Первая на возвращение. Аристократка в Советской России

"Ну, езжайте и посмотрите сами", – ответил он.

И мы поехали.

Первый, который мы посетили, располагался на проспекте Карла Маркса в огромном доме бывшего сахарного короля по фамилии Кёниг. В изысканном вестибюле нас встретил врач в белом халате.

"Я буду счастлив всё здесь вам показать и объяснить, чем мы занимаемся. Мы всегда рады гостям", – сказал он, вводя нас в большую комнату, которая, вероятно, раньше была гостиной и где сейчас сидели группы пациентов, слушая радио или играя в игры.

"Эти ночные санатории, – продолжил врач, – предназначены для работников, которые больны, но всё-таки способны трудиться. Например, если у них проблемы с желудком либо подозрение на начальную стадию туберкулёза и они нуждаются в особом уходе, то вместо того, чтобы идти домой, они каждый вечер приходят сюда и получают ванну, больничную одежду, необходимые процедуры для лечения их конкретных заболеваний и правильную диету. Они остаются здесь на всю ночь, проводя вечера, как вы видели: развлекаясь играми, обучаясь, читая, слушая лекции и радиопрограммы. В одиннадцать часов они должны лечь в постель и погасить свет. Утром они вновь проходят специальные процедуры, съедают здоровый завтрак и получают небольшие пакеты с едой, которые можно взять с собой на работу, дабы не употреблять ничего вредного во время обеда".

В одном из отделений мы встретили американца из Чикаго, который был рабочим на сталелитейном заводе. Он радостно поприветствовал нас и стал повсюду сопровождать, давая дополнительные разъяснения по-английски к тому, что доктор рассказывал нам по-русски.

"Это шикарное место, – сказал он, когда мы с ним прощались. – Я прихожу сюда уже три недели и, поверьте мне, не буду отбрыкиваться, если они решат продержать меня ещё столько же".

Позже мы посетили в России множество ночных санаториев, обнаружив, что все они необычайно хорошо организованы и весьма эффективны в своей активности по оказанию помощи мужчинам и женщинам, которым угрожала потеря здоровья.

В тот же вечер мы пошли в "Красное кино" на Невском проспекте и посмотрели картину о тайной деятельности революционеров в дореволюционные дни 1905-го года. Это был прекрасно снятый немой фильм, и зрители громко выражали свои чувства, освистывая всех представителей старого режима и радостно аплодируя всякий раз, когда подпольщику выпадала удача. Когда всё закончилось, мы побрели по Невскому проспекту обратно в гостиницу, и пока мои спутники обсуждали киноленту, я немного отстала, жадно разглядывая все знакомые старые дома и витрины магазинов. И снова я почувствовала себя призраком, годы спустя после своей смерти вернувшимся в город, где он когда-то был жив.

"Прежде в этом магазине была безумно красивая витрина с фарфором, – думала я, глядя на выставленные книги и карты сквозь большое стекло. – А вот то место, где я купила маленький терракотовый бюст Моцарта на свои рождественские деньги, когда мне было двенадцать лет. И все домашние надо мной потешались, а мой брат Мики сказал, что это глупое позёрство и пустая трата денег – покупать Моцарта вместо коробки конфет, потому что ему не хотелось смотреть на Моцарта и он любил конфеты. А здесь раньше была старая аптека Артура Дица …"

"Ну же, давай, какого чёрта ты отстаёшь? – развернувшись, крикнул Вик и, взяв меня за руку, потянул за собой. – У тебя такой вид, будто тебе что-то привиделось или ты замечталась".

"А я и правда замечталась. Смотри, это Аничков дворец. И мы подходим к знаменитому Аничкову мосту с четырьмя группами бронзовых коней и людей по всем его углам. Я могла очень чётко видеть их из своего окна, ведь вон там наш дом – третий слева по Фонтанке. Он старинный и относится ко временам застройки Петербурга".

