Секретарь райкома

Через пару лет в Норильске произошло ЧП. Находясь на лыжной прогулке, скоропостижно скончался второй секретарь горкома партии Иван Осипович Кольцов, по профессии он был металлург. И мне поступило предложение от крайкома поехать туда работать вторым секретарем, учитывая, что я по специальности геолог и там идут большие геологические исследования. Пожалуй, просто во мне видели в то время перспективного партийного работника, тем более первый секретарь Иван Александрович болел, был инвалидом войны и собирался на пенсию (это, конечно, мое предположение). Я там побывал и примерно знал обстановку и специфику основного предприятия города. Просили меня подумать, посоветоваться с семьей и дать ответ. Мне, конечно, как я тогда думал, незачем было ехать работать в Норильск, я и так уже около десяти лет проработал на Севере. Росли две дочки, которые только летом на пару месяцев были в теплых условиях, когда мы их вывозили на материк, на юг и в столицу. Да и жена на Севере чувствовала себя неуютно – волжанка ярославская, это была первая причина отказаться. Вторая причина – норильчане с большим неудовольствием принимали к себе новеньких из других районов и городов края, хотя, как мне сказали в крайкоме, с Савчуком этот вопрос уже оговаривался, и я с ним был знаком по Норильску и Красноярску. В общем, мне пришлось поблагодарить крайком за высокое доверие и остаться работать в Приангарье.

Норильчане тогда избрали вторым секретарем бывшего первого секретаря горкома комсомола Владимира Ивановича Чалова, потом мне с ним пришлось работать, когда он стал замзавпромотдела крайкома партии. Толковый парень, но, защитив диссертацию и став кандидатом наук, ушел из НИИ.

Со временем я все больше входил в профессию партийного работника. Она мне нравилась, и я видел результаты своего труда, на фоне развивающегося района это было заметнее, чем в городе. Здесь каждому введенному в действие объекту, даже маленькому, радуешься до слез, ведь все для людей, для улучшения их быта делается. Меня знали люди, и я все больше их узнавал, по-мужски любил и уважал. Я также знал, что любой мой поступок всегда на виду у людей, и его не скроешь, поэтому относился к любым своим действиям с партийной позиции, со скромностью и открытостью, не позволял себе барства и зазнайства, а в потребительских делах тем более. Но всем нравиться нельзя, это плохо для любого руководителя.

В 1963 году я даже задумал поступить учиться в Высшую партийную школу при ЦК КПСС в Москве. Получить второе высшее образование, теперь еще и политическое. Павел Стефанович Федирко, первый секретарь Игарского горкома, тоже тогда собрался туда ехать, я с ним связался, и он мне выслал программу для поступления. Мы оба подали заявления в крайком в тот же год о направлении нас на учебу, и оба получили отказ, поскольку еще мало работали на первых должностях. И потом нам предложили поступать туда заочно. Но заочно надо учиться три года, и я на этот шаг не пошел, считая, что любая заочная учеба – это ненадежное дело и имело мало смысла, давала только возможность удержаться на должности, а проку никакого. По окончании заочных партшкол тоже давали нагрудный ромб с изображением открытой книги, и шутники по этому случаю говорили – «не хватило сил закрыть книгу». Федирко потом был освобожден от обязанностей первого секретаря и перешел в парторган по строительству военных объектов, а я избрал другой путь повышения своих профессиональных знаний, не политических наук, и подвернулся непредвиденный случай.

Летом 1964 года у нас в районе появился академик Александр Леонидович Яншин, выдающийся советский геолог и ученый, с группой красноярских геологов-производственников. Они пришли в райком партии, узнав, что я по профессии геолог, и представились. А.Л. Яншин для знакомства прочитал мне целую лекцию об образовании различных солевых природных рассолов и их осаждении в земной коре. Такая лекция, что я многого в ней не понял, потому что она была заумной, академической. Вот он, новосибирский Институт геологии СО АН СССР, изучает проблему возможного нахождения в пределах Канско-Тасеевской депрессии месторождений калийных и каменных солей. Часть этой территории находится и в нашем районе.

