Пообещай

– Развоплотиться из Богов, чтобы погрязнуть в заботах? Нет, спасибо.

Тогда почему туда тянет ее? Вопрос, остававшийся без ответа последние несколько месяцев (лет?).

Ресторан на втором этаже. Теплые и пряные эльфийские сквозняки, пахнущие карамелью, сверкающие фонтаны, тончайший фарфор и приготовленная в живом пламени еда – вкусная необыкновенно. Улыбки официантов накрахмалены пуще скатертей, уши ласкает музыка ангельских арф. Почему мне здесь тесно? Что не так?

Наверное, всему виной однообразие и покой. В Верхнем Мире не существовало сумасбродства, случайностей, хаоса и беспорядков, и всех это устраивало.

– А я, знаешь… – пауза и зависшая в воздухе нерешительность, – хочу попробовать…

– Попробовать что?

– Стать человеком.

Калея подавилась крабом.

– Человеком?

– По-настоящему.

– Ты ведь шутишь сейчас?

Противно и слишком звонко стукнулся о тарелку выпавший из пальцев подруги нож, в их сторону обернулись головы – все как одна с прическами, укладками, завивками.

Эмия наклонилась вперед и зашептала горячо, сбивчиво:

– Мы живем вечно, но так одинаково.

– Одинаково? Да к нашим услугам все разнообразие Астрея!

– Но мне этого мало… Чего-то не хватает.

– Эй… Эй… – и выражение искреннего участия в черных глазах, – ты просто устала, слышишь? Эти мысли твои – они меня пугают. Возьми отпуск на две недели, слетай к волшебным источникам, искупайся, отдохни…

– Но я не устала.

Эмия отложила столовые приборы и покачала головой. Ее здесь не поймут. Нигде, судя по всему, не поймут.

Целых пять минут, пока тщательно выскребала мороженое из вафельной корзинки, Калея делала вид, что все в порядке. Потом не выдержала, укоризненно покачала головой и спросила с нажимом:

– Эм, ты помнишь о том, что люди всегда чувствуют негатив?

– Помню.

– Они не могут его не чувствовать.

– Знаю.

– Если ты станешь человеком и потеряешь хотя бы одну единицу манны из-за неверного поступка, тебя ждет Верховный Эфинский Суд – ты об этом знаешь?

– Я…

Калея не дала договорить:

– Они больше не воплотят тебя в Боги, слышишь? Они этого не сделают. А человеком ты сможешь прожить всего тридцать дней. Это… того стоит?

Доедали они в молчании.

* * *

(Fabrizio paterlini – The clouds)

Вечер.

– Нам прислали три корзины с цветами и одно электронное приглашение.

– Открой.

Одетый в трико, сверкая обнаженным торсом, как она любила, Павл кивнул. И воздухе тут же зазвучал мягкий баритон Романоса:

– Дорогая, прислать за тобой колесницу в девять? Сначала в Звездную Галерею…

– Закрой.

– Что-нибудь ответить Романосу?

– Ничего. Хотя, нет… Ответь, что у меня не подходящее случаю настроение.

– Как скажешь, Эмия. Что тебе приготовить: ужин, ванную, комнату для расслабляющего массажа?

– Ничего.

– Совсем?

Робот чувствовал ее странное настроение, но едва ли мог чем-то помочь.

– Позови меня, если…

– Позову.

Павл скрылся в соседней комнате – наверняка, принялся чистить белоснежный палас или протирать от несуществующей пыли предметы.

Иногда ей его хватало – своего помощника. Иногда. Когда Эмия ложилась в постель, закрывала глаза и представляла, что это не рука Павла, но того человека, которого она искренне любит, – любит так сильно, что ее душат эмоции, слезы, чувства – все вместе.

«Боги так не любят, – упрекнула бы Калея. – Наша любовь ко всем одинакова…»

Одинакова… Как будто ее нет ни к кому. Странная любовь.

Романос, Пелиогос, Донт, Эреон – у нее было много ухажеров, но все они казались ей одинаковыми, как шпалы рельсов призрачного трамвая.