорошего друга Рольфа Вальтера, работавшего в Китае в качестве представителя одного большого немецкого концерна, разузнать что-либо для нас.

Однажды от Вальтера пришла телеграмма: как следует из газетного объявления, английской администрации городского управления требуется архитектор. Это было английское учреждение, управляющее значительной частью Шанхая. Рольф направил телеграмму с предложением своей кандидатуры. Она была одобрена с условием начать работу немедленно.

Меня воодушевляла перспектива работать в качестве немецкой коммунистки вместе с угнетенными товарищами в Китае. Я информировала Центральный Комитет нашей партии, который был поставлен в известность и о моем пребывании в США. Должно быть, товарищам показалось странным, когда я бесцеремонно и вместе с тем наивно сделала им это предложение. До сих пор я совсем ничем не выделялась. Товарищи говорили со мной о серьезной ситуации в Китае, о соблюдении строгой конспирации, об опасностях, которые угрожают там каждому коммунисту.

В ходе второй беседы мне было сказано, что по прибытии в Шанхай со мной будет установлена связь. Я оставила адрес Вальтера, у которого мы поначалу собирались жить. Так как оформление архитектора на службу должно было производиться в Шанхае, нам не оплатили проезд, как это обычно делается при выезде на работу за границу. Да и договор о найме вступал в силу лишь после длительного испытательного срока. Путешествие поглотило наши последние гроши. Если бы в Шанхае все сорвалось, то у нас не было бы денег на обратный путь.

В июле 1930 года мы покинули Германию. Мы доехали до Москвы и оттуда транссибирским экспрессом до восточной границы Советского Союза. Мы ехали не первым классом, как все иностранцы. В целях экономии мы питались также не в вагоне-ресторане, а тайно разогревали себе суп из пакетов на маленькой спиртовке на полу вагона. Кроме того, у нас был хлеб, копченая колбаса и сало.

Мы много играли в шахматы, я лежала на верхней полке, за окном мелькали ландшафты: Урал, города Свердловск, Омск, Иркутск, прекрасный Байкал, степь и бесконечные березовые леса. Мне очень нравились непредвиденные остановки в пути. Как-то мы два часа простояли на лесной опушке. Ступени вагона были слишком высоки, чтобы спуститься на землю, однако все жаждали движения и свежего воздуха. Из всех вагонов повыпрыгивали мужчины, женщин они подхватывали на руки. Кто-то играл на губной гармонике, начались танцы. Мы смотрели на все это и тоже начали танцевать, тронутые сердечностью и радостным настроением людей.

В Маньчжурии начался восточно-китайский участок железной дороги, в Чанчуне – южно-маньчжурская линия. Мы доехали до Дайрена и оттуда на пароходе примерно тысячу километров до Шанхая.

По прибытии в порт я была потрясена масштабами эксплуатации и нищетой. Ничего подобного я никогда не видела. Грузчики поднимались из трюма корабля и так тесно шли друг за другом по перекинутым через набережную мосткам, что их бамбуковые палки, на которых были подвешены тяжелые грузы, почти касались одна другой. Пот струился по их голым спинам, на шее, на лбу и ногах проступали разбухшие вены. До пассажиров доносился запах чеснока и пота, исходящий от этого человеческого конвейера. Джонки окружили наш пароход. Инвалиды, безногие и безрукие, дети с гноящимися ранами, некоторые из них слепые, некоторые без волос, со струпьями на голове умоляюще протягивали к нам руки.

На набережной стоял Вальтер в светлом полотняном костюме и тропическом шлеме рядом с элегантной женой, которая держала в руках огромный букет цветов по случаю нашего приезда. В доме нас встретил слуга-китаец; в белых перчатках он подал к столу прохладительные напитки. Мы жили у Вальтера. В двух наших комнатах стояла удушающая жара. Москиты облепили сетку кровати. Наступила первая ночь в чужой стране.

Рольф занимал очень видное положение, нас часто приглашали в гости, и мы должны были отвечать взаимностью. Меня навещали дамы, ожидавшие ответных визитов. Это был чужой для меня мир, который я ненавидела и который резко контрастировал со всей моей прошлой жизнью. Я не противилась всему этому, так как понимала: если я, как коммунистка, хочу начать нелегальную работу, то внешне буржуазный характер жизни служил бы надежным прикрытием. Недели и месяцы я ожидала известий от партии.