От меня им нужна помощь в выделении транспортных средств для поездок на местность. Нужен вертолет и речное судно на несколько дней, и конечно, не бесплатно, деньги для оплаты у них есть. И что я мог сделать, так сразу и решил, пригласив к себе начальника аэропорта и начальника техучастка ЕНУРП. Ребята наши сделали все безоговорочно, поскольку район заинтересован в этих исследованиях. Потом я пригласил их совместно пообедать в нашей поселковой столовой.

Но еще до столовой академик перешел на личный разговор, спросил, что я окончил и где до партийной деятельности работал. Я ему сказал, что был геологом в североенисейской тайге. И у меня с ним произошел такой диалог. Яншин меня спрашивает:

– Должность первого секретаря является ненадежной, выборной. Ну проработаешь десять-пятнадцать лет, а потом тебя все равно будут освобождать, а может быть, и раньше, и чем ты тогда займешься? Ведь от геологии отстанешь, а в партийных делах не пригодишься. Наверное, надо и о будущем подумать?

Я признался, что над этими вопросами не задумывался, поскольку был еще молод. Но при этом рассказал ему, что когда работал на производстве, то поступал в заочную аспирантуру Томского университета, учился, но как только перешел на партийную работу, свободного времени не стало, бросил учебу, и меня исключили из аспирантуры. Сказал ему также, что по избранной теме у меня был собран геологический материал исследований.

– Если случится то, о чем вы говорите, то потом пойду работать геологом, буду работать в поле.

Он сделал на это лишь одно замечание:

– После такой должности тебе будет трудно работать простым геологом, да и к этому времени у тебя и здоровья не будет, чтобы жить в полевых условиях и тем более работать. Партийная работа вас дисквалифицирует, если не будете постоянно заниматься геологией и не работать в этом плане над собой.

После моих откровений мы перешли в разговоре на другую тему, он рассказал о существующей в СССР очень крупной проблеме обеспечения развивающегося сельского хозяйства – проблеме калийных солей как удобрения, дал статистику с этим сырьем в СССР и в мире, и вот по заданию ЦК он занялся этой проблемой в Сибири. И прощаясь со мной, между прочего сказал:

– А вы пришлите мне наработанный материал по избранной кандидатской диссертации, я его посмотрю, и может быть, что-нибудь и порекомендую, как поступить с работой дальше, посмотрю ее научно-практическую значимость, – и дал мне свою визитку.

Академик А.Л. Яншин был тогда заместителем директора Института геологии СО АН СССР и часто приезжал в Красноярск. Где-то через полгода в Красноярске проходила одна из научных конференций прикладного плана, и на нее пригласили нас, нескольких секретарей райкомов, близких к обсуждаемой теме. И здесь мы с Яншиным встретились вновь, вначале прямо в здании, где проходила конференция, а вечером неожиданно оказались в ресторане за одним столиком. Он пришел с членом-корреспондентом академии наук СССР Г.А. Пруденским, крупным ученым в области экономических исследований, и мы здесь уже беседовали как старые знакомые. Он меня познакомил с Пруденским, расспросил, как у меня идут дела и почему я не воспользовался его предложением прислать в тезисном плане свою работу. Я не нашел серьезных объяснений, лишь сказал, что постеснялся злоупотреблять хорошим расположением ко мне академика, поскольку моя работа другого, более низкого уровня. Но здесь я дал обещание все-таки прислать ему тезисы, поскольку он мог подумать, что у меня нет никаких материалов исследований, и я его ввожу в заблуждение, просто обманываю. Он вновь предложил прислать материалы и обещал помощь.

