Секретарь райкома

В начале лета в экспедицию приезжало много студентов институтов и техникумов на производственную практику. Их приезд в райцентр напоминал приезд на молодежный фестиваль, вызывал оживление и интерес к этим людям – они приезжали со всего Советского Союза. Потом они начинали разъезжаться по многочисленным геологическим партиям, где им тоже были рады. Особенно радовали девушки-студентки. К ним бережно относились, на геологических маршрутах освобождали от физических нагрузок, они не носили тяжелые рюкзаки, их чаще оставляли в партиях, обеспечивая человеческие условия для проживания. И, как правило, после окончания практики руководство партии организовывало торжества – коллективный ужин.

Забавный случай произошел в одной партии Ангарской экспедиции. Проводы были организованы с алкоголем, и на них одна студентка, видать, излишне выпила или хотела с кем-то объясниться, в одном из последних тостов объявила: «Выпьем за свободную любовь». За столом это приняли весело, под аплодисменты, считая, что это нормально для застолья, а вот начальник партии был человеком очень идейным и это студентке не простил. После практики на каждого студента пишут производственную характеристику. И начальник партии этой студентке написал: «Имеет хорошую теоретическую геологическую подготовку, трудолюбива, но морально неустойчива». Коллеги его, конечно, осудили, и такая характеристика в университет не пошла.

К осени студенты выходят из тайги возмужавшие, загоревшие, на их лицах появляются усы и редкие бороды, а студентки веселые – наконец-то закончилась их тяжелая полевая жизнь. Поселок вновь оживляется, студенты торопятся домой и в учебные заведения, а местные геологи с сожалением их провожают. Так происходит из года в год.

И жизнь, и работа на Ангаре продолжались в том же ритме. Кроме работы были и домашние дела. А.С. Убиенных оставил не только хорошую по меркам Мотыгино квартиру, находящуюся в центре поселка почти на берегу красавицы Ангары, куда я часто по вечерам выходил и подолгу смотрел на ее воды и обширную акваторию зеленых островов, которые она создала. Кроме квартиры он подарил мне овчарку вместе с будкой. Но собака, несмотря на знаменитость породы, была необученная и диковатая и на всех бросалась. Я ее исправно кормил и ухаживал за ней до тех пор, пока она не сорвалась с цепи и одного мужика чуть не покусала, и ее едва поймали, чтобы снова привязать. Вот, подумал я, не хватало еще прославиться на весь район, и вынужден был отдать собаку нашему райкомовскому рабочему, собачатнику, он любил их.

По происхождению я крестьянский сын, всегда любил землю и много в детстве и юности на ней работал. И теперь был благодарен Убиенных, что при строительстве дома и отвода усадьбы он предусмотрел небольшой огород рядом с малым озерком. И я с большим упоением в свободное время в нем копался. Жена не любила огорода, как и малые дочери, и я был агрономом и одновременно основным рабочим. Ежегодно делал навозную грядку и выращивал свои огурцы и здесь же помидоры. Кроме того, здесь росла морковь и другая зелень вплоть до картофеля, и получалось, что моя жизнь была со своим натуральным хозяйством.

Вокруг Мотыгино были леса и луга. В лесу и на островах росла различная ягода: малина, черника, голубика, брусника, смородина, кислица и черемуха. И местные жители никогда не разводили в своих огородах малину или смородину, в лесу она гораздо лучше и по запаху, и по вкусу. А осенью всегда были грибы – грузди, подъеловики, подосиновики, белые грибы, волнушки, опята и рыжики. Это было, пожалуй, лучшее мое занятие в лесу. И я так привык к этой природе, что меня уже никуда не тянуло, но в мыслях уже созревали планы о перемене места работы. Мне было легко работать, а это верный признак, что нужно уходить.

Нужно было влить в партийную организацию новую, свежую струю. Ведь возле меня уже образовалась группа людей, которые ко мне привыкли, под меня подстраивались, со мною соглашались, а дело тормозилось. И я уже возомнил себя незаменимым руководителем района, появились элементы зазнайства. Но куда идти и где работать?

