Секретарь райкома

Михаил Илларионович Плотко, зав. райздрава, сменивший на этом посту Трофима Петровича Одинокина, очень симпатичного пожилого человека, умного и доброжелательного. Бывший главный врач Южно-Енисейской участковой больницы был по инициативности под стать Авдеенко, оба молодые и деловитые. Но Михаил Илларионович был жестким администратором, не всегда ладил с врачами. Со своей красавицей женой Марией Прокопьевной, врачом-гинекологом, составляли прекрасную семейную пару, оба любили свою работу, но были с разными характерами. Если Мария Прокопьевна была мягкая и общительная женщина, то Михаил – резкий и вспыльчивый, в то же время был смелым и хорошим хирургом. Он много сделал в улучшении лечебного процесса в районе, много обустроил и построил медицинских учреждений, но с участковыми главными врачами не сработался и, защитив диссертацию кандидата медицинских наук, переехал с семьей в Красноярск. У них было два сына, симпатичные мальчики, одному из них не повезло, на вечеринке его из ревности смертельно ранили ножом. После этого Михаил Илларионович не смог оправиться от горя, стал выпивать и умер от сердечной недостаточности, как предполагают, по своей воле. Хорошо зная Дмитрия Ивановича и несколько хуже Михаила Илларионовича, мне до сих пор их жаль обоих – не смогли пережить тяжелую семейную трагедию с детьми, а вот их жены оказались более мужественными, пережили их и заслужили глубокое уважение и почтение.

Несмотря на то что шофер Константин Панов перешел на другую работу, наши хорошие отношения с его семьей сохранились, тем более наша дочь Таня дружила с их Наташей. Как-то Галя уехала на курорт, я остался один с детьми. В один из дней мне нужно был срочно уехать по району, и я своих детей отвел к Пановым, а вечером пришел за ними. А там собралась компания их близких друзей. И жена Константина Валя стала меня просить с ними посидеть за столом по случаю ее дня рождения. Конечно, неудобно было там находиться без подарка и без официального приглашения, но она меня уговорила. Мне сразу наливают стакан водки, и хозяйка предлагает выпить за ее здоровье. Я поддержал тост, но стакан осилить не смог, с трудом выпил только половину или меньше, не привык к таким дозам. Хозяйка обиделась, по деревенским правилам, якобы оставляю зло. При ее настойчивом требовании все-таки осилил граненый стакан. Прошло совсем немного времени, и она опять наливает мне полный стакан. Здесь я категорически стал отказываться, а она наступает – пей да пей. И тогда мне Валя Панова прямо сказала: «Вот сегодняшние начальники, интеллигенты, пьют маленькими глотками, за вечер выпьют больше нас, деревенских, и песни потом не споют и не спляшут». Так она метко про нас высказалась. В деревнях, и вообще в сельской местности, в простонародье ведь было заведено сразу пить стаканом, и начинается бурное веселье, песни, пляски, хороводы, и так, немного добавляя хмельного, веселятся до утра. Кто-то, конечно, сразу потом со стола в аут. Моя младшая дочь много лет спустя, уже живя в Крыму, вспоминала, что всего один раз видела меня сильно выпившим, когда я их с Таней вел от Пановых домой.

Константин был хорошим рассказчиком и рассказывал мне одну байку, как у них в деревне бывал солдат, отслуживший в Петербурге свою службу, исполняя обязанности истопника царского дворца. Он рассказывал о том, что видел царскую семью. Его все внимательно слушали, а потом один из деревенских мужиков задает ему вопрос: «Наверно, в царском дворце дрова-то были обстроганные?» Вот понятия дремучего мужика.

Где-то в 1965 или 1966 году наши дети стали ходить в детский сад, и заведующая детсадом Мария Петровна Ким, жена председателя райсовета, говорит Гале, что у нашей старшей дочери что-то не в порядке со зрением. Дело серьезное, нужно лечение. Обеспокоенные, мы обратились к окулисту в Красноярске, и он нам посоветовал, если есть возможность, съездить в Одессу в глазную клинику им. Филатова, известную на весь Советский Союз. В Красноярске в то время крупных специалистов окулистов не было. Я обратился за помощью к А.А. Кокареву – за путевкой на санаторное лечение семьи в Одессе, чтобы там показать дочь в клинике Филатова. Александр Акимович при мне вызвал В.М. Кургина, завфинхозотделом крайкома, и поручил ему срочно запросить путевку через ЦК КПУ. Но поскольку в Одессе у обкома партии не оказалось в это время семейных путевок, то он позаимствовал путевки в Совете Министров Молдавии в санаторий «Молдова». Затем по личной инициативе, о чем я не просил Александра Акимовича, он дал указание отделу крайкома по науке подготовить письмо за его подписью в Одесский обком партии, чтобы мне оказали помощь в приеме моей дочери в клинику Филатова. Кокарев был очень доброжелательным к сельским секретарям райкомов, зная их нелегкую работу и малые возможности решать свои личные проблемы.