Теперь отступать было некуда, я два месяца проработал над обобщением собранных материалов по теме и направил ему в институт автореферат. Хотя заранее думал, что он не будет его читать и поручит это сделать своим помощникам, а они напишут ответ. Но к моему удивлению вскоре я получил длиннющее письмо на четырех страницах, написанное тонким и мелким подчерком лично Яншиным, где он по косточкам разобрал мои материалы и критически, и положительно, написал о ее сильной и слабой сторонах. В общем выводе: материал сырой, но диссертабельный, и нужно над ним работать под началом какого-нибудь научного руководителя. Конкретно предложил мне руководителя в лице члена-корреспондента Академии наук Ф.Н. Шахова, который ранее был профессором Томского политехнического института, а сейчас работал в Новосибирске. Это крупный специалист в области рудничной геологии, Яншин уже с ним переговорил, и Шахов дал согласие. Если меня не устраивает Шахов, то он переговорит с академиком Н.А. Шило, директором геологического института АН в г. Магадане, он один из крупнейших специалистов в области месторождений золота.

Признаться, я никак не ожидал от него такой настойчивости в решении моей личной проблемы. Он хлопотал обо мне больше, чем я об этом думал сам. Для оформления заочной учебы в аспирантуре рекомендовал приехать в Новосибирск, там меня заслушают на ученом совете и решат все дела с оформлением дел.

Я долго думал над предложением академика Яншина, ведь здесь явно просматривалась помощь сделать меня кандидатом наук за счет личных связей с людьми из Академии наук, не по знаниям, а по должности. Ведь попасть в аспиранты к академику в то время было возможно только, как тогда говорили, по блату, или по указанию сверху. И я в конце концов от предложения академика А.Л. Яншина отказался, посчитав это нескромным с моей стороны использованием личных связей в угоду своих научных, вернее, профессиональных амбиций. Но все равно бросать задуманное я не стал. Решил поехать в свой родной Томский университет и продолжить заочно учиться в аспирантуре. Теперь у меня появилась уверенность после того, как мою работу просмотрел Яншин, что она диссертабельна. В Томске остались профессора, которые меня знали и помнили.

Профессор Михаил Петрович Кортусов, петрограф, тогда занимал должность первого проректора университета по научной работе, вот я к нему и обратился за советом. Он мне порекомендовал доложить на научном совете геологов содержание своих исследований, а они порекомендуют, как дальше действовать, сейчас имеется возможность продолжить заочную аспирантуру или просто выступить соискателем.

– В общем, моя задача, – сказал Михаил Петрович, – организовать заседание ученого совета геологического факультета, а дальше все зависит от тебя.

На том и порешили.

Через день или больше, не помню, в аудитории 119 собрался ученый совет. Мои бывшие преподаватели, в частности, доцент Василий Адамович Врублевский, и новые ребята, которых я не знал, но подающие надежды, приняли меня приветливо. Дали мне время для доклада 20 минут. Я уложился. Вопросы и ответы. Я за два дня до совета успел повстречаться с сотрудниками кафедр, профилирующих мою диссертацию, и остановился снова на кафедре петрографии. Мой бывший руководитель был еще бодр и преподавал по сокращенной программе – профессор Александр Яковлевич Булынников долго со мной разговаривал и высказал, что если у меня будет желание, то он готов продолжить наше сотрудничество, правда, сильно и не звал. Он очень культурный и деликатный человек дореволюционного воспитания. На ученом совете мою работу одобрили и приняли решение допустить меня к дальнейшей работе в качестве соискателя, утвердили моим научным руководителем профессора А.Я. Булынникова. Так я снова оказался в родных стенах университета.

Но кроме выполнения работы по самой диссертации ведь нужно было еще сдать кандидатский минимум – три экзамена: по философии, специальному предмету в разрезе темы диссертационной работы и по иностранному языку, и все это комиссиям, которые создаются приказом ректора и в каждой должен быть председатель на уровне профессора или завкафедрой. Но поскольку взялся за гуж, так теперь тяни, блат или взятка здесь просто неуместны и безнравственны для моего служебного положения.

