Нация. Грехопадение. Том второй

Глава VII

Проводив старый и встретив новый 1989-й год, большая часть населения страны медленно, вразвалочку, можно сказать, с больной головой входила в обыденный ритм жизни, чувствуя себя опустошёнными, апатичными, подавленными и расстроенными. Встречая этот всенародный праздник, все советские люди любили погулять, да так, чтобы это запомнилось на весь год, иначе, как они считали, никакого счастья не будет. Эта традиция идёт ещё со времён Римской империи, установленная Юлием Цезарем.

Побывав в Голландии и «отшлифовав» себя, как нужно, в увеселительных заведениях, Петр Алексеевич Романов установил эту традицию и в России, издав указ, в соответствии с которым Новый год переносился с 1 сентября на 1 января, предписывающий всем людям радоваться этому событию, веселиться и гулять, не только зажигая свечи, но и поднимая заздравные бокалы, надеясь на всё лучшее, что в общем-то свойственно русской душе, которая, как говорил Гоголь, соответствует пейзажу русской земли: «Та же безграничность, бесформенность, устремлённость в бесконечность, широта».

Одним словом, несмотря ни на что, Новый год, как общее достояние, как связь времён, вновь вошёл в каждый дом, в каждую семью, чтобы не только явить радость, милосердие, доброту и всепрощение, но и дать каждому живущему, каждому «рождённому» хоть какую-то надежду на чудо, гарантирующее будущее. Даже трудно представить, что было бы без него. Тоска, да и только. А хорошо погуляв, человек дышит, живёт, верит, надеется на что-то лучшее перед неизбежной встречей с вечностью.

Продолжая традиции «добрых и полезных дел» в государстве, начатые много веков назад нашими предшественниками, Михаил Горбачёв тоже решил не отставать в этом вопросе, внеся, так сказать, в это дело свой посильный вклад, устроив – вот уже третий раз подряд – обмен новогодними поздравлениями с Америкой.

Сначала он поздравил американский народ с Новым годом, а затем советский народ поздравил президент США Рональд Рейган.

В своём поздравлении Горбачев подчеркнул, что поздравлять народ Америки – доброе предзнаменование, перефразировав при этом название последнего романа американского писателя Джона Стейнбека[8 - Джон Стейнбек – американский прозаик (27.02.1902-20.12.1968), лауреат Нобелевской премии по литературе.] «Зима тревоги нашей», заменив в нём второе существительное словом «надежды», поскольку в книге её нет, а есть лишь «тревога». И всё потому, что автор ниспровергает преклонение перед американским образом жизни и так называемой её добродетелью, которая ничего не стоит.

В своём романе Стейнбек откровенно показывает, как современный американский образ жизни действует на обычного человека, толкая его на путь предательства и преступления ради погони за богатством, за быстрым обогащением. «Бедлам в Вашингтоне, – писал он в одном из писем друзьям, – можно сравнить только с римским туалетом для кошек. И дело не в том, что администрация слишком цинична. Я глубоко уверен, что ни на что лучшее они там просто не способны. А демократы, господи, демократы – делят шкуру неубитого медведя, нет у них ни мужества, ни идей, ни платформы. Мне бы следовало вернуться в Европу, здесь пусть всё пропадает пропадом. Плохой роман должен развлекать читателей, средний – воздействовать на их чувства, а лучший – озарять им путь. Не знаю, сумеет ли мой роман выполнить хотя бы одну из этих задач, но моя цель – озарять путь».

Какой путь выбрал Горбачёв, рассчитывая на большие «надежды» с Америкой, сказать трудно. Можно лишь с уверенностью констатировать, что если бы он прочёл этот роман, то не стал бы менять слова в названии, говоря о некой «надежде», поскольку, как сказал сам автор романа, «в американском обществе надежды не может быть, как, впрочем, и пресловутой “американской мечты”» – той самой, о которой впервые упомянул (произнеся это словосочетание) ещё в тридцатые годы Джеймс Адамс[9 - Джеймс Траслоу Адамс – американский писатель, историк (18.10.1878-18.05.1949).] в своём трактате «Эпос Америки». Да и откуда им было взяться, если США как молодое государство при создании всех общественных институтов начиналось с нуля, с чистого листа, не имея не только единого народа, его истории, но и живой памяти. Не потому ли существует такое сильное желание американца быть лично независимым, надеясь, что в его «тайнике» может быть что-то ценное – но не в обществе? Вряд ли что-то проснётся в душе простого американца, что-то живое, если он произнесёт индейское название «Оклахома», «Айдахо» или какие-то другие слова. Для любого американца они не несут никакого тайного смысла. А значит, в их душах не звучат голоса предков, не открываются тайники истории в бездне сознания, поскольку оно наполнено совсем другим – наживой, которая принимает в свои «объятия» всё, кроме совести и души.