И мы летом, после окончания учебного года, всей семьей поехали в Одессу, хотя младшая дочь Марина еще не подходила по возрасту для приема в санаторий. Но все было улажено, и мы оказались в Одессе, в ее предместье Аркадии. Санаторий «Молдова» привилегированный, поэтому семейным курортникам выделяли отдельные домики на территории его парка. Главным для нас было показать дочь знаменитым врачам, а уж потом отдых.

Филатова тогда не было в клинике, нас приняла его заместитель и ученица. Детально обследовала дочь, выписала специальные очки и рекомендовала лечение.

Одесса по-прежнему была хороша. Я в ней не был почти пятнадцать лет. Общий облик ее не изменился, изменились лишь названия некоторых площадей и улиц. Теперь уже по-другому называлась Греческая площадь, где была конечная остановка трамвая, следовавшего от Аркадии до центра города. Появился большой ресторан «Киев», где мы отметили день рождения нашей Татьяны. Снесен был Староконный базар – основное место торговли одесситов, главный базар теперь был перенесен за город. Построен новый морской вокзал. Процветал по-прежнему рынок Привоз, там еще можно было встретить как коренных одесситов с их говором и порядками, так и таксистов, зашибающих деньги на услугах. Таксисты напрямую требовали доплаты, и объясняли это тем, что нужно платить гаишникам и другим контролерам.

Неузнаваемо расстроилась Аркадия – это курортная зона Одессы, появилось много дачных вилл и санаториев, проведено благоустройство пляжной зоны, чтобы все было удобно для отдыха. До обеда мы принимали процедуры, лечение, а после обеда было свободное время. Моя семья была в восторге от Одессы, она им сильно нравилась, мы после обеда уходили в город и возвращались к концу дня, к ужину. Побывали везде: на Дерибасовской, Пушкинском бульваре, Потемкинской лестнице и, конечно, в оперном театре. Одесса всегда была привлекательным городом не только для русских, но и для иностранцев.

Для меня было вдвойне желанным снова увидеть Одессу, ведь здесь я учился в школе агентурной разведки военно-морского флота. Мне все здесь было знакомо. И, конечно, на второй день я не утерпел, чтобы не пойти на то место, где располагалось наше учебное заведение, тем более что это было совсем близко. Все заросло садами, застроено новыми улицами, и мне предстояла задача восстановить в памяти, что здесь когда-то было. На мое удивление я с первого захода нашел тот особняк, где учился и жил. Но вокруг здания, которое по-прежнему принадлежало какому-то военному ведомству, шла стройка, и войти в него было нельзя, поскольку я должен был раскрыть ранее большой военный секрет. Немного постоял около калитки, потом прошел взад и вперед по улице, и со своими воспоминаниями о прошлом направился в санаторий. Это же повторил и через два года, вновь приехав в санаторий, и тогда распрощался с этим особняком навсегда – вряд ли там теперь побываю. Прошлое у человека прочно остается в памяти – и плохое, и хорошее, но про учебу здесь я вспоминаю только с хорошей стороны.

Из процедур в санатории «Молдова» мне запомнилась лечебная физкультура. Вел ее коренной одессит, человек с юмором, и на его занятия охотно ходили, особенно женщины. Он не стеснялся, все вещи называл своими именами, но это не звучало вульгарным. Рассказывал о гигиене интимных частей тела, о том, что это помогает сохранить здоровье. Утверждал, что за выходным отверстием нужно следить, как и за входным. Женщины при этом прятали и закрывали свои лица. Он, например, показал нам массаж тела, который нужно делать, еще находясь в постели. Я его запомнил и провожу его ежедневно вот уже более 50 лет, считаю, что он мне помогает сохранить подвижность и волю.