Приехав домой на Ангару, я сразу решил изменить свой распорядок работы с таким расчетом, чтобы не менее 2-3 часов в день посвящать подготовке к экзаменам. С работы я приходил после шести часов вечера, если не было каких-либо вечерних мероприятий. После ужина ложился на полчаса отдохнуть, в 19 часов шел в здание райкома и занимался до одиннадцати часов вечера, и так ежедневно, кроме воскресенья и командировок. Домашние уже свыклись с таким моим распорядком дня и не перечили. И через полгода я поехал в Томск сдавать первый экзамен по философии. Принимали у меня его профессор А. Алякринский, когда я учился, он был кандидатом наук и доцентом, и доцент Николай Блинов. Они, наверное, за мои усердность и настойчивость, а не за мои высокие знания философии поставили мне первую отличную оценку.

Начало сделано, теперь на очереди специальный предмет, определены экзаменаторы: Булынников, Тюлюпо и Василий Адамович Врублевский, которому я в прошлом еле сдал зачет по «Федоровскому столику». Через полгода я одолел и этот предмет. Хорошо, что в Томском обкоме партии ко мне хорошо отнеслись – без всяких осложнений выделяли мне бронь в центральной гостинице в одноместный номер со всеми удобствами. Я мог в Томске не только заниматься, но и принимать гостей. Здесь у меня продолжилась дружба с семьей Стрелеевых – Валерием и Элиной, помогавших в учебе.

А вот со сдачей экзаменов по иностранному языку у меня появилось серьезное затруднение. Я уже говорил, что изучал два иностранных языка: немецкий и английский, и оба как следует не знал. В университете по этому предмету были очень жесткие требования, и обойти их было нельзя. Мне посоветовали: если я не имею времени на приезд в Томск и сдачу этого экзамена в университете, то есть положение, разрешающее его сдавать в других вузах. У меня были хорошие отношения с заведующим отделом науки крайкома партии Феодосием Максимовичем Поповым, сам он с ученой степенью и в прошлом преподавал в ВПШ при ЦК КПСС. Он мне посоветовал сдать иностранный язык в Институте цветных металлов и золота в Красноярске, и при мне позвонил ректору института Дарьяльскому, в прошлом главному инженеру Норильского ГМК. Тот охотно согласился выполнить его просьбу, и мне нужно было написать заявление на его имя, и будут назначены комиссия и время сдачи.

Получив программу подготовки и приема экзаменов по инязу, я опять поехал домой готовиться. Надо было иметь запас слов и вспомнить прошлое – военную службу в Германии, так как остановился на немецком. Сдавал я его вместе с норильчанами: директором Норильского комбината В.И. Долгих и вторым секретарем горкома партии Норильска В.И. Чаловым. Принимала нас завкафедрой иностранных языков КИЦМ. Она провела нас в свободную аудиторию, дала задание, вопросы, тексты и сказала: «Готовьтесь, через полчаса я приду», – закрыла нас на ключ и ушла. Мы сидели за разными столами и вообще между собой не общались. Когда она пришла в аудиторию и спросила, кто готов отвечать, первым вышел Долгих, потом к ней пошел Чалов, и я последним. В общем, чувствовалось, что задание ректора она получила – следовало ли ждать от нас хороших знаний, да и зачем все эти формальности в нашем-то возрасте. Поступила она гуманно: Долгих поставила пятерку, он же нас постарше, а нам с Чаловым по четверке. Все мы защищались в разное время и в разных вузах, они стали кандидатами технических наук, а я геолого-минералогических.

Работа над диссертацией не приносила дивидендов в моей партийной работе. Тогда бытовало мнение, что если первый секретарь райкома или горкома находит время для учебы, для повышения своего профессионального уровня, значит, он недорабатывает по своей основной деятельности. Однажды при получении разрешения на поездку в Томск один из крайкомовских руководителей неаккуратно со мной обошелся. Поэтому для предотвращения разных кривотолков в партийных аппаратах крайкома и райкома я решил переговорить по этому вопросу с первым секретарем Кокаревым. Уведомил его, что за счет своих отпусков хотел завершить начатую научную работу, назвав тему диссертации, и на это получил его одобрение и благословение. Он даже сказал, что если будут чинить какие-нибудь препятствия, ссылаться на него и ездить в Томск как в командировку, но я этим не воспользовался.