Из писем домой:

«…Если не работать, то для людей моего типа, привыкших к труду, Шанхай – скучный город. Дома делать нечего: все делают бой-слуга, повар и кули. Жара такая, что боишься пошевелиться. Это не палящая жара, а влажная. Потеешь просто фантастически: пот не проступает каплями, а просто течет по тебе».

«Субботы и воскресенья мы проводим у доктора Вильгельма, известного адвоката. Часть гостей играет в теннис, другие располагаются в саду на шезлонгах; гостям подают чай, виски-сода, фруктовые напитки. Одно из любимых выражений доктора Вильгельма – «люди низшего класса». Например: «Бывать там не рекомендуется, туда ходят только “люди низшего класса”». Ничего не скажешь – вот так».

«…Еще одна жалоба в адрес европейцев. Дамы – роскошные кошечки высшего класса. Не работают, домашним хозяйством не занимаются, интереса к науке и искусству не проявляют; даже о своих детях и то не заботятся. Мужчины несколько лучше, поскольку имеют профессию, хотя бы немного работают… Вчера за чаем… Впрочем, все одно и то же. Я уже испытала это несколько раз с немцами, русскими белогвардейцами-эмигрантами и с американцами. Вначале поболтают немного о бридже, затем о последних собачьих бегах. Потом разговор доходит до последнего фильма. За исключением одного кинотеатра, все наводнено американскими звуковыми фильмами, большей частью фильмами-ревю или с пением. Содержание самое идиотское. Впрочем, здесь этими фильмами все восторгаются».

«…Новая очень любимая и популярная игра в Шанхае – вегольф. Нам бы еще научиться играть в бридж и ма-лонг, покрикивать на слуг – вот мы и стали бы стопроцентными шанхайцами…»

«…Бернштейн (из Бреслау) – холостяк и не без странностей. В период войны 1914–1918 годов он пережил, как он сам говорил, «лучшие годы своей жизни» в качестве гражданского пленного в Британской Индии, где он провел время с друзьями, хорошо питаясь и занимаясь спортом. Когда кончилась война, они откомментировали это так: «разразился мир». Для него важна проблема – хорош или плох человек сам по себе. Он не понимает, что существуют люди, для которых значительно более важен вопрос, хватает ли еды. Бернштейн продает большими партиями паровозы, что дает немалый «навар» фирме «Оренштейн и Коппель». Берлинские рабочие окрестили эту фирму «Ореншмальц и Попель» (игра слов, в точном переводе – «сало из ушей и сопли»).

«…Учитель Кук – молодой человек, гладко причесанный блондин с пробором посередине, с большими круглыми глазами в роговых очках. Когда-то он хотел стать животноводом, а сейчас «пасет» детей в немецкой школе в Шанхае. В первой половине дня каждого воскресенья он идет на концерт городского оркестра, сосредоточенно слушает, жуя при этом инжир. Каждое воскресенье после обеда он играет в хоккей за немецкую команду против длиннобородых и тонконогих индийских полицейских. Есть еще здесь и супружеская чета Канн. Она – душа здешнего немецкого театрального союза. Он, по профессии биржевой маклер, душа артистического клуба. Лучше бы уж он занимался своим маклерством, так как клуб, к сожалению, ничего интересного предложить не может. Было бы иначе, Рольфу там бы понравилось».

«…Доктор Зеебом – служащий фирмы «ИГ Фарбен»[14 - Фамилия Зеебом известна в Западной Германии. Ее члены и сегодня связаны с «ИГ Фарбен»]. Где-то в Германии у него богатые родственники с поместьями, замками или чем-то в этом роде. Обладает 300 граммофонных пластинок, участвовал в фильме «Чудо лыжни». У него стеклянный глаз, свой глаз потерял во время автогонок. Он любит Рольфа, немногословие, спокойствие и уравновешенность которого оказывают сильное влияние на этого вздорного человека. В воскресенье мы были приглашены к профессору Штумпфу – инженеру, работающему в германо-китайском университете. Он основал здесь «Немецкое братство по оружию». Недавно женился и к свадьбе получил телеграмму от его величества Вильгельма II. Думаю, если мы к ним пойдем, будет скандал».