У меня в районе было много знакомых и близких людей из простого народа, не занимающих начальствующие должности, пенсионеров, умудренных жизненным опытом, которые работали со мной. Некоторые, прожив всю жизнь в Приангарье, стали уезжать из района в связи с выходом на пенсию в города, к своим детям, и, как правило, приходили ко мне попрощаться напоследок.

Помню такого Петра Тихоновича Брюханова – коренной ангарец, человек крупного телосложения, спокойный, рассудительный, хороший работник, участник войны и старейший член партии. Когда-то работал начальником ЖКХ. Ушел на пенсию, но продолжал работать в районной парторганизации. И вот собрался уезжать к своей дочери в Алма-Ату. Зовет, там, говорит, хорошая квартира, есть свободный угол для меня, воду и дрова не надо таскать каждый день и снег убирать вокруг своего дома. В общем, будет хорошая, спокойная старость.

Но что я ему мог советовать после таких доводов? Конечно, как он рассказывал, – получается, что нужно ехать. И мы с ним тепло попрощались. Прошел год, и я узнаю, что Петр Тихонович снова живет в Мотыгино и по утрам ходит на Ангару, долбит лед, проверяя свои рыбацкие снасти. Нам представился случай с ним снова встретиться, и я его спрашиваю:

– Петр Тихонович, почему возвратился на Ангару?

И он мне поведал:

– Там, где ты родился, где тебя вскормили, где тебя учили, где ты стал работать и прожил всю свою сознательную жизнь и пришел к старости, покидать это место нельзя. В Алма-Ате у меня было все, но не было Ангары и того уклада жизни, с которым я прожил всю жизнь, а те тепличные условия мне оказались чуждыми. Я не находил себе места, на улицу выйду – меня никто не знает, и я никого не знаю, а здесь же все мне родные. Пойду в туалет, и в нем стесняюсь крепко пукнуть, вдруг услышат близкие, какой позор. Не то что здесь, как я привык, – рано утром встану, выйду на крыльцо, крепко пукну, большой струей помочусь, и сразу становится легко, свободно, радостно, и душа поет. А там у меня этого не было, и вот я опять на Ангаре.

Был у нас еще один смешной и веселый человек, ему было уже далеко за семьдесят, он по общественной работе был членом комиссии по приему в члены партии. Худющий человек, кожа и кости, и курил не переставая. Я его как-то в шутку спросил:

– Вы давно курите?

Он мне отвечает:

– Больше семидесяти лет.

– И как же твое здоровье?

– Хорошее, никогда не болел. Курением я себя законсервировал от всех болезней, защитил, и любая болезненная микроба боится подступиться ко мне.

Вот, оказывается, не каждому вредно курить.

Вспоминая годы, прожитые на Ангаре, я не могу не вспомнить тех людей, которые длительное время меня окружали, были постоянными моими помощниками из технического персонала аппарата райкома партии. Это, прежде всего, мой технический секретарь Вера Петровна Андреева. Коренная ангарка, очень трудолюбивая, умная, исполнительная женщина, приветливая и терпеливая. На нее всегда можно было во всем положиться. Хотя у нее не было большого образования, она свою работу знала и ценила.

После Константина Панова моим шофером стал Александр Васильевич Костиков, участник войны, классный шофер по ангарским проселочным дорогам, где городские шофера ездить не могут, как и они по городу. Он потом выучился на судоводителя нашего полуглиссера. Мы с ним были близкими людьми не только на работе, но и на отдыхе.

Вторым шофером у нас был Леонид Лапарадин, молодой парень, старательный и добросовестный. Исключительным трудягой был и мой помощник Владимир Евстафьевич Перфильев, на которого можно было положиться во всех делах.

Владимир Иванович Долгих быстро освоился со своей ролью первого руководителя края, начал заниматься и кадровыми делами. Вслед за северными парторганами он взялся за выдвижение своих людей, знакомых еще по Норильску. Первую крупную смену кадров провел в самом городе Красноярске. Освободил от должности первого секретаря красноярского горкома Павла Степановича Колина. Он направляет его якобы на укрепление краевого комитета профсоюзов, где тогда работал Иосиф Федорович Кудрявцев, мой предшественник на посту первого секретаря Северо-Енисейского райкома, которого направляет на пенсию.