В свободное время в отпусках сделал несколько важных для меня геологических маршрутов по территории Енисейского кряжа, провел необходимый сбор и анализ каменного материала. Систематически следил за новинками геологической литературы в части месторождений золота как в СССР, так и за рубежом. По совету академика А.Л. Яншина я сделал уклон диссертации в сторону статистики и экономики месторождений золота, технологии извлечения добываемого металла и перспектив развития золотой промышленности в районе.

Я не брал отпусков, положенных мне по закону как занимающемуся в заочной аспирантуре, и не пользовался другими льготами для обучающихся. В Томск я ездил все эти годы за свой счет и только в свои очередные отпуска, и в этом плане меня никто не мог упрекнуть. И в приобретении ученой степени я вовсе не искал своего повышения по служебной лестнице в партийном аппарате, здесь я получал свое личное удовлетворение.

Но мой путь защиты диссертации оказался тернистым. В Томске нужно было получить отзывы оппонентов, а они были из разных городов – один из Новосибирска, другой из Томска. Защита диссертации состоялась на объединенном ученом совете Томского университета и политехнического института осенью 1969 года. Защита прошла нормально, «черных шаров», как принято называть голоса «против», у членов совета не было, и все были единодушно «за». Банкет организовали в ресторане «Сибирь» в Томске совместно с Всеволодом Свиридовым, с которым я защищался в один день. В общем, все было в Томске закончено. На всю работу по написанию диссертации и сдаче кандидатского минимума – защиту – у меня ушло более пяти лет. Вздохнул свободно, но ненадолго. Вся защита потом утверждается в Высшей аттестационной комиссии (ВАК) Министерства высшего образования СССР.

Единодушное голосование членов ученого совета еще не дает гарантии, что присвоение звания кандидата геолого-минералогических наук состоялось. ВАК диссертацию направляет на рецензию так называемому черному оппоненту и снова рассматривает у себя на совете. В тот период началась активная тяга партийных работников к ученым званиям и степеням, и были вскрыты серьезные нарушения в этом деле, когда партийным функционерам диссертации писались институтами. ЦК КПСС принял негласное решение все работы, защищенные партийными работниками, пропустить через экспертные советы ВАК с привлечением в их состав наиболее добросовестных и проверенных ученых. Вот и моя работа попала в их число. Мне сообщили, что надо прибыть в Москву в ВАК на заседание экспертного совета.

Настроение у меня было не особенно приподнятое, хотя я диссертацию написал сам и все материалы к ней собрал своим трудом, начиная еще с первых геологических маршрутов в Енисейской золотой тайге. Представился ученому секретарю ВАК – по фамилии, как помнится, Волкову, – мужчине уже пожилого возраста без волос на голове. Он любезно со мной поговорил и вроде, как бы извиняясь, объяснил ситуацию с работой экспертов, какие там специалисты. Порекомендовал не расстраиваться, если работу не утвердят, то дадут возможность доработать, если она представляет пользу для науки. В общем, вроде все просто. Сообщил, что завтра вечером будет заседание, поскольку днем эксперты на своей основной работе, и их привлекают в экспертный совет на общественных началах.

С ночлегом я устроился в гостинице Академии общественных наук при ЦК КПСС на ул. Садово-Кудринской и там еще днем повстречал одну знакомую аспирантку из нашего крайкома, которая училась очно, – Розу Михайловну, бывшую заведующую лекторской группой крайкома партии. Договорились, что я ей вечером сообщу результаты. Председателем экспертного совета по геологическим наукам оказался член-корреспондент АН СССР Г.К. Хрущов, известный геолог по рудным полиметаллическим месторождениям, также в составе экспертов была и доктор г.-м. наук Нина Васильевна Петровская, известный в Сибири ученый по золоту, она много лет занималась изучением Советского месторождения, я даже кое-где ссылался на ее работы. Рассмотрение работы и материалов экспертного совета ВАК проходило доброжелательно, ученые убедились, что я недавний производственник и не собирался в своей жизни покидать геологию. После ряда вопросов и заключения, сделанного одним из членов совета, мне предложили выйти из зала. Через некоторое время меня вновь пригласили в зал, объявив, что диссертация утверждается, и поздравили меня с присуждением ученой степени. После чего у меня не было больших радостей – в конечном счете я стал ученым. Настоящие ученые рождаются, а я просто занимался повышением своего профессионального уровня. Потом я много раз встречался с крупными учеными, академиками. Мне предлагали помощь в получении звания доктора наук, но я категорически отказывался – я производственник, ставший кандидатом, но не ученый.