Чтобы быстро наладить свою жизнь при освоении нового континента, англо-саксонские переселенцы долго не думали, взяв за основу удобный для них курс – экономический.

Гуманизм, культура, религия, человеческое счастье – все подчинилось единой системе ценностей, где главенствующую роль играли только денежные знаки. Казалось бы, а что тут плохого? Живи, зарабатывай и радуйся жизни! Но не тут-то было. С течением времени предел высшего уровня быстрого «зарабатывания» поднимался всё выше и выше: сначала сотни тысяч долларов, затем миллионы и наконец миллиарды – и всё мало, потому что явное достижение пресловутой мечты как некой вершины казалось американцам крахом системы, остановка была непозволительна, нужно было только движение вперёд, причём любыми средствами. Фраза «Кто сказал, что нельзя иметь весь мир и не потерять свою душу?», звучащая во всех домах и квартирах американцев с экранов телевизоров с середины 80-х годов, тому подтверждение. Это всё равно, что сказать: «Мы отказываемся от оси в транспортном средстве, на котором хотим въехать в рай».

Казалось бы, общество должно быть осторожным от таких удушливых слов, бить тревогу, но слова становятся уже не «фразой», а неким стимулом, инструментом, что отражает сущность всего американского народа.

При всём понимании этого значения, общество сознательно отказывается от своей души ради денег, и в этом есть узость американского сознания, поскольку деньги служат орудием его же порабощения. Поэтому никакой надежды на будущее у этой нации не может быть по определению, она обречена. И какие бы «колоссальные труды» и «подлинные ценности», в которые так верил Уитмен и мечтал об их торжестве, ни создавались в этой стране, они не смогут пробить стену умонастроения американского народа, опять же из-за того, что эта нация не имеет души.

Вот почему всякое пожелание американскому народу, касающееся «надежды», не могло иметь никакого значения, но это Горбачёва мало волновало. Ему просто-напросто нужна была трибуна, с которой бы он что-то говорил, вещал о себе всему миру.

Американский президент Рональд Рейган обратился к советскому народу как телепроповедник – без пафоса и заумных фраз, по-простому. Такая манера общения с народом ему нравилось всегда. Не обладая обширной эрудицией, этот человек тем не менее действовал в высшей степени профессионально, добиваясь путём размышлений и сознательных усилий всего того, чего он хотел, используя для этого не только свой богатый актёрский опыт, но и характерные, индивидуальные черты, которые заключались в его непоколебимости как лидера сверхдержавы. К слову сказать, благодаря всем этим качествам, он дважды побеждал на выборах в губернаторы штата Калифорния, а затем два раза – на выборах в президенты США. (В 1980 году Рональд Рейган обыграл Джимми Картера и стал сороковым президентом США, заняв президентское кресло на долгие восемь лет.) И хотя такая манера обращения для советского зрителя была странной и непривычной, одним словом, в диковинку, его голос буквально завораживал зрителей программы «Время». Люди не сразу понимали, что происходит, настолько были увлечены его импозантной, харизматичной внешностью и насыщенным тембром: «Добрый вечер. Я – Рональд Рейган, Президент Соединённых Штатов… Для нас священная истина, что каждый человек – это единственное в своём роде творение божье с его особыми талантами, надеждами и чаяниями…»

В речи Рейгана можно было без труда уловить слова Рузвельта, произнесённые в 1941 году, когда он намеревался подготовить американский народ к вступлению в войну, упомянув о «четырёх главных человеческих свободах», за которые предстояло сражаться нации: «свободу слова и выражения», «свободу каждого поклоняться Богу в соответствии со своей совестью», «свободу от страха» и «свободу от нужды». После каждой максимы Рейган, как и Рузвельт, добавлял слова «повсюду в мире» – тем самым американские «свободы» были предложены всему человечеству, в том числе и советскому народу, как универсальная модель для подражания.