Из Одессы мы всей семьей съездили на экскурсию в Молдавию, подивились тамошним садам и позавидовали людям, которые живут на этой земле. Кругом были сады и виноградники, везде продавалось вино, как у нас в Сибири квас или газированная вода. В то время это был, пожалуй, самый райский уголок Советского Союза. Там был самый высокий жизненный уровень и благоприятный климат. Мне потом пришлось в одном из санаториев ЦК КПСС состязаться в полемике с одним из первых секретарей райкомов Молдавии. Я тогда защищал высокую эффективность развития экономики Красноярского края на основе использования его минерально-сырьевых ресурсов, а он доказывал высокую экономическую отдачу при освоении одного гектара земли в Молдавии. Природа в Молдавии действительно красивая, и городки обустроены лучше, чем у нас.

В Одессе мы побывали на новом городском базаре – «барахолке», которая территориально вынесена за город. Когда-то вблизи этого места размещался полк истребительной авиации, и мы там осваивали прыжки с парашютом. Но то место теперь не узнать. Базар был впечатляющим не только по количеству собирающегося там народа и по разнообразию импортных товаров. Уже тогда Одесса была открыта для импорта, туда поступали товары со всего света от моряков, привозивших их. Там мы купили Гале шубу из искусственного меха, сделанную в Бельгии или во Франции, стоила она тогда дорого. Ею мы потом удивили наших ангарцев.

В Одессе всегда, летом и зимой, можно было посмотреть и послушать выдающихся артистов всех жанров. Тогда там выступали при переполненных залах Михаил Пуговкин и другие знаменитости. Запомнился нам и оперный театр своим великолепным зданием.

На море почему-то людей бывает меньше, чем в других курортных городах, может, потому что море немного прохладнее. Моя семья там мало находилась, а я ежедневно по утрам загорал на пляже. И там, на лежаках, я познакомился с одним моряком, капитаном первого ранга, и как бывшие моряки мы разговорились про старых моряков, как они сейчас живут в Одессе. Он мне посоветовал, если я хочу увидеть настоящих моряков пенсионеров, сходить на бульвар Фельдмана, там около второй беседки от памятника де Ришелье собираются старые одесские «мореманы», примерно после семи часов вечера, и можно их вдоволь наслушаться.

Меня этот совет заинтересовал. Сказал семье, что сегодня еду на встречу с моряками, они не возражали, а наоборот, приветствовали. Одевшись после ужина в свежую одежду, сел на трамвай № 19, через тридцать минут Греческая, а там недалеко памятник бывшему губернатору. Подхожу ко второй длинной беседке, а там уже толпа мужиков, в основном пожилого возраста, в разношерстной, большинство в домашней одежде, и о чем-то беседуют. Подхожу ближе, останавливаюсь, представляться не стал, а так постепенно внедряюсь в этот круг. Они все друг друга давно знают и, наверное, надоели ежедневным своим общением. Сначала они отнеслись ко мне настороженно, один спрашивает, кто я и откуда. Я признался, что когда-то служил на Черноморском флоте и хотел бы пообщаться со старыми моряками, и их настороженность ко мне отпала. Здесь просто шла «травля» бывалых моряков, больше с торгового флота, много ходивших за границу, повидавших весь мир. Рассказывали и, наверное, уже многократно пересказывали отдельные эпизоды от пребывания в иностранных портах. Разговор шел на морском жаргоне, известном мне и ранее. Рассказы шли с использованием смачного русского мата до пятого колена. Как они вели себя в морских портах Сингапура, на Филиппинах, в Малой Азии, посещали кабаки, рестораны, как общались с женщинами – о подробностях этих воспоминаний можно говорить только в мужских компаниях.

Конечно, долго мне находиться здесь было неприлично, да и не интересно. Меня просто интересовало, чем же занят этот люд, находясь на пенсии, для чего он здесь ежедневно собирается и чем их сходки заканчиваются. Истории, о которых они рассказывали, мне и раньше были знакомы, хотя о них в книгах не пишут и в кино не показывают. Морякам нужно, видимо, просто высказаться, удивить других. Их пенсия позволяла им скромно жить, и нужно было чем-то занять свободное время, «размагнититься».

Нарисовав картинок о своих и чужих похождениях, известных им по слухам, пошли разговоры о складчине на троих и на двоих, появились бутылки и стаканы, и началась выпивка. Вот так эти моряки и проводили свое время, и мне их почему-то, в конечном счете, стало жалко. Неужели нельзя использовать свое свободное время как-то по-другому и с пользой? Или в этом была виновата наша социалистическая система, давшая людям государственные пенсии, которая обеспечивала им какое-то материальное существование, а большего им и не нужно было.