От здания Министерства высшего образования СССР, которое находилось на ул. Жданова недалеко от «Детского мира», с заседания экспертного совета я до своей гостиницы шел пешком в весьма приподнятом настроении, прошел почти половину Тверской, тогда она называлась ул. Горького. По пути забежал в какое-то кафе перекусить, выпить сто граммов водки и кружку пива, по морской традиции. Прихватил по дороге шампанское и бутылку коньяка, чтобы отпраздновать свою трудную победу с аспирантами Академии ОН ЦК КПСС. Там, кроме Розы Михайловны, учились еще два наших красноярских мужика.

Закончив длинное повествование о своем вхождении в геологическую науку, вернусь к первым годам работы в новом административном районном образовании. Конечно, район был совершенно неподготовлен к такому объединению, тем более люди не привыкли работать, когда рядом нет партийной и советской власти. За любой справкой надо было обращаться за сотни километров, встать на партийный учет или сняться с него надо ехать далеко. Мы сумели многие дела упростить, не народ к нам ехал, а мы к нему. Целыми бригадами исполкомовские работники ехали из Мотыгино в Северо-Енисейск и на месте решали все дела. Учетные карточки членов КПСС, находящиеся в Cеверо-Енисейском райкоме, я не стал перевозить в Мотыгино, оставил там сектор учета вместе с Бабуриной, несмотря на требования крайкома немедленно их перевезти в Мотыгино, и чуть было за это серьезно не поплатился. В ночное время в бывшем здании райкома началось возгорание от печи в помещении сектора учета, и лишь благодаря бдительности технички пожар удалось предотвратить. Вот бы была большая неприятность на весь Союз – сгорели партдокументы районной организации.

Однако мне удалось добиться, чтобы североенисейский партком получил права райкома партии по вопросам приема в члены партии и учета коммунистов. Стали мы ускоренно налаживать воздушное сообщение и прокладку хотя бы зимней дороги, чтобы не заезжать в Енисейск, а напрямую через Брянку. Быстро решили вопрос обеспечения северной части района овощами и молочной продукцией, но работники районных организаций в течение двух лет постоянно находились в командировках и стали к этому привыкать, ведь весь российский Север так живет.

Серьезные сдвиги у нас появились благодаря помощи совнархоза по вопросам технического перевооружения дражного флота, стали вводить новые энергетические мощности за счет строительства дизельных электростанций. В Совруднике началась проходка новых стволов шахт с тюбинговым креплением, заложили фундамент новой золотоизвлекательной фабрики, проводилась реконструкция аэропорта Соврудник с удлинением взлетной полосы. Привлекли для работ ряд специализированных строительных и горнопроходческих организаций из других городов, начали изыскательские работы для строительства ЛЭП и дорог.

Но, пожалуй, самой нерешаемой проблемой у нас оставалась проблема преемственности горно-металлургического предприятия в Раздолинском. По заключению геологов, рудник Раздолинск имеет запасов сурьмы всего на два года, перспективы обнаружения новых рудных тел и новых месторождений сурьмы не было. Что делать с предприятием, поселком, людьми? Перспектив не было. Если раньше планирующие органы страны принимали решение начать строительство магнезитового завода на месторождении магнезитов Тальского вблизи Раздольного, но открытие геологами Верхотуровского месторождения попутало все наши карты. У геологов на открытия всегда длинный язык, если бы они молчали, мы бы уже строили крупнейший завод в Союзе по производству магния и его продукции.

