STROMATA. Сборник рассказов

STROMATA. Сборник рассказов
Вероника Ванчугина

Любителям фантастики, жизненной магии и просто интересных коротких историй, легкого слога, глубокого смысла эта книга непременно понравится. Жанр короткого рассказа позволит за сквозняком дней пережить много интересных жизней других времен и миров, чтобы, вернувшись, запомнить это путешествие навсегда.

STROMATA

Сборник рассказов

Вероника Ванчугина

Дизайнер обложки Вероника Ванчугина

Редактор Кирилл Ванчугин

Корректор Кирилл Ванчугин

© Вероника Ванчугина, 2019

© Вероника Ванчугина, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4490-8909-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Истории над склянками

Как красив был своей блеклой бежевостью среди кричащих цветов цирковых палаток ее шатер. Он стоял вдалеке, как гордая обточенная ветрами светлая глыба. Она не уступала своему шатру в оригинальности. Среди балагана и вдруг – Шаманка, так ее прозвали за пронзительный, понимающий, много видевший, порою нестерпимо жесткий взгляд, за манеру говорить так, что все вокруг смолкало, прислушиваясь к ее словам, за уникальную своей скользкой неприметностью внешность, за красивые руки и глубокий голос.

Каждый вечер она открывала свой шатер для желающих погреться у живого огня, вдохнуть дымную вязь благовоний, прикоснутся к чему-то настоящему, первоначальному, глубинному. Узнать силу трав и камней, купить поющий ветер или ловца снов и принести кусочек чуда в дом. Хотя ее особинка была не в этом, люди приходили послушать ее истории, которые она рассказывала над своими загадочными скляночками.

За небольшой конторкой под оранжево-теплыми бумажными фонариками, которые по праздникам запускают в небо, стоял деревянный ячеистый открытый шкафчик, в нем стояли чудеса, разлитые по емкостям. Пузатые фарфоровые вазочки, арабские со сложным орнаментом флакончики с разноцветной эмалью, маленькие пузырьки из-под духов со стеклянными затычками, китайские круглые помадницы из перегородчатой эмали, простые колбы. И в каждой скляночке жили и дышали чужие жизни, свернутые и заточенные словно джины. И когда люди обступали ее конторку плотным, внемлющим кольцом, она брала одно из сокровищ в свои украшенные каким-нибудь неприметным кольцом руки, открывала и начинала свой рассказ, разворачивая историю, как киноленту, окутывая событиями так, будто они происходили среди слушателей. Истории, как и склянки, были совершенно разные, каждый находил в них что-то свое.

Сегодня она достала красную колбу, из которой валил белый, похожий на куски ваты, пахучий дым. История пахла лекарствами, хлоркой, каменной пылью и пеплом.

Замеревший маятник

После аварии девочка лежит в коме, спелёнатая в собственное тело, все слышит и понимает, но никак не может очнуться. Врачи обсуждают с родителями последнюю возможность – вколоть девочке экспериментальный препарат Барьер 18, который может либо вывести девочку из комы, либо ее убить, а поскольку мозг в коме все равно повреждается, они решают рискнуть.

Девочка попадает в безвременье, своеобразную пустыню своего я и долго по ней скитается, встречая по пути страхи, обиды, гнев и отчаянье. У нее есть маленькие помощники – это ее обещания, улыбки, радость, которые посещают ее в виде золотистых бабочек, садящихся на голову. Где-то в глубине этой пустыни стоят часы ее времени, и маятник на них застыл. Ей предстоит найти эти часы и снова раскачать маятник, но для этого пустыню нужно превратить в цветущий сад. Со временем, которое так неоднозначно в этой пустыне, девочка понимает, что ей здесь не так уж и плохо, она размышляет над тем, чтобы остаться здесь навсегда. Но тут часы начинают разваливаться, а внутренние органы девочки отказывать по одному.

Шаманка, пряча конец истории в улыбке, позволяла слушателю самому додумать, а желающему узнать все до последней детали – купить заветную колбу.

Оставив колбу на конторке, она достала еще одну вещь из шкафчика – маленький хромированный пенальчик, вроде тех, где хранят сверла, шурупы, дюбеля и прочую мелочь. Она грохнула его о конторку и с усилием начала отвинчивать крышку. Гладкий цилиндр сопротивлялся, но неприятно взвизгнув крышкой, наконец, открылся.

Вверх по дрели

Сверло в висок – это было излюбленным хобби Ванюши. Он занимался этим с отрочества, тренируясь на животных, теперь, когда стал самостоятельным маньяком, заслужил уважение изощренностью убийств и нетривиальностью орудия. Женщины падали в его объятья, как подкошенные. Он выбирал только доступных, зачем ему канителиться с порядочными. Так и жил Ванюша от жертвы до жертвы, пока не встретил загадочную женщину, предложившую ему совершить путешествие по дрели. Орудие не ново, схема та же, но чего-то он не учел. Игра началась, но он не подумал, что выбраться из игры не сможет даже по настойчивому требованию, что дрель движется, и все не так просто…

История Ванюши пахла кровью, металлом и жженой резиной.