На другой день я повстречался на пляже со своим новым знакомым и рассказал ему про встречу и про истории, которые я там слышал.

Через два года мы повторили свое пребывание в Одессе в том же санатории тем же составом, были в клинике Филатова, где отмечены положительные результаты лечения дочери. Мы побывали в тех местах, где были раньше, и отдыхом в Одессе были довольны. Моя семья впервые посмотрела морской парад кораблей Черноморского флота в честь дня Военно-морского флота СССР, а вечером был очень красочный салют, на Потемкинской лестнице было много народу, было торжественно и весело. А на городском стадионе посмотрели футбольный матч одесского «Черноморца» со сборной Японии. Одесситы выиграли, и весь город радовался этой победе.

К концу нашего пребывания в Одессе осложнились отношения СССР с Чехословакией, ожидалось вторжение, и это чувствовалось в городе, все оживленно вели политические дискуссии. Надвигались непредвиденные события и с нашими союзниками, в тот же 1968 год войска союзников вошли в Чехословакию.

Второй приезд в Одессу оказался для нас не последним. Уже в первый год перестройки мы с супругой вновь оказались в Одессе, она поехала по туристической путевке по Дунаю на теплоходе, мне же из-за моего секретного производства в капиталистические страны въезд был запрещен.

Какая-то государственная глупость – тебе доверяют большие секреты и в то же время сомневаются в тебе. Я решил обратиться к заведующему административным отделом крайкома Симонову. Он отказал, сославшись на инструкцию, и не рекомендовал по этому вопросу обращаться к П.Ф. Федирко. Я до сегодняшнего дня ругаю себя, что не пошел к нему. Я думаю, что Федирко бы мне в порядке исключения разрешил поездку.

Жена даже не поверила, думала, что я просто не хочу с ней ехать за границу, и чтобы как-то сгладить семейный конфликт, вынужден был сопроводить ее до Кишинева и Измаила, где дождался посадки на теплоход, а затем вернулся назад.

В Симферополе договорился с геологическим объединением, что нас встретит начальник одесской экспедиции и окажет содействие с гостиницей и транспортом, что они и сделали на самом высоком уровне, даже разместили в гостинице обкома партии. Мы в комфортных условиях пару дней провели в полюбившейся нам Одессе.

А в Кишиневе нам не понравилось, в то время началась горбачевская антиалкогольная кампания, стали в республике громить винодельни, закрывать винные заведения. Я вернулся в Одессу и даже на вокзале перед посадкой в поезд на Красноярск не мог выпить стопку водки.

Теперь снова вернусь ко времени работы в Мотыгинской промышленной зоне в 1964 году.

В Мотыгинский район пришла телеграмма из крайкома партии о том, что Неволину срочно прибыть в Красноярск, но неизвестно, для каких целей. Прихожу в отдел оргпартработы. Меня направляют к первому секретарю промышленного крайкома Валентину Федосеевичу Гаврилову-Подольскому. Тот, не спрашивая у меня о делах в районе, сразу переходит к делу:

– Вам необходимо вылететь в Москву в ЦК КПСС, отдел тяжелой промышленности, к А.А. Ямнову. ЦК запросил на вас партийную характеристику, мы ее дали. По-видимому, это связано с возможным вашим переходом на работу в ЦК КПСС.

И дальше уже как бы в наставление, он был человек деликатный, мне говорит, советует:

– Если у вас есть желание работать в Москве, то при беседах с ответственными работниками ЦК постарайтесь меньше говорить, больше слушать и конкретно отвечать на их вопросы. Они не любят людей, которые говорят больше их самих.

Вот с этим наставлением я и вышел из кабинета первого секретаря крайкома. Возникла загадка. Кто и почему вызывает именно меня и не ставит в известность крайком, с какой конкретно целью. Потом вспомнил, что Аркадий Андреевич Ямнов полгода назад с группой московских ученых геологов приезжал в Красноярск, и здесь рассматривались вопросы перспективы территорий Канско-Тасеевской впадины на калийные соли. Тогда в СССР была проблема с минеральными удобрениями, и у меня состоялась короткая встреча в крайкоме с Ямновым. И второе – я оказался единственным первым секретарем райкома в СССР из геологов.