Вопрос этот в крае никто решить не мог. Тогда по договоренности между В.Ф. Гавриловым-Подольским и В.Н. Ксинтарисом было решено меня с начальником Раздолинского рудника Владиславом Смирновым направить в Москву для решения вопроса с Раздолинским рудником. Из Красноярска позвонили в отдел тяжелой промышленности ЦК КПСС, что такие-то люди едут для решения проблемы и им нужна будет помощь. В ЦК нас встретили нормально, разместили в гостинице в центре столицы, отдали на попечение инструктора ЦК Виктора Васильевича Быховцева, и началось наше хождение по бюрократическим лестницам ВСНХ. Прошли почти все инстанции, от которых, казалось, зависел вопрос строительства завода, – и в Госплане, и в ВСНХ, не были только у председателя. И каждый день в течение недели утром мы приходили в ЦК, оттуда давался звонок в министерство, ведомство, управление, которое нас должно принять и оказать помощь, там нас вне очереди принимали, любезно с нами разговаривали, рекомендовали, куда идти дальше, прощаясь, пожимали нам руки, а дело с места не двигалось.

То нам говорят, что завод будем строить в другом месте, нет – будем магний добывать из морской воды на Крымском полуострове и не добывать его из магнезитов на Севере. Прошли мы в Москве все рекомендованные инстанции, а поехали домой ни с чем. Обидно! Вот тогда-то я понял, что такое государственный бюрократизм. И нам пришлось опять искать местный выход – разработать технологию получения периклаза продукта электротехнического сырья из магнезита на высвобождающихся металлургических мощностях металлургического завода Раздольного и частично занять горняков на строительстве Васильевского золотого рудника.

Одновременно с этим стали пробивать строительство талькового завода, который должен быть построен в Приангарье в соответствии с уже изданным постановлением правительства. Перспектив много, а дела нет. И опять надо было ехать в Москву, хорошо, что была большая озабоченность этими вопросами промышленного крайкома и совнархоза. На этот раз мы уже ехали с предложением по двум новым объектам, и опять с Владиславом Владимировичем Смирновым. В Москве к нам должен был подключиться первый заместитель председателя совнархоза Николай Тимофеевич Глушков, один из основных двигателей экономики края, напористый человек, знающий всю правящую номенклатуру. Сам собой он был человек видный, любящий женский пол, и они его тоже все любили, к тому же он еще выглядел молодо.

И на этот раз обошли многих, и, кажется, лед тронулся, договоренности получены. По случаю успешного решения дел мы решили это событие отметить в одном из ресторанов Москвы, но так долго там засиделись, что Москвы нам показалось мало, и мы решили выходной день провести в Сочи. Выходим из ресторана, садимся в такси и едем в аэропорт. Никто нас не отговорил, все единодушны – а почему не отдохнуть у моря?

Приехали в аэропорт, там оказались свободные места и нам продали билеты. Мы еще зашли в ресторан аэровокзала, дополнительно заправились спиртным, и в самолет. Быстро заснули. И так мы оказались в аэропорту Адлера. Тяжело спускаясь по трапу самолета, каждый из нас, наверное, тогда задумался: а зачем приехали в Сочи, кто нас здесь ждет, и кто будет принимать трех небритых мужиков? И только здесь узнали, что купальный сезон закончился.

Наверное, первым сообразил, что нам делать, Николай Тимофеевич, человек бывалый, да, наверное, он и подал нам саму идею полететь в Сочи. Для того чтобы собраться с мыслями и разобраться в ситуации, решили сначала зайти в ресторан и все обсудить – сразу возвращаться в Москву или все-таки день провести в курортном городе. Глушков стал звонить в санаторий «Заполярье», который был в подчинении Норильского комбината, тем более комбинат подчинен совнархозу. Директор санатория, услышав голос Глушкова, радостно стал приглашать нас в гости и готов был немедленно за нами прислать в аэропорт «Волгу», на что мы с благодарностью согласились. Все встало на свое место. Приведя себя в порядок, мы хорошо провели время в Сочи и даже искупались в морской воде в бассейне, а вечером улетели в Москву. Что только не сделает человек в хорошем настроении! Потом на много лет, до самой смерти Николая Тимофеевича, мы сохранили с ним самую теплую дружбу, несмотря на то что он взошел на высокие посты в государстве: стал заместителем министра цветной металлургии СССР, председателем Госкомитета цен СССР, членом Центральной ревизионной комиссии КПСС. Он для нас оставался хорошим другом, внимательным и сердечным.