«…Недавно были на коктейле у Унгер-Штернбергов. Она – сестра графа Кайзерлинга. Оба рафинированные интеллигенты и сверхпородистые по происхождению (брат Унгер-Штернберга – балтийский барон, белогвардеец, замешанный в шпионские авантюры реакции)».

«…Я писала вам о том, как Рольф выступал в роли режиссера спектакля Цукмайера «Капитан из Кёпеника». Все участники спектакля работали с воодушевлением. Последовало, однако, письмо от генерального консула Рюдта фон Калленберг-Бёдинхайма с просьбой не ставить спектакль. «Отвратительный спектакль, – говорилось в письме, – театральный союз должен стремиться к более высокому уровню. К тем беднякам, которые в этом спектакле показываются, можно испытывать не сострадание, а только отвращение».

«…Невероятное письмо. Рольф и Вальтер выступили с протестом. Театральный союз не осмелился поставить спектакль, а переубедить старого болвана было также невозможно».

«Вчера вечером были у Честерфрицев. Он владеет здесь крупнейшей фирмой биржевых маклеров. Американец и сказочно богат».

«…В субботу мы пригласили на чай симпатичного японца Мацумото, который живет у Бернштейна и работает представителем фирмы «Уфафильм» (по нашему мнению, он работал по заданию своего правительства). Были также Велинг и Зеебом от «ИГ Фарбен», Корф – глава фирмы «Мельхерс» и доктор Фогель – президент немецкой торговой палаты в Шанхае. По своему интеллекту Фогель и Корф выше здешнего среднего уровня. Мы намереваемся совершить с ними семейное путешествие на лодках. Джимсон – руководитель группы инженеров фирмы «Симменс-Гальске», холостяк с причудами, посылает нам удобрения для цветов в нашем садике. Цветы – это его хобби. Мирамс – англичанин, коллега Рольфа, к нашим сэндвичам не притрагивался, поскольку они приготовлены не по английскому образцу.

Тонн и Плаут – из «Трансокеанской нью-йоркской службы сервиса» и один американец по имени Зауэр – из фирмы «Симменс-Гальске». Его жена, родившаяся здесь португалка, рассказала следующую историю: на прогулке за городом она заговорила с одним крестьянином. Он сказал: «Вы говорите по-китайски, а ваш муж знает всего три слова. Давно ли он в Китае?». «Тридцать лет», – ответила она. С удивлением крестьянин сказал: «Значит, требуется десять лет, чтобы выучить одно китайское слово».

«…Ты радуешься, что я себя хорошо веду здесь в обществе. К сожалению, об этом нельзя даже сказать: с волками жить – по-волчьи выть, скорее: жить с баранами и блеять вместе с ними».

Когда часть этих писем была написана, подлинное содержание моей жизни коренным образом изменилось. Однако об этом ниже, а сейчас я вновь возвращаюсь к первым неделям и месяцам пребывания в Шанхае. В первые недели наряду с жарой, скукой и моими затруднениями с шанхайским «обществом» меня мучило отсутствие каких-либо контактов с китайским народом. Мне претили грязь, бедность и жестокость. Мое стремление к братской солидарности, мои усилия хорошо относиться к людям терпели крах. Я спрашивала себя: может быть, я только теоретически коммунистка, которая на практике оказывается несостоятельной, если эта практика отличается от того, к чему она привыкла дома. Положение мое усложнялось еще и тем, что я себя постоянно плохо чувствовала. Меня каждый день рвало, и я все больше и больше худела. Врачи опасались, что я не переношу местного климата, и все мои недомогания объясняли именно этим. Лишь в октябре здоровье мое улучшилось. Правда, я начала чувствовать какое-то «движение в кишечнике». Доктор установил, что «двигается» не кишечник, а ребенок. Я была на пятом месяце беременности, никто из врачей не удосужился обследовать меня именно по этому поводу. Теперь я радовалась тому, что «судьба» распорядилась иначе, чем мы это планировали, и что через четыре месяца у меня будет ребенок. Как только стало немного прохладней, я начала ходить по улицам, а в свободные дни мы с Рольфом совершали вылазки за город. Я много читала, изучала китайский язык и радовалась достигнутым успехам. Постепенно я привыкла к стране, узнала характер ее людей, познакомилась с красотами природы, наслаждалась культурой Китая. Однако прежде всего я пыталась глубже понять политические события в стране.

