Мужчины не боятся темноты

– Та не, не сможет он, – вмешался Юрий. – Сами побачьте, прихватили вашего головатого за лапку. Валить надо, несправжний чоловик он теперь.

Рудольф посмотрел на ноги Цемеля и увидел, что одна из ног историка по самое колено была скрыта под тахтой. Что было решительно невозможно, поскольку между тахтой и полом оставалось пространства достаточно разве что ладонь просунуть. И прямо на глазах Рудольфа нога Цемеля с едва слышным мясным звуком рывком зашла еще на несколько сантиметров в неестественно темную тень. По ковру расползалось бурое пятно.

– Стрелять только по команде! – рявкнул Моня.

– Цемель, ну-ка на меня смотреть! Я тут не собираюсь еще и вас терять. Рудольф, дергай его на себя, Юра, гранату, Игорь, прикрой! – Меир еще не успел закончить, как автоматы начали стрелять, дырявя кожаную тахту длинными, похожими на стрелы пулями. Юра с Рудольфом подскочили к Михаилу, Рудольф схватил его отработанным движением поперек туловища и рванул со всей силы. Что бы не держало Цемеля, оно держало его крепко. Единственное, чего Рудольф добился, так это что он упал на спину, уронив Цемеля на себя. Рудольф понял, что его ноги в опасной близости от темноты, в которой застрял профессор. Рудольфу стало страшно, и он засучил ногами, стараясь упереться ими в тахту и оттолкнуться. Цемель повернул к Рудольфу свое бледное, неестественно спокойное лицо с огромными темными глазами. А потом его рот распахнулся. Рудольф слышал, как челюсть профессора с хрустом сломалась, открывая огромный черный провал рта. Рудольф с криком сбросил с себя Цемеля и, оттолкнувшись, отполз обратно к столу.

Цемель рывком, как марионетка, вскинулся вверх, и из раззявленного его рта понеслись глухие давящие звуки, от которых заломило виски и перед глазами поплыли темные круги. Рудольф не знал языка, на котором что-то сейчас говорило Цемелем, но он понимал. Понимал смысл, не понимая слов. Понимал, что он и все они лишь жалкие, беспомощные насекомые, пыль перед взором невыразимо древнего и ужасного существа, которое поглотит их сущность. Понимал и верил, что сопротивляться бесполезно, что они обречены. За ними пришла смерть. Наступил их последний миг ужаса…

– Русские не сдаются! – прохрипел Игорь и, подбежав к истерзанной, изрешеченной пулями кушетке нагнулся, бесстрашно просунул руки под нее и с ревом рванул вверх. Кушетка приподнялась еще на ладонь от пола. Цемель обмяк, голос, исходивший из него, утих.

– Гранату! – крикнул Моня, но Юра уже и так выполнял приказ. Одной рукой он помогал Игорю удерживать кушетку, которую явно с силой тянуло вниз, а другой закатывал в такую же непроницаемую тьму под ней одну световую гранату за другой.

Словно издалека зазвучал похожий на рычание тысяч зверей рев, кушетку отбросило с силой вверх. Что-то огромное, непостижимое вырвалось из пятна тени на полу, которая не рассеялось после того, как пропало рождающее его укрытие. Рудольф вспомнил о своем задании и, схватив Цемеля, потащил его к себе. Одна нога профессора была словно съедена, белела розовая кость, и за профессором, как кишка, волочились сухожилия и ленты мышц. В сравнительно тесном помещении стоял чудовищный грохот от выстрелов, все было затянуто синеватым пороховым дымом. Стрелял отброшенный к двери Игорь, стрелял прижавшийся спиной к столу Юра. Стрелял из своего револьвера Моня с перекошенным от ярости лицом, толкая после каждого выстрела коляску все ближе к плотной тьме, в которой шевелились нечто невыразимо прекрасное. И бесконечно ужасное.

Иногда, не всегда, бывает так, что в самом страшном бою наступают длинные секунды затишья. Плотная тишина окутывает тебя в этот момент. Так вот сейчас Рудольф снова пережил похожее ощущения. Тварь, вырвавшаяся из тьмы, лишь обретала форму, и в какой-то звенящей тишине Рудольф видел, что пули не наносят ей вреда. Он увидел, как Моня подъехал к прямоугольнику расползающейся тьмы совсем близко и закричал прямо в этот чудовищный сгусток неестественной, похожей на клубы дыма тьмы:

– А евреи – не проигрывают!