В телеграмме крайкома партии было уже указано выписать себе командировочное удостоверение и взять деньги на билет для поездки в Москву. И теперь мне лишь оставалось взять бронь в крайкоме на авиабилет. Немного было тревожно: ведь что же я представляю для ЦК, недавно работавший в енисейской золотой тайге геологом и потом небольшой срок секретарем райкома партии?

В Москве зашел в 8-й подъезд ЦК, что на ул. Куйбышева. С удостоверением первого секретаря райкома меня беспрепятственно пропустили в секретариат отдела тяжелой промышленности. Обо мне сразу доложили А.А. Ямнову, он недавно стал завсектором геологии ЦК и, по-видимому, готовил себе аппарат – инструкторов. Человек осторожный, вдумчивый, уже хорошо знающий аппаратную работу, сложившуюся еще до времен Сталина, хотя была уже хрущевская эпоха руководства страной. Немногословный, расспросил меня о работе, семейном положении, какое учебное заведение я окончил. Потом попросил меня подождать и вышел из кабинета.

Возвратившись обратно в свой кабинет, он мне сказал, что первого заместителя завотделом сейчас нет, но он хотел бы познакомиться, и попросил меня прийти в отдел завтра в 11 часов дня. Меня направили к дежурному по размещению для проживания в г. Москве, где мне дали направление в гостиницу «Бухарест» в однокомнатный номер. Это напротив Кремля на другом берегу Москвы-реки. И опять загадка: зачем меня вызвали в ЦК КПСС? Об этом Ямнов даже не сделал намека. Я хорошо устроился, поужинал и пошел прогуляться на Красную площадь, которую посещал при всех поездках в Москву.

На другой день А.А. Ямнов в своем кабинете меня не задержал и сразу повел к своему непосредственному начальнику Сергею Алексеевичу Баскакову. Человек небольшого роста, крепыш, с седой головой, приветливо улыбнулся и пригласил к длинному столу, за которым уже сидел человек, которого представили как завсектором ЦК по металлургии по фамилии Федоров. Здесь же присел Ямнов. Баскаков – выдвиженец Пермского обкома партии. Этот пермский мужичок так сумел меня близко к себе расположить, что я забыл, где нахожусь и с кем беседую, а это ведь работник аппарата ЦК КПСС, откуда идет руководство всей великой страной.

Разговор проходил на различные темы, вплоть до того, как идет сплавка плотов на Ангаре и как называется деревянный багор сплавщика – пиканка. Он, по-видимому, вспомнил жизнь свою на Каме и сравнивал с Ангарой. В общем, я совсем забыл о предупреждении В.Ф. Гаврилова-Подольского – меньше самому говорить и больше слушать, а вел себя как рубаха-парень.

Теперь, закончив знакомство, уже Баскаков попросил меня прийти в ЦК завтра и назначил время. Все встали, пожали мне руку, и я покинул кабинет.

Третий день оказался заключительным. Теперь мы уже с Баскаковым пошли в кабинет этажом ниже к заведующему отделом, секретарю ЦК партии по тяжелой промышленности Рудакову. За столом сидел небольшой человек в очках. Он вышел из-за стола и за руку поприветствовал. Беседа с ним длилась примерно десять минут и закончилась пожеланиями успехов в работе. И на этом мои встречи в ЦК закончились.

Мой вызов и встречи в промышленном отделе ЦК объяснили мне тем, что ЦК партии готовит партийный резерв кадров с периферии для выдвижения их на работу в высшие партийные органы КПСС, в этот список резерва занесен и я. Что же касается моей просьбы выделить единицу освобожденного секретаря парткома для Ангарской экспедиции, то сообщили, что отдел постарается положительно ее решить, поблагодарили за беседу и разрешили возвращаться домой. Отметили приезд и отъезд в командировочном удостоверении. В Красноярском крайкоме расспросов никаких не было.

Где-то через несколько месяцев в наш район приехала большая комиссия Министерства геологии СССР, и в ее составе оказался инструктор ЦК КПСС Виктор Александрович Ларичкин. Рассматривали вопрос дальнейших геологических исследований в Нижнем Приангарье на бокситы. И здесь в одной из бесед Ларичкин мне поведал, что он недавно стал работать в ЦК КПСС инструктором, ранее был зам. заведующего промышленного отдела Приморского крайкома партии (Владивосток), и мне стало понятно, что нас с ним рассматривали одновременно и я оказался дублером. У нас с Ларичкиным в дальнейшем завязались личные дружеские отношения, которые длились вплоть до запрета КПСС, закончил партийную карьеру в должности уже заведующего сектором по геологии. И слава богу, что меня на работу в аппарат ЦК не взяли, я бы там работать не смог, поскольку должность инструктора – это работа куда пошлют, а я уже познал самостоятельную партийную работу, хотя и в районе.