Мы остановились на мосту, чтобы на него поглядеть. Он по-прежнему был выкрашен в бледно-жёлтый классический цвет Старого Петербурга, и его остроконечная крыша резко выделялась на фоне залитого лунным светом ночного неба. Все окна были тёмными, за исключением тех, что принадлежали гостиной моей матери, где был включён свет, и мне казалось, что я вижу мерцание старой хрустальной люстры. На несколько мгновений у меня возникло чувство, что в действительности я нахожусь внутри дома, переходя из комнаты в комнату и видя каждую деталь с поразительной ясностью. И не только это, ведь, подобно вспышкам в мозгу тонущего человека, я узрела быструю череду знакомых сцен, каждая из которых длилась, возможно, всего лишь секунду. Я увидела мою мать, читающую в кресле у камина; моего отца, играющего в карты с Профессором; себя саму за маленьким деревянным столом в моей классной комнате, готовящую уроки к следующему дню, с бультерьером Джохансоном Реске у моих ног; всю семью, сидящую за обеденным столом; моего брата, фехтующего в своём кабинете; и снова маму, стоящую перед высоким зеркалом, поправляя бриллианты в напудренных волосах, в то время как её старая служанка Юлия ползает на четвереньках вокруг неё с полным ртом булавок и разглаживает складки её длинного платья из рубинового бархата …

"Давай, надо идти", – произнёс рядом со мной, разрушая чары, знакомый голос Вика.

И мы, больше не делая остановок, поспешили дальше по Невскому проспекту.

Той ночью я долго не могла уснуть и лежала в постели, прислушиваясь к звону трамваев и необычному скрежету их колёс по замёрзшим рельсам, когда они делали круг перед нашей гостиницей. И я слышала, как на противоположной стороне площади на Московском вокзале приходят и отходят поезда, свистя, кряхтя и пыхтя, как огромные запыхавшиеся монстры; и ловила под нашими окнами обрывки знакомых песен и слова, разносившиеся в ледяном воздухе резким эхом. Потом я всё же провалилась в сон и спала очень крепко, пока ранним утром меня не разбудил знакомый скрип-скрип-скрип кого-то, кто снимал слой льда на тротуаре обычной узкой железной лопатой, – звук, которого я не слышала уже много-много лет.

"Подъём! – крикнула я Вику. – Я дома – в России, в Петербурге, Петрограде, Ленинграде – как бы этот город ни назывался, – и мы должны немедленно всё увидеть!"

Итак, мы приняли ванну, и оделись, и побежали вниз завтракать, купив в вестибюле по дороге в столовую "Московские ежедневные новости". И пока ели, мы просмотрели газету и нашли статью, в которой цитировались слова Генри Форда: "Я за Россию с её творческим отношением к жизни и за её стремление самой себе помогать".

Петербург и Ленинград

1

Из-за полученного медицинского образования и социальной работы, которой я занималась во время войны и революции, мне, естественно, было очень интересно узнать, что было достигнуто за последние десять лет в области профилактической медицины и социального обеспечения. Ленинград разделён на заводские районы, и в каждом районе имеются свои школы, кооперативные магазины, больницы и санатории, расположенные рядом с домами рабочих.

Первый визит мы нанесли в профилактический центр, расположенный в одном из этих фабричных районов, где, помимо получения необходимого лечения, обычного для диспансера, трудящихся мужчин и женщин учат, как о себе заботиться и защититься от болезней. Там существует и специальное родильное отделение, которое будущие матери посещают не реже одного раза в неделю в течение нескольких месяцев, предшествующих рождению их чад, а затем так часто, как требуется для того, чтобы водить детей на регулярные медицинские осмотры и самим научиться надлежащему уходу за ними в домашних условиях.

"И матери ходят сюда добровольно?" – спросила я врача, показывавшего нам этот центр и с которым была шапочно знакома с 1921-го года по госпиталю, где тогда работала.

"Ну, да, – ответил он, – хотя поначалу они, как бы лучше выразиться, несколько медлительны и застенчивы, так как не знают, о чём идёт речь. Однако попривыкнув к окружающей обстановке, к врачам и медсёстрам, начинают ходить довольно регулярно, иногда даже слишком часто, – смеясь, добавил он. – Вы обнаружите, что санитарные условия за последние годы существенно улучшились. Например, младенческая смертность снизилась с двухсот семидесяти случаев на тысячу в 1913-ом году до ста семидесяти четырёх на тысячу в 1926-ом, а уровень смертности взрослого населения в целом за тот же период снизился с двадцати восьми случаев на тысячу до двадцати двух. Три года назад в различных учреждениях здравоохранения насчитывалось приблизительно около пятидесяти пяти тысяч врачей. Сейчас их порядка семидесяти шести тысяч. И вы, я думаю, будете удивлены, узнав, что большинство новых студентов-медиков – женщины".

