Лобстер и картошка в мундире

Прихожу после школы. Весёлая такая. Как сейчас помню.

Бабушка на лавочке сидит уже. Меня ждёт. С ключом. В смысле, бабушка без ключа. Ей сказали, что я с ключом буду.

Ну, доставай, говорит.

Я ищу ключ. Везде.

В карманах – нет. В портфеле – нет. Идём по следу моему к школе – может, думаем, по дороге потеряла? По следу – тоже нет. И в школе нигде, естественно, нет.

Тут опять придётся сделать отступление. Жили мы на втором этаже. И папа мой, дай Бог ему здоровья, всегда был и остается большим фанатом свежего воздуха. Окно в родительской спальне не закрывается никогда. Даже в двадцатиградусный мороз. И тут тоже осталось – уехали родители одновременно, окно никто закрыть не успел.

А раньше у подъезда всегда стояли лавочки, на которых бабки бдили. Тоже – всегда. (Вот куда теперь делись эти лавочки, непонятно мне? Кому мешали эти лавочки? Да и бабки тоже?.. Ну да ладно…) Но бабки выходили к вечеру, а из школы я возвращалась к обеду. Поэтому сгонять с лавочки никого не пришлось. Попросили мальчишек. Они поставили лавочки одну на другую, влезли по ним, как по лестнице, в открытое окно. И отперли нам дверь.

До приезда родителей мы с бабушкой выходили из дома строго по очереди. Ключ-то был единственный. Который я потеряла. И теперь даже дубликат сделать не с чего было.

Приехала мама.

Бабушка скупо рассказала.

Такой злой я маму, наверное, больше никогда не видела.

Она не кричала. Не ругалась. Ни-ни пальцем или там ремнём. Не-е-е-ет.

Первым делом мама сделала дубликаты. Для меня. Для папы. Для бабушки. Для двух квартир соседей.

Перед тем как выдать мне ключ, мама достала коробку с рукоделием, нашла там самую красную, самую широкую, самую атласную ленту, вдела её в головку ключа и собственноручно повесила мне всё это на шею. При этом сказала:

– Будешь носить теперь так. Как малышня. Раз смотреть за своими вещами не научилась.

А я и не обиделась. Мне даже не было стыдно ходить с этой красной лентой, которая выпирала из всей одежды. Спрятать её было невозможно. На моей тощей шее эта лента болталась, словно шарф. И убрать с шеи ключ на ленте было нельзя. Потому что мама сказала. И мама зорко следила: на месте ли ключ. С лентой.

Не помню уже, сколько я так проходила.

А мама даже не помнит этого случая.

Папа приехал позже и застал меня уже с лентой на шее. Воспринял это как данность. Историю с ключами ему как-то никто не рассказал.

Бабушка умерла…

Поэтому историю с потерянным ключом знаю только я. Теперь и вы.

А я с тех пор ничего не теряю. Только ищу. На территории квартиры.

В Даниловском монастыре

Была сегодня в Даниловском монастыре.

Минут сорок, может быть, там провела. Возможно, чуть больше. Ну, час от силы. А столько сценок, типажей перед глазами прошло, что на неделю, если не на месяц, хватит.

Вот хотя бы.

Стою в очереди за свечами. И что-то долго так. Почему-то ажиотаж с записками – люди в скиты какие-то о ком-то подают, акафисты заказывают, простые молебны, не простые (я уж не очень разбираюсь какие), цены уточняют…

У меня совсем голова кругом пошла. Тоже ведь думаешь – а вдруг и мне надо! И все так помногу записок подают. Штук по пять, а то и больше. И все именами испещрены. Красиво смотрится издалека…

А за конторкой женщина бойкая такая. Как орешки щёлкает – объясняет, что да как. Звонким таким голосом, с четкой дикцией, что нечасто наблюдается у женщин за церковными конторками – ни звона, ни дикции, ни внятности, бывает, не дождёшься. А эта особенная какая-то. И со смаком всё делает. В удовольствие ей. Даже и в очереди стоять интересно – когда вот такая за конторкой сидит.

Но тут тётки какие-то совсем бестолковые подошли. Вернее, очередь их подошла. Уточняли всё, уточняли… Особенно одна совсем непонятливая. А та, звонкая, с такой же охотой объясняет. И очередь вроде тоже в моём настроении – слушает, думает заодно: может, и мне чё надо.

Вдруг мужик, стоящий за мной, громко так говорит:

– Ну совсем совести нет!

И эхо даже дрогнуло от неожиданности – эт-эт…

И очередь вздрогнула.

Тётка через какое-то время наконец отошла от конторки. Причём она не все дела переделала, а пошла что-то в записочках своих бессчётных дописывать или исправлять.

И тоже громко так, ни к кому не обращаясь конкретно:

– Вы уж извините меня, бестолковую.

А я и не обижалась, например. Я такая же бестолковая. А как к конторке подойдёшь – обычно последняя толковость пропадает куда-то.

Другая, её подруга, быстро управилась. Может, уже и боялась лишние вопросы задавать.

Тут и моя очередь подошла. Я тоже постаралась поскорее, чтобы дяденьку не нервировать. (В итоге забыла пряничный домик – миленький и малюсенький – купить, с жителем-медвежонком внутри. Ну да ладно! Может, и не нужен он мне.)

А за строгим дяденькой другой стоял. Я его так и не разглядела. Но голос добрый такой. Не благостный-постный, а именно добрый. И юмор в нём слышится, смешинка такая. И он тоже, не обращаясь как будто ни к кому, говорит:

– Место святое. Лишнюю минуту в нём постоять – ничего плохого тут нет, одна польза.

И книжечку с конторки взял с акафистами. Мол, можно стоять и молиться, например.

А тот, за мной который, взвился:

– А ничего, что я за пятьсот километров приехал?

– Ничего, – отвечает добрый со смешинкой голос.

– А ничего, что мне обратно ещё ехать?

– Ничего, – в ответ, – а то мог бы и не ехать…

– Да вот не мог! – всё больше раздражается мужчина «тупости» собеседника.

– А раз не мог, то стой и терпи. И жди своей очереди со смирением, – не меняя интонации, ответил голос, и его обладатель углубился в сборник акафистов.