«Тридцатьчетверки». Запыленные и веселые
Ребята смотрели с их брони на меня.
И были они похожи на Иванова. Сидорова и
Петрова. Смеялись звонко, басили добродушно
И срывающимся фальцетом отдавали четко
Команды… Это я говорю вам точно -
Старый военный дот. Долговременная.
Огневая. Точка… Лавиной они на-
катывались на запад – Ивановы. Сидоровы
И Петровым. И по-прежнему твердо
Надеялись на них – вся Россия и этот
Обезумевший от страха мир…
Пахло в тот год дымком и хлебом.
Какие-то люди появились на пепелищах
Бывших деревень. А потом срубили избу.
На изуродованном немецком тягаче
Курносые парнишки тащили плуг.
Выворачивая жирные пласты земли.
А за ними ковыляли галки аспидные…
Женщины, упрямо клонясь к земле, тянули
Тяжелую борону… Белобрысый, чумазый
Мальчонка стоял на краю поля и ковырял
В носу пальцем. Ребятишки, дразня.
Называли его «Фрицем». А он, полу-
торагодовалый, косолапил по мягкой
Пашне и отчаянно орал: «Ма-аамка-аа!»
Пахло весной. Дымком и хлебом…
4
А теперь через годы все плещутся
Во мне голоса Иванова. Сидорова и
Петрова. Звонко смеется токарь Иванов.
Басит колхозник Сидоров и срывающимся
Фальцетом, необычайно серьезно.
Читает стихи Петров. С рассветом они
Исчезают. И я вздрагиваю, как от взрыва.
И все глубже ухожу в землю. И травы уже
Выше меня… Братья мои, такие же доты.
Стоят вдоль российских границ. И даже
Вал Чингисхана придавили они. Мы
Мазаны одним миром. Цемент и гравий
В нас смешаны водой из российских рек.
На городских и деревенских погостах
Покоятся наши строители. А время идет.
Но росистым жемчужным утром скрипят
Мои ржавые люки. И в гулких моих отсеках
Слышен топот ребячьих ног. Звонко они
Смеются. Балуясь крадеными спичками.
Читают на стенах старые надписи.
И вдруг замолкают. Прищурив глаза.
Всматриваются в ромашковое поле.