Из профилактория мы в том же рабочем районе отправились в семилетнюю школу – совершенно новое здание, построенное из кирпича, стекла и бетона. Мы заявились во время перемены, и дети бегали взад-вперёд по длинным коридорам, создававшим впечатление солнечных веранд, так как с одной стороны были полностью стеклянными. Воздух был наполнен обычными звуками, присущими всем играющим вместе детям любых национальностей в мире, – похоже на гомон стаи писклявых птенцов.

"Галчата – вот кто они такие", – прокричала встречавшая нас молодая учительница, желая быть услышанной сквозь шум. Поприветствовав нас жестами, улыбкой и парой-тройкой фраз, которые мы едва смогли разобрать, она отвела нас к директору. Только в уединении его кабинета мы смогли понизить голос и вновь нормально общаться.

"Прежде чем вы пойдёте осматривать школу, я хотел бы сказать несколько слов о нашей системе образования, – сказал он. – Во-первых, комиссариаты просвещения Советского Союза создали целую систему начальных и средних школ, коих скоро будет вполне достаточно, чтобы заботиться обо всех детях страны. Начальное образование является всеобщим и обязательным с семилетнего возраста, и сейчас в начальных и средних школах обучается порядка двадцати пяти миллионов ребятишек по сравнению с примерно восемью миллионами до войны. В 1932-ом году в университетах и высших учебных заведениях числилось почти четыреста тысяч студентов. Кроме того, знаете ли вы, что за последние четыре года более пятидесяти восьми миллионов взрослых научились читать и писать и что сейчас в России всего девять процентов неграмотных, тогда как до войны, то бишь в 1913-ом году, их насчитывалось шестьдесят восемь процентов? Статистика, конечно, говорит сама за себя, и я просто привожу несколько цифр, которые могут вас заинтересовать.

Теперь, когда ученик заканчивает семилетнюю школу, он поступает в профессиональное училище, где, помимо общих предметов, ему преподают его будущую рабочую специальность. Курс обучения в профессиональном училище длится три года, а потому в общей сложности ученик овладевает знаниями десять лет. После этого при желании он может поступить либо в высшее техническое учебное заведение, либо в университет".

"А правда, что студенты высших учебных заведений получают ежемесячную стипендию от государства?" – спросила я, вспомнив о том, что сказал мне студент в поезде.

"Да, – ответил он, – примерно три четверти учащихся. Разумеется, все студенты обучаются бесплатно, однако специальные стипендии предоставляются только трём четвертям из них. Эти студенты получают ежемесячное пособие в размере от восьмидесяти до ста двадцати рублей".

"А теперь, пожалуйста, расскажите нам о различных детских политических организациях в Советском Союзе", – попросила я.

"Ну, дело обстоит так, – сказал он. – Молодые люди в соответствии с их возрастом делятся на три группы. Самых маленьких называют октябрятами в честь Октябрьской революции 1917-го года, и им с самого начала объясняют основные принципы коммунизма. Затем у нас есть примерно пять миллионов юных пионеров в возрасте от десяти до шестнадцати лет, чей девиз таков: 'К борьбе за дело трудового народа будь готов!' На этот призыв каждый из них отвечает: 'Всегда готов'. Главной целью этой организации является развитие у детей уверенности в себе, большевистской силы и коммунистического духа, а также борьба с неграмотностью и выполнение ими полезных заданий. Третья группа, состоящая из юношей и девушек постарше, называется Ленинским коммунистическим союзом молодёжи или сокращённо комсомолом. Эта организация была основана в 1918-ом году, поскольку идея Ленина состояла в том, чтобы подготовить молодёжь к активному участию в строительстве социалистического государства. Стремление комсомольца – стать членом Коммунистической партии".

Когда наша беседа с директором закончилась, мы обошли всю школу и каждый класс, где после окончания перемены опять продолжились уроки. Дети не обращали на нас особого внимания и, бросив короткий взгляд в нашу сторону, когда мы входили в помещение, продолжали занятия с абсолютным отсутствием чувства неловкости. Несколько раз учителя предлагали мне задать им вопросы по теме их уроков, что я и делала, получая совершенно естественные, прямые ответы. На уроке пения учительница повернулась к детям и спросила, что бы они хотели спеть для гостей. "'Интернационал', 'Интернационал'", – закричали они и, встав прямо, будто маленькие солдатики по стойке смирно, с сияющими глазами и дрожащими юными голосами, спели его с огромным энтузиазмом.