Слушая поздравление Президента США, советский народ не знал, что ещё совсем недавно (это случилось 11 августа 1984 года) Рейган допустил непростительную выходку, едва не стоившую ему «карьеры». А дело было так: готовясь к записи своего регулярного радиообращения к стране, Рейган как бывший актёр и лицедей, разминая губы (как в гримёрке или в каком-нибудь театральном салоне), пробуя голос и микрофон, изволил пошутить на весь мир, сказав:

«My fellow Americans, I’m pleased to tell you today that I’ve signed legislation that will outlaw Russia forever. We begin bombing in five minutes»[10 - «Мои соотечественники американцы, я рад сообщить вам сегодня, что подписал указ об объявлении России вне закона на вечные времена. Бомбардировка начнётся через пять минут» (англ.).].

Шутка Рейгана оказалась не столько с перцем, сколько с радиоактивным запашком, поскольку от этих слов с молниеносной гагаринской скоростью Вооружённые силы СССР были приведены в повышенную боевую готовность. И одному Богу известно, чем бы всё это могло закончиться, ведь эти слова услышали не только американцы, но и народы других стран.

Журналисты со всего мира сразу же бросились за пояснениями в резиденцию Президента США, однако вразумительного ответа не получили, поскольку все чиновники были не столько обескуражены таким сообщением, сколько напуганы. Лишь через некоторое время работники администрации стали заверять журналистов, впрочем, как и руководителей СССР, в том, что это была просто шутка американского президента, и она никак не отражает политику Белого дома (президент якобы не знал, что микрофон уже подключён и идёт трансляция в прямой эфир), никаких военных планов относительно войны с СССР у США нет. Тем не менее голос Рейгана услышал весь мир в контексте отношений США и СССР.

Ввиду таких развлекательно-импровизированных слов Горбачёву следовало бы насторожиться, сделать определённые выводы, но сказанная Рейганом формула «в каждой шутке есть доля правды» Горбачёва, видимо, больше привлекала, чем отталкивала. Во всяком случае «откровение» Рональда Рейгана не повлияло на дальнейшее сотрудничество между СССР и США, а напротив, сблизило. Да так, что двух президентов нельзя было разлить водой. В этом и заключалась первоначальная стратегия США по приручению «русского медведя».

Обмениваясь визитами по нескольку раз в год, президенты СССР и США не только предавались теоретическим дискуссиям, в которых укреплялась их личная дружба, но и тайно разрабатывали тактику и стратегию реального «сближения» позиций между двумя странами, направленных не только к ослаблению напряжённости, но и к окончанию «холодной войны».

Таким образом, мечта Горбачёва по ликвидации коммунистического режима становилась не просто «мечтой», а былью.

Встретив Новый год с весельем и размахом, советский народ по-прежнему, со свойственным ему менталитетом, чувствовал не только радость, но и оптимизм. Правда, это была уже другая «радость» и другой «оптимизм» – устремлённый в сторону западных ценностей (подразумевается – «ценности цивилизованного мира»). Хорошо зная, что одними словами и прожектами милу не быть, народ, уставший от катастроф, голода и холода, соглашался на всё что угодно, лишь бы скорее закончилась перестройка. И вот этого «потепления» в душах советских людей Горбачёв ждал много лет. Его труд оказался не напрасным.

Первыми, кто поддержали Горбачёва, были творческая интеллигенция и научные круги, которые всячески приветствовали «славные бубны за горами»: демократию, свободу перемещения, сильное гражданское общество, приоритет права, политический плюрализм, систему социальных гарантий и толерантность.

Большая часть населения страны, слушая уважаемых людей, конечно, мало что понимала в этих «бубнах». Им хотелось больше чего-то своего, но это «своё» буквально ускользало из рук, меняя не только жизнь, но и нравы. К тому же народ угнетал, и расстраивает факт того, что вокруг всё было не так, как бы хотелось. Все обещания Горбачёва – на ускорение и прочую перестройку страны – оказались блефом. Объявленный им плюрализм, с одной стороны, предоставлял людям свободу выбора, а с другой – всё сильнее погружал в хаос бессмысленных интерпретаций происходящего. Кроме новых проблем, за последние два года в стране ничего не изменилось к лучшему. Напротив, проблемы появлялись с каждым днём, как ядовитые грибы после дождя, и избавиться от них никто уже не мог, а может, и не хотел, кто знает. Во всяком случае, глядя на происходящее, никто ничего не понимал. В этой части у определённой категории людей вырабатывалось мышление, основанное на подозрительности к власти, поскольку у «подозрительных» не было недостатка в доводах, поэтому, естественно, люди не могли считать себя спокойными и счастливыми после того как их обманули, а проще говоря, завели не туда, куда надо было завести.