В начале шестидесятых годов, как я уже писал, в Приангарье наведывались одна за другой комиссии, связанные с размещением здесь горно-металлургических и лесопромышленных комплексов. Я не успевал принимать участия в их работе, приезжало их много, и надо было еще и мобилизовать легковой транспорт. Но все заканчивалось прожектами, перспективами, которыми мы были сыты по горло. Геологи Ангарской экспедиции тогда закончили генеральный подсчет запасов железной руды по Ангаро-Питскому железорудному бассейну, и было даже разработано ТЭО по его промышленному освоению. На Ангару приезжал даже самый известный металлург страны Бардин, вместе с ним Ломако и Гаврилов-Подольский.

Как-то к нам приезжала правительственная комиссия больше 20 человек, пришлось везти их на месторождение целым автобусом. И в комиссии все знаменитости: ученые и экономисты, у каждого свои идеи, где размещать рудники, обогатительные фабрики, инфраструктуру объектов. Сплошные споры без всяких компромиссов. Запомнился мне яростный спор двух крупных ученых, которые к разговору хотели подключить и меня, но я старался своего мнения при этом не высказывать, на все должны быть научно-обоснованные расчеты. Поэтому я пытался их успокоить и перевести разговор на другую тему. Но здесь ко мне подошел другой ученый из группы и попытался отвести меня в сторону. Он был возрастом под семьдесят лет, видно, мудрейший человек, и сказал мне: «Виктор Андреянович, вижу, вы очень заинтересованный человек в этом деле, но малоопытный в жизни. Прошу вас, не слушайте этих болтунов. Для того чтобы поднять на промышленную основу освоение всех богатств Нижнего Приангарья, нужны другие государственные структуры, средства и люди! Этот край могут поднять только Сталины или Демидовы!»

И вот прошло после этой встречи больше пятидесяти лет, и действительно в Нижнем Приангарье ничего существенного не произошло, наскоком поднять эту махину нельзя – прав оказался этот старец!

Если вопросы перспективы района нужно было решать в центре и в крае, то программу социального развития района – на месте, здесь никто к нам не приедет и за нас не сделает. Правда, тоже нужно сначала было пробить деньги в краевом бюджете, а потом что-то начинать делать. Но были вопросы, которые стояли ребром. Не решив их, жить было нельзя, и денег нет, нужно было изыскивать их из других источников, за счет самих предприятий, за счет участия трудовых коллективов.

Взять, к примеру, аэропорт в Мотыгино. На острове реки Ангары площадка не подходит по размерам ни к одному классу пассажирских самолетов, стоящих на службе ГВФ, кроме как «кукурузнику». Но и они только обслуживали пожарников по охране леса. Площадку все-таки подобрали рядом с п. Мотыгино, обсчитали, сколько потребуется средств. ГВФ сразу категорически отказался финансировать, заявив, что если хотим летать, то должны искать деньги на месте. Тогда я собрал всех руководителей, каждого обложил трудовой и финансовой данью и определил сроки. Все были против. Но ведь всех в партийном порядке не накажешь за то, что руководитель не хочет заниматься социальными вопросами. Нужно было искать среди них более податливых. Наконец, делать некоторые послабления. Нужно было не менее пяти бульдозеров, а их было всего-то два десятка в районе. Нужно было сделать вскрышу торфов, расчистить площадь всего аэродромного поля. А когда поле расчистили, то оказалось, что весь грунт глинистый и во время дождей течет, раскисает. Начали возить на него пескогравий, а он поблизости от порта и тоже с повышенной глинистостью.