Шаманка предварила третью историю словами: «Когда голову кружит любовь, очень страшно в конце осознать, что это только давление». Флакончик старых французских духов все еще слабо ими пах.

Браво, браво!

Он любил играть, просто очень любил играть. Его злые розыгрыши, подтрунивания, игры, подшучивания на грани издевательства; женщины прощали ему все потому, что были влюблены, впрочем, как и предыдущие. Только почему-то никто так и не понимал его тонкой игры, и все при расставании плакали, закатывали истерики. При очередном разрыве одна из них как-то сказала: «Когда-нибудь ты заплатишь за все, шут!». Она все больше молчала, кусая губы, глаза сухие, воспаленные. Но что за беда… он уже забыл ее.

Алисия была не похожа ни на кого, она тоже любила играть и понимала его шутки. Ее едва ощутимое присутствие, тонкий вкус, юмор, цвет кожи, запах. Он уже любил ее, как вдруг она просто говорит: «Игра окончена, браво!»

Шаманка ставила последнюю склянку к первым двум и, улыбаясь, умолкала. Все эти истории ждали своих новых владельцев, пытливо вглядываясь в людские лица напротив. Немногие отваживались пойти на поводу у первого порыва – купить сразу, чаще люди возвращались днем, прожив с услышанным ночь и утро. Когда история просачивалась сквозь тонкую кожу, когда о ней напоминал уловленный запах или звук, тогда люди возвращались и, покупая все, просили еще, но темноглазая Шаманка отвечала: «Только три истории за раз, приходите вечером».

По утрам Шаманка выскальзывала из своего уютного шатра и устремлялась в город. Истории сами находили ее, разыгрываясь, порою, прямо на глазах. Как только ее чуткое ухо улавливало что-то интересное, она высовывала из кармана неприметной одежды горлышко пустой открытой склянки и хитро, даже плотоядно, улыбаясь, наблюдала, как зеленая фосфоресцирующая нитка тянулась от героев новой истории к склянке, шаманка поворачивала ее за горлышко, будто сучила эту нить. Увиденное ею помещалось в ту же емкость плотным комком образов, запахи послушными юркими воздушными запятыми ныряли в нее, оставалось добавить немного воды и дать настояться. Вода связывала всю историю своей живой журчащей памятью, не давая ей отслоиться, раствориться или испортиться.

Она только закончила закупоривать новую историю, с запахом хвои, вкусом и холодом родниковой воды и манящим светом звезд.

За поверхностью

Семилетний Антошка проливал воду из медного ковша на землю, засмотревшись на звезды. Он завороженно глядел вверх на первое самостоятельно выученное и самое любимое созвездие Большой Медведицы или Макоши, как говорит дедушка. Милый дедушка умело переплетал астрономию со сказкой и подспудно учил его всему. А Макошь или Мать Ковша протягивала к нему свои лучистые руки и звездно улыбалась, а маленький Антошка думал: «Что же там, за поверхностью Ковша, и действительно ли он Ковш?». Через сто лет он первый поучаствует в тестировании своего изобретения – звездного телепорта. Для всех он просто потерял сознание, а ему снова было семь лет, и он был там, на неизвестной земле. За поверхностью Ковша.

Теперь все эти вкусные истории, обещанные пытливому слушателю и ценителю, перед вами.

Бриллиантовый мир

Медный, заунывный звук разносился ветром, ржавая шпалина, привязанная веревкой, покачиваясь, стучала о железный шест.

Старик слушал и думал: «В былые времена здесь висел колокол». Но, как колокола, так и колокольни в деревне уже не было. Легкие старика давно разъела махорка, и от этого они издавали легкий свист. По его лицу, оставив борозды-морщины, прошлись страшные неведеньем 30-е, впечатались ужасом 40-е, метания 50-х, десятилетие оттепели, стоячая вода второй половины 60-х, дальше десятилетия сливались в один сплошной нескончаемый день. В маленьком окошечке фокуса оставшегося зрения он видел легкое покачивание железа, и ни одна мысль не тревожила его разрушающийся мозг более нескольких минут.

Когда-то он думал, что стоит немного потерпеть и все образуется само. И он терпел. Терпел, когда убивали друзей, терпел, когда наживую ампутировали ногу, терпел, когда вместо анестезии заливали в глотку спирт, терпел тошноту, вонь и дизентерию. Он терпел даже тогда, когда его, ветерана, заставляли доказывать, что ему действительно нужен протез, как будто культя могла отрасти в ногу.

Когда хрупкое содружество террора распалось на куски, даже тогда он старался терпеть, несмотря на выкручивание внутренностей от несправедливости. Он терпел, когда у него клоками стали выпадать волосы, крошиться зубы и ныть органы. Все жители этой деревни разъехались из зоны бедствия, а старик остался – он так и не понял, что это не шутка. Часто встречал людей в странных блестящих скафандрах и то и дело натыкался на странные знаки в огороде, но ничего не понял. Эти люди просили его уехать, не пить здешней воды, не есть ни ягод, ни грибов и ничего не выращивать, потому что все это означает скорую смерть. Старик только пожимал плечами – смерть, так или иначе, придет, а скоро или нет – какая разница?