Позже мы зашли в клуб юных пионеров с рядами скамеек, плакатами и рисунками, изображавшими ход выполнения пятилетнего плана, и огромными портретами Ленина и Сталина на стенах. Именно здесь эта детская организация проводит свои собрания либо для обсуждения различных программ обучения, либо для привлечения к дисциплинарной ответственности кого-нибудь из своих членов, либо для рассмотрения личных жалоб учеников, либо для выяснения, почему кое-кто из них, возможно, развивается не так быстро, как остальные, либо для организации собственных ударных отрядов, либо для искоренения неграмотности и пропаганды чистоты.

"Они по отношению друг к другу на удивление строги и критичны, – сказала учительница, которая показывала нам школу, – и им удаётся поддерживать в своих классах хорошую дисциплину. Они также иногда критикуют и нас, и тогда у нас возникает серьёзная проблема, решение которой требует такта и понимания, однако от этого всё становится лишь интереснее".

Нам стало ясно, что российское образование, как и всё остальное, переживает переходный период. Первоначально, вскоре после революции, ребёнок имел слишком сильное право голоса в том, что касалось его обучения, и мог даже дойти до увольнения своих учителей, если те ему не нравились. Однако в рамках текущего конструктивного этапа столь радикальное отношение постепенно сглаживается и точка зрения на образование нормализуется, ведь позиция учителя становится всё более ответственной и авторитетной, а его опыт признаётся ценным для формирования ребёнка.

2

В тот день мы отправились в длительный обзорный тур по городу, и я с гордостью показала Вику все основные достопримечательности. Вначале мы приехали к знаменитому Казанскому собору с его красивой изогнутой колоннадой. Чем-то напоминая собор Святого Петра в Риме, он был возведён прославленным русским архитектором Воронихиным в ознаменование победы Александра I над Наполеоном в 1812-ом году.

"Именно здесь раньше находилась чудотворная икона Казанской Божьей Матери. В любой день тысячи людей приходили поклониться этой святыне", – начала я объяснять Вику, когда наш автомобиль остановился перед собором на несколько минут.

"Сейчас это антирелигиозный музей, – сказал шофёр, – но из-за ремонта он закрыт на несколько недель, поэтому мы не сможем туда попасть".

Я молча смотрела на огромный храм. С тех пор, как я себя помнила, мои родители водили меня туда почти каждый день. Иногда мы отстаивали обедню или вечерню, но в основном заходили всего на несколько минут, дабы поставить свечки. Предполагалось, что икона была списана с первообраза, созданного святым евангелистом Лукой, и поэтому считалась истинным изображением Богородицы с глубокими тёмными очами, правильными чертами лица, оливкового цвета кожей и нежной печальной улыбкой. Её золотые одеяния, усыпанные драгоценными каменьями, являвшимися приношениями по обету, искрились в свете нескольких сотен свечей, неизменно горевших в огромных серебряных подсвечниках перед святыней. И, сидя ныне в автомобиле, я мысленно видела себя и своих родителей совершающими обычный ритуал поклонения Пресвятой Деве. В ту минуту, когда мы переступали порог и за нами закрывалась обитая войлоком вращающаяся дверь, шум и суета Невского проспекта полностью затихали, сменяясь глубокой тишиной собора, лишь изредка нарушаемой отзвуками напевного чтения священников где-то в отдалении или стука шагов по мраморному полу, разносившегося странным эхом по проходам и под куполообразным потолком.