«Конечно, – говорили одни, – мы можем быть критичными, недовольными, как, например, своими глазами, слухом, видя и слыша вокруг о том, что происходит, но это ведь не значит, что мы должны их увеличивать количественным числом от двух до множества для того, чтобы поверить в лучшее. Если вокруг нас всё не так, то вряд ли нам нужно изменять морфологически тип своего зрения и слуха. Подобную «патологию» нужно устранять чем-то другим». – «Возможно, что, – говорили вторые, – нужно отказаться от “поводыря”, который не только слепой, но и глухой, а это значит, что доверять свою жизнь такому человеку очень опасно». – «Конечно, – говорили третьи, – раньше было немало трудностей, но жизнь была стабильной и не такой уж плохой, а сейчас всё меняется на глазах: банкротство предприятий, безработица, рост цен…» По этому поводу многие шутили: «Тебя после Нового года не узнать. – Что, так хорошо выгляжу? – Нет, дело не в этом. – А в чём? – Ты вообще кто такой?»

Несмотря на то, что это была всего лишь шутка, какая-то доля правды в ней всё же заключалась, поскольку всё очень быстро менялось, причём на глазах. Успокаивало то, что празднование Нового года не претерпело в череде перестроечных событий каких-либо изменений, и эта малость людям нравилась.

Семья Сомовых, как и большинство жителей Красноярска-26, встречала Новый год в тесном домашнем кругу. Идти после двенадцати часов на центральную площадь города, где была установлена городская ёлка и проводились театрализованные представления и игровые программы для детей «В стране новогодних чудес», им не захотелось. Сильный мороз заставил многих жителей секретного городка ютиться по квартирам, прильнув к экранам своих телевизоров, чтобы хоть как-то общаться с внешним миром, согреваясь не только теплом «мирного» атома, но и припасённым для этого случая небольшим набором спиртных напитков.

В какой-то момент Егор даже пошутил по этому поводу – подойдя к окну в зале, он громко постучал по стеклу.

– Егор, кажется, кто-то стучит, – донёсся голос Натальи из кухни…

Услышав стук, Лиза тут же выбежала из комнаты, где она чем-то занималась. Глядя на отца, она хотела что-то спросить, но Егор, глядя на дочку, показал ей своим видом, чтобы она молчала.

– Это градусник постучался в окно, – громко, на полном серьёзе сказал он.

Понимая, что это шутка, Лиза стояла и улыбалась…

– Кто, я не поняла? – донёсся ещё раз голос из кухни, где Наталья занималась своими делами.

– Градусник, говорю, стучит.

Не прошло и пяти секунд, как она вошла в зал:

– Ничего не поняла, – сказала она, глядя на Егора не то с любопытством, не то с непониманием.

– Градусник, говорю, стучит, просится в квартиру, – на полном серьёзе, без тени юмора, повторил Егор.

– Зачем? – машинально спросила Наталья.

– Зачем, зачем – выпить хочет, чтобы согреться.

Понимая, что её разыграли, немного обидевшись, она иронично сказала:

– А поумней ничего не мог придумать?

– Мама, мамочка, не сердись, пожалуйста, на папу, – подходя к матери, тихо проговорила Лиза.

– Я не сержусь… а «адвокатов» мне не нужно.

Щёлкнув дочь по носу и махнув рукой, она тут же зашла на кухню.

Егор понял, что шутка не удалась, и ему пришлось срочно реабилитироваться. Надо отдать ему должное – это он сделал умеючи: зайдя вслед за женой на кухню, он нежно поцеловал её. Тем более что новогодняя атмосфера способствовала этому, по-другому этот праздник он не чувствовал, впрочем, как и все советские люди, ведь Новый год был единственным праздником, когда хотелось шутить и радоваться жизни, даже если это не соответствует реальному положению.

– Не подлизывайся, – сказала она.

– А я и не подлизываюсь.

– Вот-вот.