Первым секретарем красноярского горкома избирают Павла Стефановича Федирко, бывшего первого секретаря Игарского горкома, о котором я уже упоминал.

С Федирко был связан один забавный случай. Буквально через несколько месяцев после его избрания первым секретарем прошли выборы в крайсовет, собрали депутатов на первую организационную сессию, которая проходила в театре им. Пушкина. Сессию открыл председатель крайисполкома Н.Ф. Татарчук. Он внес предложение об избрании председателя и секретаря сессии. Избрали председателем сессии П.С. Федирко, а секретарем – другого депутата, женщину. Двое избранных депутата для ведения сессии расселись по своим местам за большим столом президиума на сцене театра. Только Федирко зачитал повестку работы сессии, из-за кулис выходит крупная, хорошо одетая дама начальствующего вида и с большой серьезностью подошла к столу и села на одно из свободных мест по правую сторону от Федирки. В зале все обратили на нее внимание. Она уселась на стул и облокотилась на стол с таким независимым видом, что многие подумали, что, наверное, приехала из Москвы представитель Президиума Верховного Совета РСФСР и опоздала на сессию. Федирко в замешательстве: кто эта женщина, как себя вести? И выручил его заведующий финансово-хозяйственным отделом крайисполкома Д.Л. Лопатин. Он подошел к этой даме, что-то сказал ей на ухо, и они вместе покинули сцену. А потом Лопатин вернулся к столу президиума и забрал третий лишний стул. Оказалось, эта женщина недавно вернулась из психушки как вылечившаяся и, проникнув в здание театра, прошла на сцену. Ведь надо же ей было пробраться через все существовавшие тогда заслоны! Потом долго смеялись над этим бесплатным спектаклем.

Избранием Федирко первым секретарем в городе Долгих примерно раскрыл схему своей дальнейшей работы с кадрами. Он знаком с Федирко по Норильску, тот сначала работал на производстве, потом зампредгорисполкома Норильска, их связь, по-видимому, не прекращалась, и при первом удобном случае он его выдвинул наверх. Вторым кандидатом на освобождение от занимаемой должности стал председатель красноярского горисполкома Алексей Семенович Курешов, опытный партийный и советский работник, и на эту должность был назначен Леонид Георгиевич Сизов, недавний комсомольский работник – первый секретарь Красноярского горкома комсомола. А.С. Курешов стал зампредкрайисполкома.

Ну а потом дело дошло и до секретарей райкомов и горкомов. Но повальной перетряски кадров не было.

Вслед за горкомом Красноярска Долгих обновил руководство и самого крайкома партии, правда, это сделал после года работы. Он своего второго секретаря крайкома партии Алексея Ивановича Крылова выдвинул на должность первого секретаря Хакасского обкома партии, а на эту должность приблизил к себе П.С. Федирко. Теперь они сообща взялись за переустройство центра города Красноярска. Федирко и начал это делать, когда пришел в горком партии. Главное достижение его и Курешова – были снесены аварийные строения на набережной Енисея между парком им. Горького и до речного вокзала и Стрелки, началось ее активное благоустройство и озеленение. А вот пальма первенства в реконструкции городского парка принадлежит, как говорят, Долгих – это он приказал разрезать парк на две части бетонной полосой вплоть до Енисея, чтобы памятник Ленину «смотрел» на Енисей. И сделано это, как считают горожане, неумно. Он и открывал памятник Ленину, но его сооружение было начато предшественником.

К зданию Дома советов сделали две пристройки с тыла из панелей, и возвели их выше основного здания, и это грандиозное, по меркам Красноярска, здание оказалось «пришибленное», и сама площадь потеряла первоначальный вид. А вот комплекс зданий театра оперы и балета, гостиницы «Енисей», горисполкома и горсовета стал выглядеть современно. Но эту площадь на территории бывшего стадиона «Динамо» начали застраивать еще при Хрущеве. Нужно отдать должное, что Федирко и Долгих, а ранее Курешов, положили начало полному переустройству краевого центра, и это им нужно занести в заслугу, город стал красивее и лучше.