В церковной лавке при входе мы покупали наши свечи – большие для моих родителей и маленькую для меня – и на цыпочках подходили с ними к алтарю, где становились на колени и низко кланялись, касаясь лбами холодных мраморных плит. Улучив момент, когда моя мать не смотрела, я часто тёрлась носом об пол, чувствуя, что этим действительно исполняю свой религиозный долг – "повергаюсь во прах" – и ликовала, когда она позже шептала: "У тебя пятно на носу. Сотри его!" Затем мы зажигали свечи, ставили их в подсвечники и поднимались по трём или четырём ступеням, которые вели к иконе. И там мы целовали руки Богородицы с Младенцем (сначала меня поднимали под мышки, однако как же я потом гордилась, когда выросла достаточно большой, чтобы смочь дотянуться до её одеяния и приложиться к нему без посторонней помощи), задерживаясь, чтобы сделать это, лишь на долю минуты, поскольку позади нас на ступенях и на небольшом приступке перед образом уже выстраивалась очередь других молельцев. Сойдя вниз, мы вновь опускались на колени и кланялись до самой земли. Иногда мы приносили цветы и клали их под массивные серебряные перила у подножия алтаря. Так делали многие, выбирая в основном белые лилии, и воздух наполнялся их ароматом, смешанным с приторным запахом благовоний.

Повсюду вокруг нас я видела людей, стоявших на коленях, кланявшихся, крестившихся, плакавших, молившихся или же смотревших на икону глазами, полными религиозного экстаза. И я улавливала обрывки произносимых шёпотом молитв, что всегда меня интриговало и волновало.

"Спасибо Тебе, спасибо Тебе, о Матушка, Пресвятая Богородица …"

"Пожалуйста, я умоляю Тебя, Пресвятая, Пречистая Дева Мария …"

"Сжалься … Помилуй … Прости … Исцели … Защити … Сохрани … Спаси … Помоги …"

Одновременно священник пел тропарь Божьей Матери или читал длинный список имён тех, о ком был специально заказан сорокоуст. И в мерцающем свете свечей на всех этих обращённых выспрь лицах лежала печать радости, тревоги или печали, что привели их в храм. Здесь был и взволнованный студент, вероятно, пришедший зажечь свечу и прочитать молитву перед каким-нибудь трудным экзаменом; и бледный больной мужчина, тяжело опиравшийся на палку и с надеждой смотревший на икону; и молодая женщина в дорогих мехах с лицом, опухшим от слёз; и ребёнок-калека; и нищий с большой холщовой сумкой за спиной; и хорошо одетый парень; и кучка унылого вида стариков в глубоком трауре; и худенькая красивая юная дева, чьи поношенные пальтишко, шляпка и туфли красноречиво свидетельствовали о её бедности. Типажи, которые мог бы нарисовать художник или понаблюдать доктор-психолог, – все они были здесь: молодые и старые, богатые и бедные, больные и здоровые, отчаявшиеся и полные надежды. И мне всегда казалось, что этот уголок огромного собора наполнен бесконечными волнами молитв, которые вместе с облаками благовоний и ароматом лилий неуклонно накатывались на серебряный алтарь, поднимаясь всё выше и выше, пока не достигали ушей Пресвятой Девы.

"Вера – удивительная вещь, – говорил мой старый духовник, – особенно когда группа людей верует одинаково. Тогда она обладает огромной мощью, могуществом, вызывающим чудеса. Чем сильнее вера, тем больше чудес". И, глядя на эти толпы молившихся коленопреклонённых людей, я думала, что понимаю смысл сказанных им слов. Я тоже старалась принять как можно более печальный вид, а иногда умудрялась и горько заплакать, надеясь, что люди, посмотрев на меня, зададутся вопросом, в чём же заключается моя тайная скорбь, а после решат: "Она одна из нас; она тоже страдает". И когда моя мама спрашивала: "О чём ты плачешь, Малышка?" – я с достоинством отвечала: "У меня, так же как и у всех остальных, есть свои собственные печали".

На другом конце прохода лицом к входной двери находилась огромная ниша с панорамой Голгофы, где на переднем плане стоял крест с фигурой распятого Христа в натуральную величину.

Вслед за посещением Пресвятой Девы мы всегда подходили к кресту и, низко склонившись, прикладывались к небольшой стеклянной крышечке, защищавшей гвоздь, вбитый в его основание и, как мне сказали, на самом деле являвшийся тем самым, что вонзился в одну из ступней Спасителя. Перед крестом, на одной линии с горизонтальной балкой, находился полукруглый стержень, с которого свисало множество серебряных и золотых лампад, где горели "вечные огни" в небольших сосудах из красного и синего стекла. Среди этих лампад, ближе к центру стержня, висела и наша в форме одного из золотых херувимов Рафаэля.