28–30 октября 1930 года

«…Вчера, в воскресенье, мы на автобусе выехали недалеко за город. Среди китайцев мы были единственными европейцами. У реки мы вышли из автобуса и обнаружили прекрасные места. Здесь и там были видны небольшие деревни и дома крестьян, бамбуковые леса и хлопковые поля.

В Шанхае более трех миллионов жителей. В иностранных кварталах города живут 48 тысяч иностранцев и 140 тысяч китайцев. Кроме того, в китайской части города, Чапэй, живет еще миллион шестьсот тысяч китайцев. Среди иностранцев примерно 180 тысяч японцев[15 - Значительно большая часть японцев жила в районе за чертой иностранных кварталов], 6 тысяч русских эмигрантов-белогвардейцев, 7900 англичан, 1400 французов, 1800 американцев, 2 тысячи индусов, 1300 португальцев, 1400 немцев. Между делом я изучаю различные стороны жизни Китая. Коммунисты имеют здесь наиболее сильные позиции в трех так называемых красных провинциях, территория которых равна территории Германии и численность населения которых точно соответствует населению Германии. Они управляются народным правительством. Земля в деревнях общая, амбары риса также, помещичья собственность ликвидирована и т. д. Красная армия в этих провинциях насчитывает в целом 190 тысяч бойцов, за ними стоят миллионы организованных жителей города и деревни.

…Два месяца тому назад Чан Кайши начал крупную «кампанию подавления красных», которая в апреле должна была завершиться уничтожением всех красных. В этих целях в поход на красные провинции были направлены правительственные войска численностью 390 тысяч солдат.

…Иностранные державы поддерживают, естественно, Чан Кайши. Из 121 находящегося здесь иностранного военного корабля значительная часть дислоцируется на реке Янцзы и совместно с китайским флотом обстреливает подразделения Красной армии на реке и берегах.

…Для понимания здешней обстановки необходимо также учитывать, что центральное правительство в Нанкине (Чан Кайши) не имеет никакой власти во многих провинциях – значительная часть страны управляется и облагается налогами лично генералами. Каждый такой генерал имеет своих собственных солдат, и войны этих генералов между собой опустошают страну. Есть районы, где нанкинские и «независимые» генералы ничем не отличаются друг от друга – одинаково, например, эксплуатируют население подчиненных им провинций. Их солдаты в равной мере влачат нищенское существование».

У меня по-прежнему не было связи с партией. Я намекнула брату, что, видимо, товарищи в Германии ничего в этом направлении не предпринимают. Теперь я надеялась на какой-либо ответ. Хотя замужней европейке жилось в Китае неплохо, я жаждала деятельности и оставила свои попытки лишь после того, когда узнала, что у меня будет ребенок. Именно в этот момент появилась возможность работать.

21 октября 1930 года

«Радостная новость. Я получила интересную работу, которой занимаюсь половину дня. Я как-то упоминала о Плауте – руководителе телеграфной Трансокеанской службы Киомин. Вначале я привела ему в порядок политический архив – вырезки из немецкой и английской прессы…»

30 октября 1930 года

«Моя работа по-прежнему меня интересует. Плаут большой делец, но он действительно один из крупнейших знатоков Азии и Китая. Из этого я извлекаю пользу для себя, задавая ему целенаправленные вопросы, на которые он подробно отвечает – в политическом плане, разумеется, односторонне».

