Лобстер и картошка в мундире

Вчера с Андреем Корольковым были в Лермонтовке, на вечере поэзии. Выступали молодые поэты.

Ну и, конечно, по нашей уже сложившейся традиции без селфи мы с Андреем не ушли.

Решили сняться с Лермонтовым, втроём. В фойе библиотеки бюст его стоит, красивый такой, бронзовый.

Вот малая часть комментариев Андрея:

«А откуда у тебя вдруг такая рязанская физия?»

«Нет, давай сторонами поменяемся, я с другой стороны фотогеничнее как-то… Нет, давай обратно, было лучше…»

«Теперь в кадре только один мой нос из всего лица…»

«Нет-нет, Михаил Юрьевич пусть посередине будет, не надо, чтобы он мне в затылок дышал…»

«Из 11 попыток дубль второй – лучший. Как обычно…»

В Маяковке на «Мертвых душах»

Была сегодня в Маяковке на «Мертвых душах». В постановке Сергея Арцибашева.

Светлая ему память.

Какой же талантище! И как несправедливо с ним обошлась Маяковка. Лучшие её спектакли – его спектакли. Самые кассовые спектакли – его. И, наверное, самые долгоживущие – тоже его.

Но в Маяковке ни в одном, даже самом захудалом, уголке нет портрета Арцибашева.

Даже после его смерти не хотят отдать ему долг. Долг если не благодарности, но хотя бы памяти…

Хорошо, на программках не вымарали его имя.

Он умер, а его спектакли живут. Как и произведения Гоголя.

Арцибашев для меня – великий. Потому что он понимал главное в искусстве – зритель-читатель-слушатель в конце должен испытывать катарсис. Ради этого очищения всё и делается. Ради очищения души.

И ещё. Я другими глазами посмотрела на Плюшкина. Пожалела его. Полюбила даже. И вот странно: я, психолог, должна бы знать, что патологическое накопительство происходит не от жадности, а от душевной травмы. От желания защититься вещами. Или же от желания удержать. Плюшкин не смог удержать жену – она умерла. А он любил её. Вот она, травма. А потом пошло-поехало: дочь сбежала, сын ушёл (понятно, что обстановка дома всё ухудшалась, тут на край света сбежишь, но Плюшкин-то хотел как лучше для них…) А младшая ещё хуже – умерла. Всех потерял. Никого не смог удержать. Так хотя бы вещи… Хотя бы то, что подвластно…

С детства забитый в сознание образ смешного и жалкого скряги не давал всё это увидеть раньше. А тут – ясно и чётко показали. И Гоголь ведь тоже понимал в этом, не зря же он рассказал нам о жене и детях Плюшкина. Вот ведь как…

И Чичиков там такой… Всегда думала – так ему и надо. А тут – жалела его от души. И желала ему счастья, семьи и сберечь душу…

Спасибо, Мастер! Всё, посеянное Вами, живо!

И ещё раз. Гоголю. Или наоборот. Думаю, уже не важно…

Спасибо, Мастер! Всё, посеянное Вами, живо!

В театре «Современник»

В эту среду была в театре «Современник», смотрела спектакль на малой сцене. Там она называется другой.

Вообще, поняла, что больше люблю посещать малые сцены – там действительно спектакли другие.

Компактность зала, зачастую отсутствие сцены как таковой: нет ни возвышения, ни занавеса, – создает другую атмосферу. Часто скудость места компенсируется нестандартными сценическими решениями. В общем – люблю я эти другие сцены!

Вот и в среду всё было… Я ведь и не писала, потому что не могла сформулировать всю гамму чувств, которые всколыхнул этот спектакль. Да и сейчас ещё очень сложно обо всём этом говорить. Волна, поднятая в моей душе в среду тем действом, ещё катится куда-то, дышит, перебирает прибрежные камушки, живёт…

Спектакль называется «Время женщин», он поставлен по пьесе, или рассказам, или роману, уж не знаю точно, Елены Чижовой. Режиссёр – Егор Перегудов. Время действия, вообще-то, совсем «не моё» – 50-е и начало 60-х. Я больше люблю всё, что с середины 60-х: фильмы, моду, музыку, дизайн мебели, принты на одежде и обоях…

Спектакль начинается с того, что на плите закипают чайники – из их носиков начинает идти пар. И весь спектакль так: условность, принятая в театральном действе, соединяется с потрясающей достоверностью деталей (например, героиня режет настоящий лук и взаправду жарит его на плите, от чего по залу разливается лёгкий (не противный!) запах жареного лука).

Я не буду пересказывать сюжет, это неблагодарное дело. Скажу одно – спектакль тяжёлый. Там не постоянного «ха-ха», которое так и хлещет из телевизора в последнее время. Чернуха и ха-ха. Ха-ха и чернуха. Перемежаются они так… Да и во многих театрах это бесконечное «ха-ха» поселилось, кажется, навечно. И всё оно почему-то ниже пояса находится…

В этом спектакле есть глубинный юмор. Ведь его можно найти даже в самой трудной жизненной ситуации. Можно его найти. Можно. Всегда можно улыбнуться. Если сила духа позволяет. И там это есть. Есть всё – любовь, слёзы, смерть… и юмор. И радость.