Но на этом моя личная связь с отделом тяжелой промышленности ЦК не закончилась. Для меня открылись двери в отдел тяжелой промышленности, и я этим пользовался, правда, умеренно.

У меня продолжился контакт с А.А. Ямновым через пару лет. Я отдыхал осенью в Ялте в санатории «Россия», и за неделю перед самым окончанием лечения приходит телеграмма из Красноярского крайкома партии, подписанная П.С. Федирко, в которой сообщается, что такого-то числа в Москве состоится съезд ЦК профсоюза работников геолого-разведочных работ и топографий и мне нужно прибыть для участия в его работе. По приезду обратиться в ЦК КПСС к А.А. Ямнову. И опять этот человек вспомнил обо мне. Раз надо – значит надо, хотя и с неохотой покинул Ялту.

В Москве Ямнов без лишней беседы направил меня в ЦК профсоюза к его председателю, который выдал мне документы на съезд в качестве приглашенного, и больше ничего не спрашивал. Встретил меня председатель ЦК с любопытством. Это был мужчина пожилого возраста, пенсионного. Он уже знал, что ему готовят замену, но не знал, кому придется сдавать дела. Работал он в этой должности давненько. Одновременно дали направление в гостиницу ВЦСПС на Ленинском проспекте, одноместный номер и какие-то материальные льготы, положенные для делегатов съезда.

Съезд профсоюзов геологов состоялся во Дворце профсоюзов в центре Москвы, где обычно проходят панихиды по умершим руководителям страны. В президиуме съезда я увидел и А.А. Ямнова, но к нему не подходил, считал, что нескромно, и чтобы не бросалась в глаза моя связь с работником ЦК, держался отдельно от остальных делегатов.

Съезд проходил два дня. На второй день состоялись выборы членов ЦК профсоюза и в качестве кандидатуры для избрания предлагалась моя фамилия и должность. При обсуждении индивидуально каждой кандидатуры кто-то спросил: а почему предлагается партийный работник? И из президиума съезда был дан ответ, что этот секретарь является по профессии геологом. На этом обсуждение закончилось, и я тайным голосованием был выбран членом ЦК профсоюза единогласно. Вот так я теперь стал кроме партийного еще и профсоюзным активистом. Правда, я потом спрашивал Ямнова: зачем это? Он улыбнулся мне и ответил:

– Не пришло время вам на этот вопрос ответить.

Итак, на пленум ЦК профсоюза в Москву я съездил всего один раз.

Пришло второе приглашение на организационный пленум ЦК, но В.И. Долгих, уже будучи первым секретарем Красноярского крайкома партии, отказал, не объясняя причины. Для меня это осталось большим вопросом.

Потом мне наш куратор, инструктор крайкома, объяснил: Долгих попросил ЦК КПСС не переводить Неволина на работу в Москву, поскольку есть намерение крайкома использовать на другой ответственной работе в Красноярском крае. Не знаю, так это было или нет, на пленуме ЦК профсоюзов геологоразведчиков избрали новым председателем Л. Курзина, профсоюзного работника другой отрасли.

Однако Аркадий Андреевич Ямнов сделал третью попытку перевести меня на работу в Москву. Теперь уже в бытность мою начальником Красноярского территориального геологического управления. Мне было предложено занять должность заместителя министра геологии РСФСР по кадрам. Но здесь я уже сам отказался от нее. Это было вызвано двумя обстоятельствами: должность заместителя по кадрам была в то время административной и конкретно с геологией не была связана, вроде в партийной работе с людьми, а я уже целиком вошел в большую геологию Центральной Сибири, и эта работа меня полностью устраивала, и я дорожил ею. И второе – зам. министра по кадрам Мингео РСФСР входил в непосредственное подчинение зам. министра по кадрам Мингео СССР, которую занимал А.А. Рясной, а у меня с ним были конфликтные отношения, дошедшие до ЦК КПСС, тем более он пришел в Министерство СССР из ЦК КПСС и там имел крепкие связи и определенный авторитет.