За время партийной работы я довольно часто по различным делам бывал в Москве, теперь у меня были определенные связи в ЦК, в министерствах и Совмине. И несмотря на все трудности с гостиницами для простого человека, для меня этой проблемы не существовало даже тогда, когда я там оказывался один или с семьей в период отпуска, поскольку ЦК всегда имел бронь в лучших гостиницах Москвы. Для нас, приезжих, было важно быть в центре города. В те же годы для среднего чиновника вполне было по карману посидеть в ресторане, поскольку цены были доступными, можно было и отдохнуть. Два случая из гостиничных пребываний мне надолго запомнились.

Разместившись в гостинице «Армения», я пошел в ресторан, было обеденное время, но нашелся свободный столик. Я заказал водку и пиво, по морской традиции, и в это время к столику подошел молодой парень, немец. Спросил согласия подсесть к столу, я, конечно, его любезно пригласил. Но поскольку одному в таких случаях пить неудобно, я предложил ему тоже со мною выпить за компанию. Он охотно согласился и вместе со мной выпил полную рюмку водки. Разговорились, хотя он по-русски знал еще плохо, приехал учиться в какой-то наш вуз. Затем немец сам заказал водку и предложил мне с ним выпить. Я отказался, поднялся и собрался уходить. А он пил водку не закусывая, поэтому сильно опьянел и свалился со стула, потянул за собой скатерть вместе с рюмками и закусками на пол.

Прибежали официантки, и сразу откуда-то появилась милиция. Моего иностранного гостя стали поднимать, а он ничего не соображает. Его забирают в милицию, и меня с ним. Я им говорю, что не имею к нему никакого отношения. А они мне – в милиции разберемся. Я вижу, что дело приобретает неприятный оборот, и категорически заявляю, что никуда с ними не поеду, давайте разберемся здесь, на месте.

Я им показываю счет, который мне предъявила официантка, и по которому я рассчитался за обед, а это случайный человек, я к нему не имею никакого отношения. Хорошо, что официантка подтвердила мое заявление, и меня оставили в покое. Вот такой случай был со мною в Москве. Если бы я пошел с ними в милицию, то неприятностей было бы не избежать – секретарь райкома бражничает в ресторане, еще и с иностранцем.

Вторая же встреча, о которой я хочу рассказать, была более интересной. Это было где-то в первой половине шестидесятых годов. Остановился я тогда в гостинице «Центральная», что на ул. Горького, ныне Тверской. Пошел после беготни по Москве поужинать в ресторан. Сажусь за свободный столик. Делаю обычный, довольно простой заказ еды и выпивки. Все это мне принесли, и вот подходит к столику высокий пожилой мужчина, сутуловатый, лысый и седой. Попросил разрешения сесть за стол. Посмотрел на меня внимательно каким-то необычным пронизывающим взглядом, как будто меня изучает – что за тип тут сидит и пьет водку с пивом. Меня он тоже заинтересовал по одному моменту: почему-то он назвал официантку не девушкой, как обычно называют, а сударыней, и заказал очень скромный ужин – какую-то кашку и попросил крепкого чаю.

Но молча сидеть не стал, спрашивает меня, откуда я и чем занимаюсь. Я сказал, что из Сибири и по профессии геолог (никогда в таких заведениях я не признавался, что секретарь райкома). Он мне говорит:

– Везде в жизни я побывал, а вот в Сибирь не попал.

Стал расспрашивать, как люди в Сибири живут и что она собой представляет сегодня. С сибирских дел мы перешли и на знакомство. Я спросил, откуда же он. Он с ответом немного помедлил, а потом сказал, что он из города Владимира, наверное, я слышал о нем? Я ответил, что там вроде развита текстильная промышленность и имеется знаменитая тюрьма. После последнего моего слова он мрачно улыбнулся. А потом говорит, что если я изучал историю России, то, е, слышал и его фамилию.

– Я Василий Шульгин, бывший депутат царской Государственной Думы нескольких созывов. Я принимал участие в принятии от царя Николая Второго манифеста об отречении его от российского престола в царском вагоне.

Да, я слышал об этой личности многократно, но никак не ожидал, что вот так просто в зале столичного ресторана встречу его за одним столом. С начала нашего разговора я, конечно, всякую выпивку прекратил, поскольку он отказался от совместного ее принятия.