В этот момент из его левого подлокотника под искалеченной рукой вырвался ослепительный белый луч. Моня крутанулся на своей коляске, рассекая живую тьму.

Рудольф почувствовал крик. Отчаянный, жалобный, полный боли крик бога.

И тогда наступила тишина.

Тьма опала, нехотя развеялась, как сигаретный дым в комнате, истекая темными линиями и растворяясь без следа. Но не все пропало бесследно. На том месте, где она вырвалась из тени на полу, осталась статуя настолько белая, что глазам было больно смотреть. Неоконченная, немного размытая, расколотая пополам статуя прекрасной девушки. Рудольф никогда не страдал чопорностью, но даже в мыслях он не мог назвать это трупом. Нет, это было произведением искусства, чем-то большим, чем человек. Образ, идея, олицетворенная. Рудольф смотрел на линии, изгибы, намеки на черты, и просто не мог поверить в свои чувства. Знаете ли вы любовь, сильную настолько, что вы чувствуете её физически? Вас бросает в жар, как в песках раскаленной пустыни, ваше тело не слушается, вы потеете как никогда, становясь мокрым, вы тяжело дышите, но в то же время вам безумно холодно, ваша кожа покрыта мурашками, сердце словно съёжилось от холода, волосы встали дыбом. Вам больно до наслаждения, и вы не можете оторвать взгляд от красоты, что важнее всего в мире, что важнее, чем сам мир. И в тоже время, в эти же самые мгновения, когда Рудольф переживал этот невероятный чувственный экстаз беспредельной любви, он видел и ужас. Страшный, непередаваемый ужас. Ужас, отдающийся болью в каждом ударе сердца. Ужас, который никогда не понять. Возьмите нож, воткните его в свои конечности и поскребите свои кости, и только тогда вы сможете получить представление о том чувстве что захлестывало в этот момент Рудольфа. Рудольф закричал, от боли, от страха, от счастья и от любви. А потом он потерял сознание.

День 7

– Что бы вы мне сейчас ни сказали, я вам скажу лучше, – механическим голосом заявил Михаил. Михаил уверял, что проникся благодарностью к Рудольфу за спасение и оттого приезжает к нему в палату поболтать и поддержать. Он не мог ходить и передвигался на кресле с электроприводом. В прошлый раз Рудольф кинул в него планшетом после того как тот просидел у койки Рудольфа больше двух часов. Михаил не умел молчать, и к тому же собеседник, который не мог ответить, его вполне устраивал. Особенно ужасно было, когда Цемель пытался рассказывать анекдоты. К счастью, сегодня пытки общением не будет. Сегодня приезжает Моня. Вернее, Моня приедет к вечеру, но и Цемель раньше обеда не появлялся.

– Цемель, неужели вам мало порвать пасть чтобы заткнуть, – вяло ругался Рудольф.

– Рудольф, как вы себя чувствуете, только честно? – с участливым взглядом спросил Цемель, не обращая внимание на тон Рудольфа. Вернее, прозвучало это из ларингофона у него на шее. Его голосовые связки были повреждены, если не сказать разрушены. Да и высокая жутковатая металлическая конструкция, фиксирующая развороченную челюсть, тоже не способствовала ораторскому искусству. Но Миша в полдня овладел искусством говорить через ларингофон, не разжимая губ, и теперь его было не остановить. Рудольф холодно подумал, что раз у Цемеля разрывы мышц в ротовой полости, то у него наверняка довольно болезненная процедура перевязки. Скорее всего, у Цемеля ежедневно утром меняют тампон, да еще и обрабатывают раны внутри рта антисептиком. Трудно сказать, насколько это больно, но приятной процедуру уж точно не назовешь. Поэтому показная бодрость дается Михаилу нелегко.

– Я тут немного поговорил с врачами – вы не поверите, они думают сохранить что-то в секрете в Израиле – так вот. Моя бабушка учила маму местного мозгоправа. И что бы вы думали? Он был последним троечником! А сейчас ходит, как будто важный. Впрочем, я не о том. Вы знаете, вы насмотрелись странного, и теперь вам пророчат эмоциональное отчуждение, глубокую депрессию и суицидальные срывы. Но, к счастью, сейчас есть такие таблетки, вы от них будете бегать и смеяться как ребенок!

– И так же пускать слюни, – добавил Рудольф.

– И я тут перекинулся с вашим психологом парой слов, он сказал, – Цемель наклонился и понизил громкость динамика, – вам можно даже кокаин. Он обещал поговорить с Моней, чтобы немного достать. Я практически обо всем договорился, но вы же не забудете о благодарности для старого друга…

– Цемель, я не в настроении. Дайте мне спокойно полежать. Не можете молчать – уйдите! – прохрипел Рудольф. – Вы мне надоели.

– Хорошо, ладно, хватит кричать, я посижу молча, – замахал руками Цемель, и замолчал. Его хватило минуты на две.

– А ви знаете, как они удачно устроили с нашими родными? Они сказали, что мы разбились на вертолете. Моя мама, конечно, чуть не умерла, и сильно просила меня видеть, но им удалось её остановить на подступах к госпиталю. Наверно, подняли резервистов, – Цемель с шумом попытался сплюнуть слюну. Хотя, может, это был смех.

– Хватит делать такое лицо, Рудольф, это я должен лежать с таким лицом, а вы должны меня уговаривать, чтобы я не обижался. Поимейте совесть, это же мне досталось больше всех! Я как всегда самый пострадавший. Хорошо, кое что я немного пропустил и не все помню, но представьте себе мое удивление, когда я открываю глаза, а у меня нет одной ноги и сломана челюсть. А тут еще этот здоровенны гой бьет вас автоматом по голове. – Цемель замолчал, и молчал на этот раз довольно долго. А потом сердито завизжал электромоторчиками своего кресла и начал ездить взад-вперед по палате.

– А вообще, эти поцы, как всегда, перемудрили со своей секретностью! Если бы они сказали все сразу, многое можно бы было избежать. Беня остался бы жив, я бы не свешивал ноги где попало, вы бы не стали смотреть куда не надо… Они, кстати, поймали то, что было раньше Беней, – Цемель выжидающе посмотрел на Рудольфа. Рудольф молча смотрел в потолок.

– Там много интересного, вы даже не представляете! Вы знали, что клетки рака бессмертны? Так вот, эта дрянь в нем похожа на рак кости. Оно жрет все вокруг, оставляя только кое-что необходимое. Ну или только необходимое для себя. У него уже нет почек и сердца, вы можете поверить? А еще он сильно изменился. Удручающе сильно. Так эти цуцики думают, что это отгадка, а я им говорю нет! Вы все идиоты, слушайте меня, я скажу вам правду, это же… – Цемель осекся. Потом подъехал к Рудольфу и положил руку ему на плечо. – Я в общем тут не за этим. Я приехал сказать, что Моня вас выпускает сегодня. Вам оформили больничный на полгода, хороший больничный, боже мой, если бы я знал, что тут такие условия, уже бы давно тут работал! Ну и, конечно, болел по два раза в год. А вы знаете, какой я больной?! Так я опять не туда. Я хотел сказать, чтобы вы отдохнули. Нам, мне и Моне, будет нужна ваша помощь, вы же видите, с кем приходится работать… И обязательно пейте все таблетки, что даст вам врач, это важно. Я постараюсь зайти к вам, когда немного поправлюсь и если меня не убьет мама. До новых встреч, Рудольф.

С этими словами Михаил, величественно поскрипывая колесами коляски, удалился из палаты. Правда, не с первой попытки вписавшись в дверь.

Рудольф лежал не шевелясь. Он почти не замечал времени, поэтому не мог сказать, сколько прошло до появления Мони. Тот ворвался в палату, излучая оптимизм и уверенность. Один из его бессменных телохранителей тихо стоял у входа в палату, пока Меир буквально расталкивал Рудольфа. И, хотя Нойманн упорно отделывался односложными предложениями, он был вынужден переодеться, поесть, собраться и погрузиться в машину Меира. Сам Рудольф чувствовал себя нормально. Просто ему хотелось покоя. Вплоть до того, что не хотелось шевелиться в принципе. Правда, таблетки, выданные ему доктором, помогали. Рудольф с удивлением отметил, что к нему возвращаются эмоции. То есть раньше он и не понимал, насколько пуст внутри. Рудольф немного ожил и даже сосредоточиться на словах Меира.

Они ехали в его машине. Меир в коляске, пристегнутой к полу, спиной вперед, а Рудольф на удобном диванчике. Рудольф не обратил внимание на марку машины, но это, несомненно, был крупный внедорожник, в лучших традициях спецслужб, сильно тонированный и черный. Меир добивался от Рудольфа по-военному четких ответов на его пожелания, высказанные приказным тоном. Да, бассейн и прогулки. Обязательно провести время с женой. Конечно, родственники, пляж, кино. Вот этот ваш новый револьвер, с длинными стальными стрелками вместо пуль, положите в легко доступном месте. Это световые гранаты, держите под рукой. Ешьте больше сладкого. Будьте спокойны, мы с вами в любом случае свяжемся, предложение в силе. Ваше состояние временно, как правило, проходит в течение нескольких месяцев, практически без последствий, к тому же современная фармацевтика творит чудеса.

Между домами, мелькающими за окнами машины, залегли длинные тени. Как это обычно бывает в пустыне, вечер наступил резко, как будто кто-то притушил свет. Моня заметил, что Рудольф настороженно всматривается в тени, и сказал:

– Насчет одной нашей знакомой можете не волноваться еще год. Тут я, так сказать, опираюсь на экспериментальный опыт. Не уверен, что она мертва, но, исходя из предыдущих контактов, новых проявлений не будет минимум год. Хотя, конечно, могут быть поправки, например, до инцидента в моем доме мы считали, что она не способна вести успешный поиск. Но с этим мы разберемся.

На город упала темнота, но к этому времени они наконец подъехали к дому четы Нойманн. Рудольф вышел из прохлады машины с кондиционером в душный израильский вечер и с помощью Юры перетащил сумки ко входу. Сердечно попрощался с этим украинцем, вышедшим из переделки без единой царапины (даже Моня где-то успел рассадить себе лицо), и открыл дверь своим ключом. В прихожей было темно, но горел свет в кухне. Нойманн лихорадочно нащупал переключатель света и включил все светильники в прихожей.

Он позвал жену, но никто не откликнулся. Возможно она была в магазине. Или с подружками. Рудольфу было все равно. Видимо, пришло время выпить следующую порцию таблеток. Он оставил сумки в прихожей, прошел на кухню. Нашел стакан, налил воды и проглотил таблетки. А потом постоял так, с полным стаканом, несколько минут, бездумно пялясь на воду. Доктор сказал, что эти, как он выразился, «залипания» должны со временем пройти. Рудольф выпил воду и вдруг понял, что на кухне неприятно пахнет испорченной едой. Он осмотрелся. Грязная посуда в раковине, остатки упаковок от полуфабрикатов на полу. Грязно. Его жена никогда бы не допустила такого бардака. Рудольфу послышались шаги в прихожей. Он снова громко позвал жену. Никто не ответил. Внезапно Нойманн понял, что не чувствует уютную тяжесть пистолета в кармане. Как и все остальное, что дал Меир, он остался у входа, в сумке.

Все окна были плотно закрыты. Рудольф тихо вытащил из стойки большой кухонный нож. Он осторожно подошел к окну и открыл его. В отличие от остальных домов, лужайка дома Нойманна не была освещена, и деревья перед окном давали густую тень. Рудольф нервно отступил от окна, прямо под свет люстры.

Немного подумав, он пошел в спальню и, проходя через прихожую, увидел жену. Она стояла у входной двери, спиной к нему, в грязном халате и сильно сгорбившись.

– Милая? – растерянно позвал Рудольф. Он не привык видеть её такой. Жена не повернулась. Он тихонько шагнул ближе. И тут увидел, как она подняла руку. То, что раньше было рукой. В первый момент ему показалось что она одета в странные белые перчатки с пышными разноцветными лентами, но тут же понял, что это кость, с которой свисают обрывки мышц кожи и желтого человеческого жира. Деформированная, уродливая костяная лапа потянулась к выключателю света.

– Милая?! – растерянно повторил Рудольф. Словно услышав, существо слегка повернуло голову. Рудольф увидел страшные длинные зубы на оголенных лицевых костях, покрытых мерзкими, похожими на бородавки наростами. А потом оно выключило свет.

И наступила тьма.