Через Плаута я познакомилась также с рядом журналистов, в том числе с представителем ТАСС. Мне было до слез обидно общаться с этим товарищем в качестве представительницы буржуазного общества. Был момент, когда я подумала, почему бы тебе не пойти к нему и не рассказать ему, что ты коммунистка и чувствуешь себя всеми покинутой. Однако у меня хватило ума не сделать этого. Плаут знал в Шанхае американскую писательницу Агнес Смедли. Будучи в Германии, я с большим интересом и волнением прочитала ее книгу «Одинокая женщина», в которой она описывает свою жизнь, полную горькой нужды. Агнес была дочерью неквалифицированного рабочего, который не умел ни читать, ни писать. Деньги на учебу она зарабатывала как посудомойка и сборщица табака. Впоследствии Агнес многие годы проработала в Берлине в Университете Гумбольдта. Она жила в Индии и принимала там участие в революционном движении. Еще в Берлине в году 1929 или 1930 со мной произошел следующий случай, имеющий отношение к биографии Агнес: партия организовала тогда большую выставку на Потсдамской площади. Мне было поручено продавать книги. Джон Хартфильд взял на себя художественное оформление павильона. Каждый вечер там выступали наши пропагандисты. Выставка экспонировалась в течение четырех недель с 14 до 22 часов.

Когда к моему прилавку подошли два индуса, мне захотелось продать им книгу Агнес Смедли «Одинокая женщина», и я рассказала им содержание книги.

Особенно подробно я остановилась на истории брака Агнес с одним индусом, с которым она впоследствии разошлась. Старший из индусов кивнул: «Все правильно, я тот индус, который был женат на Агнес».

Я знала, что Агнес работает в Китае корреспонденткой буржуазной газеты «Франкфуртер цейтунг», однако придерживается значительно более левых взглядов. Мне очень хотелось с ней познакомиться, но я стеснялась подступиться к такой для меня крупной личности.

Когда Плаут узнал о моем желании, он связал меня с ней по телефону. Вспоминаю, что мы договорились встретиться на следующий день и я нарисовала ей по телефону свой портрет: «Двадцать три года, рост один метр семьдесят, очень темные волосы и большой нос». Она расхохоталась и отпарировала; «Тридцать четыре года, среднего роста, особых примет нет». Следующий день было 7 ноября – 13-я годовщина русской революции. Я купила для дома красные розы, чтобы хоть что-то напоминало мне об этом дне. Как чудесно мы всегда праздновали 7 Ноября в Коммунистическом союзе молодежи! Мы договорились о встрече в центре города и сразу же узнали друг друга. Агнес держала в руках букет красных роз, похожий на тот, что стоял у меня дома. Она хотела подарить его представителю ТАСС по случаю 7 Ноября. Если не ошибаюсь, мы сидели в кафе. Агнес подробно меня расспрашивала, и поскольку я узнала ее взгляды и очень ей симпатизировала, то впервые после прибытия в Шанхай я не стала делать тайны из своего мировоззрения. Я упомянула, что очень страдаю от своей изоляции, но не просила ее помочь мне установить контакты, поскольку не знала, коммунистка она или нет. Родителям я об этой встрече писала:

10 ноября 1930 года

«…Агнес выглядит как интеллигентная работница. Просто одета, редкие каштановые волосы, очень живые, большие темно-зеленые глаза, отнюдь не красавица, но черты лица правильные. Когда она отбрасывает волосы назад, виден большой, выступающий вперед лоб. Ей здесь нелегко. Европейцы ее не приемлют, поскольку она их глубоко оскорбила. По случаю ее приезда американский клуб с феодальными замашками устроил чай. Агнес пришла и, интересуясь всем, что имеет отношение к Китаю, спросила, есть ли здесь кто-либо из китайцев. «Нет, – ответили ей, – среди членов клуба китайцев нет». «А среди гостей?» – спросила она. Ответ: «Китайцам не разрешено посещать клуб». После этого она поднялась и ушла.

Англичане ее ненавидят, так как в прошлом она принимала участие в революционном движении в Индии.

Китайцы также следят за каждым ее шагом, хотя она действительно является здесь корреспонденткой «Франкфуртер цейтунг».

Мы стали с Агнес большими друзьями. Не проходило, пожалуй, дня, когда бы мы не встречались или не беседовали по телефону.

12 ноября 1930 года

«Вечером в воскресенье мы заехали к Агнес домой. Я набросилась на ее библиотеку немецкой, английской, индийской, китайской литературы. Потом мы пошли поесть с ней и еще с двумя китайскими друзьями в китайский ресторан. Один из них работает преподавателем китайской литературы в школе, другой – ее секретарем».