Дальше он поведал, что после разгрома немцев в 1945 году его вывезли наши работники «Смерша» или из Чехословакии, или из Югославии – не помню – он был заточен во владимирскую тюрьму. Там он отбыл свой срок и был оставлен на поселении. Потом уже при Хрущеве дали маленькое жилье, и вот там заканчивал свой век, оторванный от всего мира. В Москву он приехал по приглашению института Маркса- Энгельса-Ленина при ЦК КПСС для консультаций по истории Февральской революции 1917 года и других событий. А в этой гостинице его разместили на несколько дней (институт располагался вблизи).

Конечно, меня эта личность сильно заинтересовала: я хотел узнать из первых уст, что же представлял собой российский царь на самом деле, ведь у нас его изображали как палача народа и не меньше. А здесь передо мной сидит человек, который лично его знал и принимал отречение от престола. О Николае Втором он был немногословен. Сказал, что это был умный, очень образованный и воспитанный человек, приятный в общении, но он был слаб характером, чтобы править таким государством, как Россия. Вокруг него было засилье иностранцев, а это раздражало российскую правящую и привилегированную элиту. Шульгин по политическим убеждениям был монархистом, но несмотря на это, его правление Николая Второго тоже не устраивало. Нужна была сильная личность.

Когда он в вагоне передавал свой манифест, то на удивление вел себя очень мужественно, корректно, видно, что человек этот в любой обстановке может вести себя достойно, и его стало жалко. Потом, когда Шульгин попал в сталинские застенки, он вспоминал судьбу Николая II и его семьи с большим сочувствием.

Когда же я стал спрашивать его о большевиках, то он прямо сказал, что большевики украли у них революцию, и относился к ним крайне негативно (он ведь не знал, что я являюсь их наследником как партийный функционер). О Ленине и о Троцком в России до революции мало что было известно, поскольку, как он говорил, они не представляли серьезной политической силы, а числились как террористы, которые силой хотели завладеть российской властью. Их в период бурно развивающихся политических событий в Россию привезли из-за границы немцы, снабжали деньгами. Партию большевиков он считал подпольной, незаконной.

Меня интересовала тогда личность Троцкого, поскольку он был под запретом. Шульгин назвал его политическим демагогом, искусно владеющим народными трибунами. Его тогда хорошо воспринимали не только матросы и солдаты, но и другой люд, настроенный против правительства.

Я запомнил только отдельные фрагменты нашей более чем получасовой беседы. Потом к нам подсел, как говорится, непрошеный гость. Перед этим Шульгин сказал, что в жизни он жалеет об одном – что его знания и жизненный опыт остались невостребованными народом России. Когда же в наш разговор стал пытаться вклиниться третий, подсевший позже к нашему столу, человек, Шульгин перешел на совершенно иную тему, рассчитался за скромненький ужин, раскланялся с нами как-то по-особому, не по-нашенски, и покинул зал ресторана.

Когда я новому участнику стола, доктору наук, приехавшему в тот же институт, сказал, что это был В. Шульгин, то он тут же вскочил из-за стола, был готов за ним бежать, потом остановился, махнул рукой и сказал, что жаль, что отпустил его без вопросов и ответов.

Приехав домой, я перечитал все, что нашел, о Шульгине и его воспоминания о том периоде, когда он пересекал границу СССР и изучал философски возможности реставрации старого режима в России, которую он, мне думается, безусловно любил и сильно по ней тосковал в эмиграции. А на старости лет оказался у большевиков, которые отобрали у него революцию. Каждый по-своему любит свою родину. В России всегда было много людей, которые хотели ее политически перестроить на свой лад, но никому это, кроме большевиков, не удалось.

В конце лета 1972 года я поехал в Красноярск на какое-то мероприятие и решил попасть к В.И. Долгих на прием. Сделать это, как и раньше к Кокареву, нашему брату было просто. Он вел прием после каждого партийного мероприятия, пока не примет всех желающих. Если не успеет в один день, то перенесет на другой, но примет всех к нему записавшихся. Я перед ним не стеснялся и не боялся ставить все вопросы, которые нужно решить для района, конечно, избегал тех, которых он не должен касаться, мелких, не его уровня.

И в тот вечер напоследок я ему высказал соображения о своей дальнейшей работе: