Санара

Слово мне нравилось.

К тому времени, когда на сотовый позвонила мать, ковры во всех комнатах пахли моющим средством, поверхности полок и столов блестели, в углах после швабры ни миллиграмма пыли.

– Алло!

Я бодрая, полностью успокоившаяся и вернувшая приподнятое расположение духа.

Сколько прошло, полтора часа? Почти два?

А на том конце рыдали.

– Мама, что такое? Мам?!

– Леа… его аэролет… попал в грозу…

Моя способность слышать моментально нырнула в болото – уши закупорились, сознание поплыло.

– Не может быть…

– …Они сели на воду, а ты ведь знаешь, что А-7 слишком тяжел для воды… Папу вытащили из океана, вода в легких. Откачали, но он в реанимации… Я сейчас к нему. Вы с Герой празднуйте, ладно? Не отменяйте виллу, но мы не приедем…

– Мама, я выезжаю…

– Не вздумай, я с ним, он стабилен. Только придется без торта – не привезу…

Вода в легких. Операция не нужна, но он в реанимации…

Долбил виски невесть откуда взявшийся отбойный молот, выпала из рук тряпка. Я кое-как удерживалась от того, чтобы не осесть на пол прямо возле стола; сотовый давно пищал короткими гудками.

Совпадение. Грозового фронта не было по прогнозам…

Совпадение?

Меня знобило посреди теплого дня.

Это случайность… Отец выберется, он сильный.

Какое-то время я сидела в тишине, неспособная соображать или же не желающая этого делать. Облако, кружившее до того в отдалении на горизонте, все-таки закрыло собой солнечный свет. Плавали в косом луче света поднятые пылесосом невесомые пылинки – их все не убрать, сколько ни старайся.

Мне отчаянно требовалось чье-нибудь душевное тепло, рука поддержки. И потому, когда разразился трелью стационарный телефон, я направилась к нему, как измученный жаждой нищий к протянутой фляге. Пусть это будет тетя, бабушка или же одна из подруг… Пусть мне скажут те самые банальные слова поздравления, к которым раньше я относилась снисходительно, пусть пожелают «добра», «здоровья», «радости», «счастья» или же чего угодно. Я во все поверю, укутаюсь в это, завернусь, как в теплый плед. И полегчает.

– Алло…

– Я предупреждал, – раздался на том конце мужской голос, который я успела возненавидеть.

Рвануло в неконтролируемый галоп сердце.

Безо всякого ответа трубкой о телефонный аппарат я брякнула так, что будь то не трубка, а челюсть, у нее выпали бы все зубы.

* * *

– …Незнакомец в парке угрожал вам? Чем именно? Грозил лишить вас жизни, нанести увечья?

– Да… он… нет.

Охранитель низшего чина, оставшийся дежурить в управлении, откровенно скучал. Мятая рубашка, такое же мятое, уже уставшее от жизни, хоть и молодое лицо. Сутулый вид. За окном жара, беспечно звенит день; в кабинете прохладно, убрано, но неуютно. Я стойко держалась под неприветливым взглядом.

Хотелось бы мне ответить «да, сволочь, угрожал!», но мужик на лавке – обидно признавать – напрямую этого не делал. Все юлил, мол, жизнь хрупкая, судьба изменчива, здоровье родителей не вечно – вдруг все рухнет?

– Доставал при вас оружие?

– Нет. Но говорил, что, если я не брошу заниматься научным трудом, все начнет меняться в плохую сторону. И начало.

– То есть незнакомец вам не угрожал?

Ему хотелось побыть снаружи – следователю. Не здесь, где тихо и пусто, где в коридорах не слышны даже редкие шаги, а в сквере, откуда доносилась веселая музыка. Постоять в тени деревьев, покурить, размять затекшие от долгого, а главное, бессмысленного сидения на стуле, плечи. Он бы давно ушел, оставив на двери телефон для срочных нужд, быть может, прогулялся, съел мороженое, но явилась я. И осталось лишь кидать тоскующие взгляды на пыльное окно. Настоящие сложные дела решались быстро и сразу же передавались в Суд, а этот был обречен принимать граждан, подобных мне.

– Угрожал… Но не напрямую, завуалировано.

Тяжелый вздох.

– А чем именно вы занимаетесь?

– Элементалогией.

Хорошо, что сидящий напротив не хмыкнул вслух «это ж одно с мифологией». И веры мне, судя по равнодушным глазам, сделалось еще меньше.

– В этой науке есть что-то важное?

– Есть, конечно! Или будет. Я не знаю… пока.

Наш диалог расползался по швам, как тонкая бумага, измазанная в клейстере.

– Грозили надавить на ваших родителей? Родственников?

– Этот мужчина сказал, что аэролет моего отца попадет в грозу, которой, между прочим, не было на метеорологической карте. И он попал!

На меня смотрели безучастно, как на душевнобольного, которому полагалось пятнадцать минут в день беседы с доктором «по душам».

После продолжительной паузы подъехал, придвинутый чужой рукой, по столу пустой лист бумаги, следом была предоставлена ручка.

– Пишите.

– Что… писать?

– Заявление.

Я, никогда в жизни не писавшая заявлений, растерялась.