Ехать ему было некуда и не к кому. После возвращения с войны в родную деревню его ничего не держало в ней, но ничто не тянуло вовне. Родители умерли от голода, а он… ну кто полюбит инвалида с двумя контузиями и несчетным количеством медалей?

В войну он дослужился до чина полковника; а вернулся духовным инвалидом. Война выпила из него жизнь – всю, до капли. Он вернулся, как призрак, в свой дом, потому что не знал другого маршрута. Поначалу ему снились рвущие плоть снаряды, пули, изуродованные тела, он кричал, и мечтал, чтобы его тоже разорвало, чтобы больше не терпеть. Но потом все постепенно стало меркнуть в его памяти, покрываться пылью, и не было уже того накала страстей, что были на войне и немного после. Все забылось, теперь осталось какое-то странное чувство гнетущей вялости, иногда перемежающееся хандрой и скукой. Однако вскоре старик постепенно разучился скучать, он даже с трудом мог припомнить, что означает само это слово. Просто все вокруг казалось ему каким-то искусственным, фальшивым.

После возвращения он долго не мог привыкнуть, но не к еде и мало-мальскому уюту, а к тому, что это теперь его деревня, его дом, где он вырос и куда пришел умирать. Выжженная земля, валяющиеся ошейники и цепи, вязкая тишина и огромные поля, перепаханной снарядами земли. Увиденное, бередило душу и напоминало ему о том, что у него внутри все точно так же – скрипят калитки от ветра в брошенных домах, ночью деревню посещают призраки, они ищут пропавших детей и любимых, стенают о гибели и воют от тоски. Он видел все это и понимал, что это невозможно терпеть, как невозможно терпеть боль в отрезанной ноге, которая мучила его каждую ночь. Он сам превратился в огромную воронку от снаряда, и ничего больше не осталось в нем от человека.

Он свыкся с этим, как свыкаются со многими страшными вещами. А потом его сознание больше не удерживало почти никаких воспоминаний о том времени, и тогда он подумал, что, возможно, ничего и не меняется. Весна похожа одна на другую, приходит всякий раз в свой час и ей все равно, война или мирное время, голод или благоденствие, живешь ли ты или уже умер.

Теперь старик, как бы ни старался, не мог вспомнить, как выглядела его настоящая деревня, его мать и отец, его односельчане и что такое зона бедствия и колючая проволока, хотя последнее вызывало в нем скорее телесную реакцию. Он ощущал скрежет горелой земли на зубах, слышал позвякивание пуль о каску и дрожание тверди под ногами. В деревне остался только он один, поэтому старик ни с кем не разговаривал уже много лет, хотя он был бы рад «пустить себе кровь» и вылить кому-нибудь всю ту горечь и гной от ран, что накопились за долгие годы.

Его по-прежнему слепило солнце, он также курил махорку, скручивая ее в газетку, и вдумчиво слушал медный звук, разносимый ветром, что рождался ударом ржавой шпалины о железный шест.

Когда сознание чуть освещалось тенью мысли, старик улыбался сухими, как бумага, губами, он давно успокоился и больше не мучился, потому что время терпения кончилось, началось время ожидания. Старик садился на завалинку, скрючиваясь знаком вопроса, и ждал. Ждал, что падут эти унылые декорации, что перестанет бить в глаза искусственный свет, отраженный от отшлифованного стекла, наклеенного на блестку, что наконец-то станет ясно, ради чего он столько терпел. И тогда старик, наконец, узнает, кто и когда подменил его настоящий бриллиантовый мир на стразу, почему люди стали так странно себя вести и говорить, почему благородные камни смешались с булыжниками, а искусственные подкрашивают и выдают за настоящие. Старик улыбался, потому что давно разучившись понимать, просто ощущал, что время ожидания тоже закончится, и тогда он будет счастлив от того, что мир будет крутиться в правильном направлении, и в нем станет торжествовать справедливость, и каждый получит свое, и что люди в нем станут как камни – настоящие бриллианты, благородные камни, искусственные, и, наконец, стразы будут занимать в нем свое предназначенное вселенной место.

Человек, которого не было

Феликс Осипович Митрофанов проснулся в своей постели раньше будильника. Он понял, что не хочет идти сегодня на работу, и впервые в жизни не боялся нагоняя за прогул, даже за прогул втихаря. Ему было все равно, так если бы полный шприц новокаина торчал из сердца и некая упорная рука давила на поршень.

Он посмотрел в занавешенное окно, убедился, что солнца не видно, дело было даже не в солнце, а просто в бесцельности действий. Любой наклон или поворот головы был абсолютно лишен всякого смысла, но даже это не пугало Феликса Осиповича.